Она прилегла рядом с ним, как часто делала во время их прогулок, и ее пальцы расстегнули ему рубашку. Она прижалась щекой к его груди, а потом ее руки и губы легкими движениями пробежали по всему его телу.
— Я говорила с врачом. Он сказал мне, что можно.
Он почувствовал ее руку между ног.
— Лежи спокойно, я все сделаю.
Она раздела его, разделась сама и заперла дверь.
О, эта непроницаемая тьма! Из-за нее все ощущения были необыкновенно яркими — легкие прикосновения, поцелуи, легкие, словно пух, волосы. Саманта неистовствовала все больше, и он целиком отдался ее воле.
Потом она поплакала и сказала, что в жизни не была так счастлива, а Эйб сказал, что вообще-то у него это получалось и лучше, но если учесть все обстоятельства, то он очень рад, что хоть какая-то его часть годится в дело. И они стали говорить всякие любовные глупости и смеяться, потому что это было действительно смешно.
7
Телефон сердито звонил и звонил. Дэвид Шоукросс нащупал ночник, зевнул и сел.
— Господи Боже! — проворчал он. — Три часа утра. Алло!
— Мистер Шоукросс?
— Да, Шоукросс.
— Говорит сержант Ричардсон из военной полиции, отделение на Мерилебон-Лейн.
— Ричардсон, помилуйте, сейчас три часа ночи. В чем дело?
— Извините, что побеспокоил вас, сэр. Мы тут задержали одного офицера, летчика, лейтенанта Абрахама Кейди. По буквам: К-Е-Й-Д-И.
— Эйб в Лондоне?
— Да, сэр. Он был несколько нетрезв, когда мы его задержали. Пьян, как чушка, если мне будет позволено так выразиться.
— С ним все в порядке, Ричардсон?
— Ну, более или менее, сэр. У него к кителю была пришпилена записка. Можно я ее прочту?
— Да, конечно.
— «Меня зовут Абрахам Кейди. Если вам покажется, что я пьян, не верьте своим глазам. Это приступ кессонной болезни, последствие подземных работ по секретному проекту. Мне необходима медленная декомпрессия. Доставьте мое тело по адресу: Камберленд-Террас 77, Дэвиду Шоукроссу». Вы заберете его, мистер Шоукросс? Мы не хотели бы возбуждать против него дело — все-таки человек только что из госпиталя и все такое.
— Возбуждать дело? А за что?
— Видите ли, сэр, когда мы его взяли, он плавал в фонтане на Трафальгар-сквер. Голый.
— Везите паршивца сюда, я его заберу.
— Значит, изображали из себя германскую подлодку, да? И подняли перископ посреди нашего знаменитого фонтана? — поддразнивал его Шоукросс. — Ну, знаете ли, Абрахам…
Эйб застонал и налил себе еще чашку черного кофе. По крайней мере, англичане называют это кофе. Бр-р-р!
— Шоукросс, погасите вашу проклятую сигару. Неужели вы не видите, что я умираю?
— Еще кофе? — спросила Лоррейн.
— О Боже, нет. То есть нет, спасибо.
Она позвонила в колокольчик и помогла горничной убрать посуду.
— Я должна бежать. Очереди все еще ужасные, а мне надо запастись продуктами. Завтра приезжают из Манчестера дети. — Она торопливо поцеловала Эйба в щеку. — Надеюсь, что теперь вы чувствуете себя лучше, мой милый.
Когда она ушла, Дэвид ворчливым тоном сказал:
— Вообще-то я люблю своих внучат, как и положено всякому деду, но, откровенно говоря, они ужасно избалованы. Я постоянно пишу Пэм, как опасно здесь, в Лондоне, но она ни черта не слушает. Впрочем, я всерьез подумываю о том, чтобы после войны принять Джеффа в дело. Ну, так что там за история с вами и этой вашей девушкой — как ее?
— Линстед. Саманта Линстед.
— Вы влюблены в нее или что?
— Не знаю. Ни разу ее не видел. Я спал с ней, но ни разу ее не видел и даже не трогал.
— Ну, тут нет ничего удивительного. Влюбленные всегда в том или ином смысле слепы. Я ее видел. Довольно привлекательная — такой спортивный тип. Крепкого сложения девушка.
— Она перестала ходить ко мне в госпиталь, когда мне сняли с глаз повязку. Боялась мне не понравиться. Я в жизни не чувствовал себя таким дьявольски несчастным. Хотел было отправиться к ним, вышибить дверь и потребовать, чтобы мне ее выдали, но потом передумал. А что, если она на самом деле уродина? А что, если она поглядит на меня при дневном свете и одумается? Глупо, правда?
— Очень. Ну, рано или поздно вам все равно придется взглянуть друг на друга. А пока — есть у вас какая-нибудь компания, в которой вы могли бы забыть Саманту?
— Нет, я давно не был в Лондоне. Вчера вечером стал звонить своим прежним знакомым, и из первых четырех две замужем, одна беременна, а у четвертой к телефону подошел какой-то мужчина.
— Ну-ка, посмотрим, — сказал Шоукросс, запустив толстые пальцы в жилетный карман и вытащив записную книжку. Листая ее, он несколько раз что-то одобрительно промычал. — Давайте встретимся за обедом в «Мирабелле» в два часа. Что-нибудь придумаем.
