я на месте мелкими стежками. Нить тоньше человеческого волоса.
— Когда мне станет известно, смогу ли я видеть?
— Обещаю, что левым глазом видеть вы будете, но вам придется столкнуться с двумя проблемами. Поражение кровеносных сосудов на руках не способствует росту соединительной ткани, и вы будете несколько ограничены в движениях кисти. Во-вторых, во время взрыва вы перенесли серьезную контузию. Поэтому сначала будете видеть все как бы несколько не в фокусе. Вам будет позволено несколько минут каждый день привыкать к свету, когда мы будем менять вам бинты и заниматься вашим глазом и руками:
— О'кей, — сказал Эйб. — Я буду слушаться... и спасибо, доктор.
— Все будет отлично. Ваш издатель, мистер Шоукросс, ждет встречи с вами почти три дня.
— О, конечно, — сказал Эйб.
— Ну, Эйб, — начал Шоукросс, — мне сказали, что ты просто фантастически перелетел через пролив и немыслимым образом сел на брюхо, да еще и ухитрился увильнуть от ангара.
— Черт побери, я же летчик.
— Ничего, если я тут закурю, доктор?
— Конечно.
Эйбу нравился запах сигар Шоукросса. Они напоминали ему о тех днях в Нью-Йорке, когда они день и ночь работали над его рукописью.
— Мои родители знают?..
— Я посоветовал не сообщать твоим родителям, пока ты сам не напишешь им пару слов.
— Спасибо. Господи, нет, уж точно — я куплю ферму.
— Купите ферму? — переспросил доктор Финчли. — Типично американское выражение. Означает, что у человека ум за разум зашел.
— Можно и так сказать...
«Дорогие мама и папа!
Хотя это письмо написано и не моим почерком, беспокоиться не стоит. Дело в том, что я попал в небольшую аварию, обжег руку и поэтому не могу сам писать.
Хочу заверить вас, что во всем остальном я чувствую себя прекрасно, лежу в хорошем госпитале, да и вообще со мной ничего серьезного. Даже кормят тут отлично.
У меня были небольшие неприятности при посадке и так далее. Скорее всего, больше летать я не буду, потому, что тут очень строгие требования к здоровью.
Отправляет письма симпатичная молодая леди, и она говорит, что будет рада писать вам каждые несколько дней.
Главное, что вам абсолютно не из-за чего беспокоиться даже на минуту.
Передавайте мою любовь Софи и всем прочим.
Ваш преданный сын
Эйб».
6
Терпение.
Если я еще раз услышу это слово, я сорву все повязки. Терпение. Это они мне говорят по двадцать раз на дню. Терпение.
Я, как мумия, лежу, на спине, в сплошной тьме. Когда оканчивается действие лекарств, боль в руках становится невыносимой. В уме я прокручиваю все игры. На бейсбольном поле я беру подачу за подачей. Я питчер в команде «Ред сокс». Я вижу, как прошиваю всю линию защиты «Янки» — Риццуто, Гордон, Дикей, Келлер. Последний — Ди Маджио. Мы ведем в счете. Он бросается спасать репутацию «Янки». В такой ситуации взять бросок непросто. Ди Маджио чуть не ломает себе спину, кидаясь за ним. Мы их сделали. Наш рекорд запомнится на годы.
Я вспоминаю женщин, с которыми спал. Я по-прежнему считаю себя мальчишкой, так что дюжина — это не так плохо. Но я не помню, как зовут большинство из них.
Я вспоминаю Бена. Господи, как мне не хватает его. Нет, я не одержал победу. О трех вещах я мечтал в жизни: играть в бейсбол, летать и писать. С двумя из них покончено навсегда. Смогу ли я писать с такими клешнями вместо рук?
Как бы то ни было, тут в самом деле творят чудеса. Они буквально собрали меня из осколков, как фарфоровую куклу. Каждое мое движение превращается в нелегкую проблему. Если кто-то ведет меня в ванную или усаживает на горшок, свои дела я сделаю сам, но кто-то должен привести меня в порядок. Я даже не могу стоять у писсуара. Мне приходится садиться, как женщине. Это предельно унизительно.
Каждый день я на несколько минут освобождаюсь от своей оболочки мумии. Здоровый глаз по-прежнему остается плотно закрытым. Лишь только мне удается чуть разлепить ресницы и присмотреться, как они снова забинтовывают меня. Я продолжаю убеждать себя, что могло быть и хуже. С каждым днем спадают опухоли и кровоподтеки, и я начинаю потихоньку шевелить руками.
Дэвид Шоукросс приезжает из Лондона раз-два в неделю. Его жена Лоррейн никогда не забывает передать мне посылку с едой. Она так настойчива, как мама. Я знаю, что она тратит на меня драгоценные продуктовые карточки, и пытаюсь убедить их, что меня кормят тут, как особу королевской крови.
До чего я радуюсь, когда ощущаю вонючий запах сигары. Шоукросс получил от правительства предложение договориться с русскими об обмене книгами для публикаций. Он рассказывает, что из-за параноиков из русского посольства можно просто выйти из себя.
Мои приятели посещали меня только разок, потому что им надо добираться очень издалека. Наше крыло вошло в состав американских военно-воздушных сил. Так что я не представляю, в каком я сейчас положении. Я никому не нужен и ни на что не гожусь.
