Эйб кивнул.
— И все же мне не хотелось бы видеть вас в роли свидетеля, — сказал он. — Я понимаю, что вы думаете об этом.
— Я читал вашу книгу, Кэди. И мы оказались способны взять на себя груз, который обыкновенная супружеская пара не вынесла бы. И теперь нас четверо, до глубины души убежденных в необходимости...
— Я не могу позволить вам пойти на это. Ведь кроме того, одна из тем, которые затрагивает это дело, — унижение человеческого достоинства.
Антон ван Дамм ждал возвращения Эйба и леди Сары в холле «Мориса». С их появлением оии все направились в бар.
— Я догадываюсь, почему ты тут оказался, — сказал Эйб.
— Угрызения совести мучают отца день и ночь. И если делу угрожает опасность быть проигранным и Кельно не расплатится за то, что он делал, отец готов вытерпеть гораздо больше, чем предстать на месте свидетеля.
— Антон, когда мне пришлось заняться этим делом, я понял, что такое месть. Так вот — сейчас я изменил свою точку зрения. Адам Кельно как таковой не представляет большого значения. Но мы, евреи, должны делать все, чтобы история не была забыта. Мы должны снова и снова напоминать о ней. Мы должны бороться с унижением, которому нас подвергают, пока нас не оставят в покое.
— Вы ждете воздаяния, мистер Кэди, на небесах.
А я хочу увидеть его еще на земле.
Улыбнувшись, Эйб взъерошил волосы юноши.
— У меня есть сын и дочь примерно твоего возраста. И пока мне не удавалось их переспорить.
«Внимание! — оповестил громкоговоритель аэропорта Хитроу. — Совершил посадку самолет из Тель-Авива»
Едва только открылась дверь таможенного отделения, как Шейла Лем стремительно направилась к небольшой группе растерянных пассажиров. Доктор Либерман назвал себя и представил двух женщин и четырех мужчин. Свидетели из Израиля.
— Как хорошо, что вы приехали, — говорила Шейла Лем, обнимая каждого из них. Джейкоб Александер немым изумлением наблюдал за девушкой, которая работала с ним пять лет, — именно она в долю секунды поняла, что новоприбывшие нуждаются во внимании, которое должно успокоить их. В свое время они представляли собой лишь безликие номера в шеренге себе подобных, но вот они здесь, узники Ядвиги.
Шейла преподнесла каждому по небольшому букетику цветов и провела их к ждущей веренице машин.
— Абрахам Кэди не мог приехать встречать вас и выражает свои сожаления. Его внешность слишком хорошо известна, и его присутствие могло бы помешать вашей анонимности. Тем не менее он с нетерпением ждет всех вас и просит отобедать с ним завтра вечером.
Через несколько минут приезжие почувствовали себя несколько уверенней и расселись по машинам.
— Если бы они не были столь усталыми, — сказала Шейла доктору Либерману, — я думаю, их порадовала бы небольшая поездка по Лондону, чтобы они могли познакомиться с нашим городом.
После показаний Адама Кельно на свидетельском месте оказался доктор Гарольд Боланд, известный анестезиолог, который подтвердил слова сэра Адама, что спинномозговая инъекция считается простым и надежным методом.
Он был ветераном медицины, который провел сотни таких обезболиваний с применением морфия и без него, и поддержал точку зрения сэра Адама Кельно.
Брендон О'Коннор подверг его короткому перекрестному допросу.
— Значит, пункция, если ее правильно делать, является относительно простым делом?
— Да, если за это берется столь опытный врач, как сэр Адам.
— В том случае, — уточнил О'Коннор, — если пациент находится в сознании и помогает врачу. Не попробуете ли вы, доктор Боланд, представить, как будет выглядеть эта процедура, если пациента принуждают силой, против его воли, если он кричит и отбивается, отчаянно отстаивая свою свободу. Разве в таких условиях пункция не становится весьма болезненной?
— В таких условиях я никогда не брался ее проводить.
— И если иглу вводят, преодолевая отчаянные рывки пациента?
— В таком случае она может быть болезненной.
Свидетели шли один за другим. Перед судом предстал старейшина польской общины в Лондоне, граф Черны, который припомнил успешную борьбу за сэра Адама Кельно против его выдачи Польше. Затем— бывший полковник Гайнов, из уст которого присутствующие услышали о первоначальном расследовании в Италии; потом доктор Август Новак ведущий хирург польской больницы в Турнбридж-Уэллсе; три бывших польских офицера, которые также были заключенными в Ядвиге и членами националистического подполья; и четыре пациента, которых спасло в Ядвиге искусство доктора Кельно.
О Коннор коротко опрашивал всех по очереди.
— Вы еврей?
Ответ был. однотипен: «нет».
Более интересным был следующий вопрос:
— Не припомните ли, когда доктор Кельно вырезал вам аппендикс, был ли экран из простынки перед вашим лицом?
— Я ничего не помню. Я спал.
— И вам не делали укола в позвоночник?
— Нет. Меня просто погрузили в сон.