Абрахам Кейди, протрезвевший и пришедший в себя, свернул на Керзон-стрит и вошел в уютное святилище ресторана «Мирабелла». Его встретил метрдотель. Эйб на секунду остановился и бросил взгляд в дальний конец зала, где обычно сидел Шоукросс. Тот был с какой-то рыжеволосой. На вид — настоящая англичанка. Недурная фигура, насколько можно видеть. И выглядит не совсем дурой. Явно нервничает. Это нормально: все они нервничают перед тем, как познакомиться с писателем, а потом обычно разочаровываются. Они думают, что блестящий ум писателя должен порождать исключительно жемчужины мысли.
— А, Абрахам, — сказал Шоукросс, выбираясь из-за столика. — Познакомьтесь — Синтия Грин. Синтия — секретарь одного из моих коллег по издательскому делу и поклонница вашей книги.
Эйб взял руку девушки и тепло пожал ее, как всегда пожимал руку женщинам. Рука была немного влажной от волнения, но ответила крепким пожатием. Рукопожатие всегда о многом говорило Эйбу. Он терпеть не мог, когда рука, протянутая женщиной, оказывалась мокрой и вялой, словно рыба. «Неплохо сработано, Шоукросс», — подумал он.
Девушка улыбнулась ему. Игра началась. Он сел за стол.
— Официант, принесите моему другу чего-нибудь опохмелиться.
— Виски со льдом, — заказал Эйб.
Шоукросс заметил, что лед — это варварство, а Эйб в ответ рассказал про одну свою знакомую англичанку, которая выпивает каждый Божий день по бутылке шотландского виски, но никогда не кладет в него лед, потому что боится испортить себе печень.
— Ваше здоровье.
Прихлебывая виски, они стали просматривать скудное меню военного времени, а Эйб втихомолку разглядывал мисс Грин.
Первое, что ему в ней понравилось — не считая внешности и крепкого рукопожатия, — это то, что она явно хорошо воспитанная англичанка и помалкивает. Внутри каждой женщины прячется вулкан, но у одних он помимо их желания непрерывно изливает через рот бесконечный поток болтовни, а у других дремлет и извергается только в нужный момент и так, как нужно. Эйбу нравились молчаливые женщины.
Подошедший к ним человек в форме капитана передал Дэвиду Шоукроссу записку. Тот поправил очки и недовольно сказал:
— Я понимаю, это будет выглядеть, как заранее подготовленная уловка, чтобы оставить вас наедине, но меня просят приехать русские. Невежи проклятые. Так что попытайтесь управиться без меня. И не вздумайте переманить моего автора в ваше издательство. Он скоро напишет хорошую книгу.
Они остались одни.
— Вы давно знакомы с Шоукроссом? — спросил Эйб.
— С тех пор, как он начал ездить в госпиталь навещать одного раненого.
Этот голос он не мог не узнать.
— Саманта!
— Да, Эйб.
— Саманта!
— Мистер Шоукросс любит тебя, как сына. Он позвонил мне сегодня утром и сказал, что ты полночи плакал. Прости, что я тогда сбежала. А теперь вот я здесь. Я знаю, ты ужасно разочарован.
— Нет… Нет… Ты такая красивая!
8
Сидя на поляне, Эйб и Саманта смотрели, как над ними волна за волной пролетают самолеты, направляющиеся на континент. Все небо было черно от неуклюжих бомбовозов и прикрывающих их стаек истребителей. Когда последняя волна скрылась за горизонтом, наступила тишина и небо снова стало голубым. Эйб задумчиво глядел на Линстед-Холл.
Госпиталь дал ему отпуск при условии, что он дважды в неделю будет являться на процедуры. Кроме того, доктор Финчли настоятельно рекомендовал ему держаться подальше от Лондона. Эйб чувствовал, что пребывание в Линстед-Холле, с его запахами вереска и конского навоза, идет ему на пользу. Но ежедневно пролетавшие над ними самолеты постоянно напоминали, что где-то там идет война.
— Ты стал такой задумчивый, — сказала Саманта.
— Война обходит меня стороной, — ответил он.
— Я знаю, тебе не сидится на месте. Но может быть, в конечном счете тебе суждено было стать именно писателем. Я знаю, что у тебя в голове вертится книга.
— Руки мешают. Начинают болеть уже через несколько минут. Возможно, придется сделать еще одну операцию.
— Эйб, а ты никогда не думал о том, что я могу стать твоими руками?
— Не знаю, можно ли таким способом написать книгу… Просто не знаю.
— А может быть, попробуем?
Это вернуло Абрахама к жизни. На первых порах получалось плохо — он не привык посвящать других в свои творческие муки. Но с каждым днем он приучался мыслить все более четко и вскоре уже мог диктовать часами напролет.
Когда отпуск кончился, Эйба демобилизовали, и после прощальной пирушки со старыми товарищами в офицерском клубе он переехал в Линстед-Холл, чтобы писать.
Саманта стала его молчаливой помощницей и привилегированной свидетельницей уникального творческого процесса — создания романа. Она видела, как Эйб, забывая о реальной действительности, с головой погружается в другой мир, который творит сам и по которому странствует в одиночестве. В этом не было никакого волшебства, никакого вдохновения, которого люди обычно ждут от писателя. Был только упорный труд, требующий особой сосредоточенности и силы воли, — вот почему на свете так мало настоящих писателей. Конечно, бывали и такие минуты, когда все само собой укладывалось в нужный ритм или — еще реже — когда творческое воображение несло его, словно на крыльях. Но чаще всего Саманта видела сомнения, муки, нервные срывы и изнеможение, когда у него просто не оставалось сил поесть или раздеться.