Прошел месяц. Терпение, говорят они мне. Иисусе, до чего я ненавижу это слово. Скоро они начнут пересадку кожи.
Что-то случилось, и дни уже не кажутся мне такими долгими и мучительными. Ее зовут Саманта Линстед, и ее отец — эсквайр, владелец старого фамильного поместья в Миндип-Хиллс недалеко от Бата. Саманте двадцать лет, и она носит красный крест Добровольного корпуса медсестер. На первых порах во время визитов она занималась обычными делами, как, например, написать письмо или помочь мне умыться. Постепенно мы стали с ней общаться, и она принесла мне патефон, набор пластинок и радиоприемник. Большую часть дня она проводила в моей палате, кормя меня, прикуривая сигареты и читая мне вслух.
Может ли человек влюбиться в голос?
Я никогда не видел ее. Она всегда приходит после утренних перевязок. Все, что я знаю о ней, — это ее голос. Я провожу едва ли не все время, стараясь представить себе ее облик. Сама же Саманта убеждает меня, что она самая обыкновенная.
Примерно через неделю после ее появления я смог совершить небольшую прогулку в ее сопровождении вокруг здания госпиталя. И после этого я все чаще и чаще стал чувствовать прикосновения ее рук.
— Прикури мне, Сам, — попросил Эйб.
Саманта, сидящая рядом с его кроватью, осторожно держала сигарету, пока он затягивался. Отложив ее, она скользнула рукой за отворот его пижамы и, едва касаясь кожи, погладила его грудь кончиками пальцев.
— Сам, я все время думаю... Может, тебе лучше не приходить больше ко мне. — Она внезапно отдернула руку. — Мне не нравится, когда кто-то жалеет меня.
— Ты считаешь, что я прихожу именно из-за этого?
— Когда дни и ночи лежишь во тьме, в голове возникают странные мысли. Я начинаю воспринимать вещи и события серьезнее, чем должен был бы. Ты прекрасный человек, и не должна быть жертвой моих фантазий.
— Эйб! Разве ты не понимаешь, как я рада бывать с тобой? Может быть, когда ты увидишь меня, тебя постигнет разочарование, но пока я ничего не хочу менять. Ты не сможешь так просто отделаться от меня, да и ты не в том состоянии, чтобы тебе это удалось.
Машина Саманты описала дугу, подъезжая к входу в Линстед-холл. Тормозя, скрипнули по гравию колеса, и автомобиль остановился у небольшого дома, возведенного два столетия назад.
— Это мама и папа. А это Эйб. Сейчас вы не можете как следует разглядеть его, но на фотографиях он очень симпатичный.
— Добро пожаловать в Линстед-холл, — сказал Дэвид Линстед.
— Прошу прощения за свои перчатки, — ответил Эйб, имея в виду забинтованные руки.
Саманта заботливо помогла ему пробраться через лесок, и наконец они нашли удобное место на лужайке, откуда открывался вид на усадьбу, и она описывала ему то, что сейчас лежало у него перед глазами, закрытыми повязкой.
— Я чувствую запах коров, лошадей, дымка и аромат цветов. Должно быть, тут просто прекрасно. Но я не могу отличить один цветок от другого.
— Здесь растут вереск и розы и дымится тлеющий торфяник.
«Ох, Эйб! — подумала она. — Я в самом деле люблю тебя!»
Во время третьего посещения Линстед-холла семья получила радостное известие, что теперь Эйбу будет позволено на несколько часов в день снимать повязку с глаз.
Во время прогулки Саманта с трудом могла справиться с волнением. Когда вокруг темнота, все чувства обостряются. У нее изменился тон голоса, в нем появились подрагивающие нотки.
Позади остался долгий день, и Эйб устал. Из деревни приехал парень, который помог, ему вымыться в ванне и переодеться. Затем он с наслаждением вытянулся на кровати, застонав, когда случайно оперся на раненую руку. Терпение. Я смогу сам бриться, вытирать себе нос и даже читать.
И я смогу увидеть Саманту
Он услышал, как приоткрылась и закрылась дверь, и понял, что пришла Саманта.
— Надеюсь, что не разбудила тебя.
— Нет.
Кровать скрипнула, когда она села рядом.
— Нас ждет большое событие. Я имею в виду зрение. Тебе снимут бинты с глаз. Ты очень мужественно вел себя все это время.
— Словно у меня был выбор. Ну мы-то знаем, как неловко я себя чувствовал.
Эйб услышал, как она старается подавить рыдания. Ему захотелось прикоснуться к ней, как хотелось уже .сотни раз. Чтобы ощутить ее, Понять, большие у нее груди или маленькие. Мягкие ли у нее волосы. Чувственные ли губы.
— Черт побери, почему ты плачешь?
— Я сама не знаю.
Но они знали, в чем дело. Странным и печальным образом им выпал на долю уникальный эксперимент, но он завершался, и никто из них не знал, положит ли это конец их общению или же вспыхнет что-то новое. Саманта боялась, что Эйб отвергнет ее.
Она прилегла рядом с ним, как порой бывало после прогулок, и ее пальцы расстегнули ему рубашку; она прижалась щекой к его груди, а затем их руки и губы слились в безмолвном разговоре, который вели их тела.
— Я говорила с доктором, — сказала Саманта.— Он сообщил мне, что все будет в порядке. — И ее рука скользнула ему между ног. — Просто лежи. Я сама все сделаю.