Дж. Дж. Макалистер прибыл из Бадли-Салтертона. Ему было трудно говорить из-за недавнего инсульта, но его воспоминания о пребывании Кельно в Сараваке произвели на членов суда сильное впечатление, потому что бывший колониальный чиновник изъяснялся на языке, привычном для большинства из них.
Затем на свидетельское место был вызван еще один узник.
— Сэр Роберт, — осведомился судья, — что должен подтвердить ваш следующий свидетель?
— То же самое, милорд.
— Я понимаю, — сказал Энтони Гилрой, — вы хотите доказать суду, что доктор Адам Кельно — весьма благородный человек. Но никто и не сомневается, что он был благороден по отношению к некоторым своим пациентам.
— Я не хотел бы показаться слишком настойчивым, милорд, на у меня есть еще два свидетеля.
— Послушайте, — продолжал стоять на своем судья, — никто не подвергает сомнению тот факт, что доктор Кельна с предельным вниманием относился к полякам и полькам. Предполагается лишь, что, когда перед ним представал еврей, его поведение резко менялось.
— Милорд, должен признаться, один из свидетелей только чта прибыл, и я готов согласиться, чта он будет последним, если ваша честь решит сегодня пораньше объявить перерыв.
— Ну что ж, я думаю, присяжные не будут возражать против раннего перерыва.
Кзди, Шоукросс и их помощники торопливо пересекли халл, собравшись в своем кабинете. Когда с подтверждением сказанного явился Джосефсон, они содрогнулись. Из, Варшавы прибыл доктор Константин Лотаки с показаниями в пользу Адама Кельно.
— Мы должны продолжать, — сказал Баннистер. — И сделать все, что в наших силах.
9
Известие, чта из Варшавы прибыл доктор Константин Лотаки свидетельствовать в пользу, Адама Кельна, разнеслось подобно лесному пожару. Оно стало серьезным ударом для Кзди.
— Я вызываю нашего последнего свидетеля, доктора Константина Лотаки.
Секретарь суда показал ему, что надо подняться по трем ступенькам, которые вели на возвышение для свидетелей, и рядам с ним разместился польский переводчик. Присяжные с интересом восприняли появление нового свидетеля, а пресса да отказа заполнила отведенные для нее места, так чта пришлось поставить дополнительный стал. Переводчик был приведен к присяге.
Баннистер поднялся.
— Милорд, до того как данный свидетель начнет давать показания и пока у нас нет своего собственного переводчика с польского, я хотел бы обратиться с просьбой к моему ученому другу, чтобы его переводчик громко и ясно излагал все вопросы и ответы, дабы предоставить нам возможность оспорить их, если это будет необходимо.
— Вам понятно? — спросил Гилрой.
Переводчик кивнул.
— Можете ли вы узнать от доктора Лотаки, каких он придерживается религиозных взглядов и в какой форме хотел бы принести присягу?
Они коротко переговорили.
— Он неверующий. Он коммунист.
— Очень хорошо, — сказал Гилрой. — Можете опрашивать вашего свидетеля.
Коренастый, крепко сбитый человек с одутловатым лицом говорил медленно, тихим голосом, словно находился в трансе. Он назвал себя и свой адрес в Люблине, где был главным хирургом в государственной больнице.
По ложному обвинению он был в 1942 году арестован гестапо и позднее узнал, какими методами пользуются немцы, заставляя врачей исполнять свои обязанности в концлагере. Прибыв в Ядвигу, он был определен работать под началом доктора Кельно. Тогда они и встретились в первый раз. Операции он проводил и самостоятельно, но главным образом ассистировал Кельно.
— Соблюдал ли доктор Кельна все требования, предъявляемые к профессии врача?
— В тех условиях, никто не мог бы лучше вести себя.
— Он выхаживал пациентов и хорошо относился к ним?
— Исключительно.
— Пренебрегал ли он еврейскими больными?
— Никогда не видел ничего подобного.
— Скажите, когда вы впервые вступили в контакт с доктором из СС Адольфом Воссом?
— В первый же день.
— Вспоминаете ли вы тот день, когда Восс приказал вам явиться к нему и сообщил, что вы будете проводить операции в пятом бараке?
— Я никогда его не забуду.
— Будьте любезны рассказать милорду и присяжным о нем.
— Все мы знали об экспериментах Восса. Я был вызван к нему летом 1943 года, когда доктора Дымшица отправили в газовую камеру. До тех пор хирургом был Дымшиц.
— Вы явились с доктором Кельно?
— Нет, нас вызывали по отдельности.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Восс сообщил, что нам предстоит изымать яичники и яички у лиц, над которыми он проводил эксперименты. Я сказал, что не хочу принимать участие в этом, на что он ответил, что в таком случае операции будут делать санитары-эсэсовцы, а меня ждет такая же судьба, как Дымшица.
Наступила пауза для перевода, и кто-то из польских журналистов позволил себе прокомментировать сказанное.
— Минутку, — сказал Энтони Гидрой. — Я польщен, что в моем суде присутствуют иностранные журналисты, но я бы предпочел, чтобы они лично не принимали участия в судоговорении.