— Вы кастрировали?
— Кастрируют лишь здоровых людей. Я же никогда не делал кастрации.
— Были ли здоровыми те мужчины и женщины, которых насильственно подвергали рентгеновскому облучению?
— Ко мне это не имело отношения.
— Принято ли спрашивать у пациента перед операцией, согласен ли он на нее?
— Только не в концентрационном лагере.
— Поступали ли время от времени приказы немецкого военно-полевого суда кастрировать гомосексуалистов или других нежелательных элементов?
— Таких случаев я не припомню.
«Он удит вслепую», — перекинул Честер Дикс записку Хайсмиту, который, глянув на Кельно, одобрительно кивнул в знак того, что все идет хорошо. Слыша мягкий голос Баннистера и видя, что тот задает бессмысленные вопросы, Адам несколько расслабился.
— А если бы вы столкнулись с такими случаями, потребовали бы вы приговора суда?
— Я не могу рассуждать о том, чего никогда не случалось.
— Но вы отказались бы оперировать здорового человека?
— Я никогда этого не делал.
— Доктор Кельно, удавалось ли каким-нибудь другим заключенным-врачам покидать Ядвигский концентрационный лагерь для работы в частных немецких больницах?
— Доктору Константину Лотаки.
— Он также проводил в пятом бараке операции, имеющие отношение к экспериментам Восса?
— Он делал то, что ему приказывали.
— Приказывали ли ему извлекать яичники и яички?
— Да.
— И он делал это, и он также оставил Ядвигу чтобы работать в частной немецкой больнице.
Охватившее Адама Кельно после первых вопросов Баннистера ощущение спокойствия стало исчезать, и он начал понимать, что ему придется нелегко. Я должен быть очень осторожен, подумал он, тщательно обдумывая ответы.
— Итак, прибыв в Росток, где вам предстояло работать в частной клинике, вы больше не носили полосатую форму заключенного?
— Не думаю, чтобы высокопоставленным офицерам немецкого флота понравилось бы, что их жен пользует человек в полосатой одежде каторжника. Да, меня облачили в нормальный костюм.
— Может быть, они решили впредь не относиться к вам как к заключенному?
— Я не знаю, что они решили и что — нет. Я по-прежнему оставался заключенным.
— Но несколько особым заключенным с особыми привилегиями. Я могу предположить, что вы сотрудничали с Воссом, дабы обеспечить себе освобождение из лагеря.
— Что?
— Не можете ли вы повторить ваше утверждение, мистер Баннистер? — прервал его судья. — Истец, кажется, не понял.
— Да, милорд. Вы начали свое пребывание в лагере как простой рабочий, которого били и унижали?
— Да.
— Затем вы стали кем-то вроде санитара.
— Да.
— Затем врачом для заключенных.
— Да.
— Потом вас перевели на работу в крупный медицинский комплекс
— Можно и, так сказать. Под неослабным контролем немцев.
— И, наконец, вы стали врачом для жен немецких офицеров.
— Да.
— Я предполагаю, что вы с доктором Лотаки единственные два врача, освобожденные из Ядвиги, получили это право за сотрудничество с полковником СС Адольфом Воссом.
— Нет.
Баннистер продолжал оставаться совершенно невозмутимым, рассеянно теребя оторочку мантии. Интонации его голоса стали еще тише и спокойнее.
— Кто требовал проведения подобных операций?
— Восс.
— Вы отлично знали, что он занимается стерилизацией.
— Да.
— С помощью рентгеновского облучения.
— Да.
— Доктор Кельно, разве изъятие яичников и яичек не является, в сущности, вторым этапом тех же самых экспериментов?
— Я не знаю, что сказать.
— Я постараюсь прояснить суть дела. Давайте пойдем шаг за шагом. Все эти люди были евреями.
— Думаю, что да. Встречались и цыгане. Но большей частью евреи.
— Молодые евреи.
— Да, они были молодыми.
— Когда их доставляли в пятый барак для операций?
— Ну, все они содержались в третьем бараке как материал для экспериментов. В пятом бараке их облучали, отсылали примерно на месяц, а потом возвращали для операций.
— Не пропустили ли вы еще один этап?
— Не припоминаю.
— Я хочу напомнить вам, что, прежде чем их облучали, подопытным мужчинам из пятого барака вставляли в задний проход деревянный стержень, чтобы вызвать эякуляцию, после чего их сперма анализировалась на предмет выявления жизнеспособности.
— Я ничего не знал об этом.
— Брили ли их перед операцией?
— Да, их готовили, как принято.
— Они протестовали?
— Конечно, удовольствия они не испытывали. Я говорил с ними и объяснял, что операция необходима для спасения их жизни.
— Насколько я помню, вы свидетельствовали, что извлекали пораженные половые железы.
— Да.
— Как вы убеждались, что они в самом деле нежизнеспособны?
— Это было довольно легко определить по большим ожогам после облучения.
— И как вы говорили, у вас были опасения, что в результате облучения может появиться раковая опухоль.
— Да.
— Значит, оперируя, вы как врач были полностью убеждены, что все это делается лишь для здоровья пациентов.
— Да.
— Вы никогда не говорили никому из них, что, мол, если я не вырежу вам, немцы вырежут мне?
— Я категорически отвергаю подобные лживые утверждения.
— То есть вы никогда не говорили ничего подобного?
— Нет, никогда.
— Кстати, вы упоминали, что иногда вам ассистировал доктор Лотаки.
— Может быть, раз десять-двенадцать.
— Не говорил ли он нечто подобное?
— Нет.
— Вы говорили, что предпочитали делать спинномозговое обезболивание.
— В зависимости от условий и предполагавшейся операции.
— И утверждали, что предварительно вводили морфий.
— Да.
— Доставляет ли страдание такая пункция даже после инъекции морфия?
— Нет, если ее проводит опытный хирург.
— Зачем была нужна предварительная инъекция?
— Чтобы успокоить пациента и ввести его в полубессознательное состояние.
— И все это вы делали прямо в операционной?
— Да.
— Даже учитывая, что между глазами пациента и операционным полем был экран из простыни, предполагаю, он мог все видеть по отражению в зеркальном рефлекторе лампы.
— Рефлектор очень искажает изображение.
— То есть вы не видели необходимости вводить пациента в полностью бессознательное состояние?
— В течение одного дня мне приходилось проводить так много самых разных операций, что я старался прибегать к самым быстрым и безопасным методам.
— В каком состоянии были ваши пациенты?
— Они дремали в полубессознательном забытьи.
— Я же предполагаю, что они были в бодрствующем состоянии, потому что никакого морфия вы им не давали.
— А я говорю, что давал им морфий.
— Так. Дальше. Присутствовал ли Восс при операциях?
— Да.
— И объяснял вам, что он делает. Обеспокоило ли вас, что он стерилизует здоровых, полных сил людей?
— Я знал об этом.
— И без сомнения, он проводил эти эксперименты потому, что в то время никто толком не знал, может ли рентгеновское излучение стерилизовать половые железы.
Качнувшись, Кельно схватился за ограждение трибуны для свидетелей, потому что ясно увидел ловушку, расставленную ему Баннистером. Он в отчаянии бросил взгляд на своих адвокатов, но те не поднимали глаз.
— Ну же? — с той же мягкостью в голосе Баннистер потребовал от него ответа.
— Как врач и хирург я знал о некоторых разрушительных эффектах рентгеновского излучения.
— Я бы хотел уточнить, что в полной мере никто не знал об этом. Иными словами, не проводилось никаких работ в этой области.
Любой человек, имеющий отношение к медицине, знает, что радиация опасна.
— В таком случае, если это так хорошо известно, почему же Восс продолжал экспериментировать?
— Спросите у Восса.
— Он мертв, но вы-то, доктор Кельно, тесно сотрудничали с ним в то время. Я предполагаю, что Восс хотел точно установить, какая доза радиации необходима для стерилизации здорового человека, потому что он не знал ее, и никто не знал, а я предполагаю, что Восс объяснял вам свои замыслы и вы о них имели представление. Итак, доктор Кельно, что происходило с изъятыми органами?
— Не знаю.
— Разве их не забирали в лабораторию, чтобы удостовериться, сохранили они жизнеспособность или нет?
— Может быть.
— Я предполагаю, что изъятие желез можно было бы считать вторым этапом эксперимента.
— Нет.
— Но когда эти люди подвергались облучению, эксперимент на этом не заканчивался, не так ли?
— Я оперировал, чтобы спасти их жизнь.
— Будучи уверенным, что им угрожает рак? Кто непосредственно проводил облучение?
— Немец-лаборант по фамилии Креммер.
— Насколько он был опытен?
— Опыта у него явно не хватало, и именно поэтому я и опасался возникновения рака.
— Понимаю. Опыта не хватало. Он был повешен за свои деяния, не так ли?
— Я протестую, — вскочил сэр Роберт.
— Протест принимается.
— Какая судьба постигла капрала Креммера? — продолжал настаивать Баннистер.
— Возражаю, милорд. Мой ученый коллега явно пытается обвинить сэра Адама в том, что он был сознательным сообщником. Он не был нацистом и не по своей воле принимал участие в этой деятельности.
— Смысл моего вопроса, милорд, полностью отвечает сути дела. Я высказываю предположение, что все эти операции представляли собой часть экспериментов, являясь не чем иным, как экспериментальной хирургией. Другие были приговорены к повешению за участие в данных экспериментах, и я хочу доказать, что доктор Кельно мог и отказаться от проведения их, но он старался обеспечить себе освобождение из лагеря.
Гилрой задумался.
— Всем нам в настоящее время известно, что капрал СС Креммер был повешен. Но я прошу присяжных воспринимать данную информацию с предельной осторожностью. Вы можете продолжать, мистер Баннистер.