— Где вы принимали пищу?
— В маленькой кухне в углу барака.
— Какие там были удобства?
— Один туалет, четыре умывальника и душ.
— Какую одежду вы носили?
— Из полосатой бумажной ткани.
— С опознавательными знаками?
— У всех заключенных над левым нагрудным карманом были нашиты треугольники. У меня — красный, это означало, что я политический заключенный. Кроме того, сверху на нем была нашита буква «П», означавшая, что я поляк.
— Кроме уничтожения заключенных в газовых камерах, убивали там еще кого-нибудь?
— Кроме эсэсовцев, за заключенными присматривали еще немцы-уголовники и немецкие коммунисты, которые часто проявляли такую же жестокость. Когда они хотели кого-нибудь уничтожить, то просто забивали человека до смерти, а потом вешали на его собственном поясе и регистрировали смерть как самоубийство. Эсэсовцы знали, что эти звери берут на себя часть их работы, и делали вид, что ничего не видят.
— Были ли еще случаи убийств, официальных или каких-нибудь других?
— Я уже говорил, что в бараках с первого по пятый находился экспериментальный центр. Между вторым и третьим бараками была бетонная стена. Когда газовые камеры оказывались перегружены, около нее расстреливали людей — десятками и сотнями.
— Использовались ли еще какие-нибудь способы убийства?
— Инъекция фенола в сердце. Это вызывает смерть в течение нескольких секунд.
— Вы видели это?
— Да.
— Вам когда-нибудь приказывали сделать такую инъекцию?
— Да. Эсэсовец доктор Зигмунд Рудольф, ассистент Фленсберга. Он велел мне сделать нескольким больным инъекции глюкозы, но я уловил запах фенола и отказался. Больные забеспокоились, но эсэсовцы-охранники избили их и привязали к стульям, после чего он сам ввел им примерно по сто кубиков. Они умерли почти мгновенно.
— Были ли вы за это наказаны?
— Да. Зигмунд Рудольф назвал меня трусом и выбил мне зубы.
— Доктор Кельно, давайте вернемся к баракам с первого по пятый. Насколько я понимаю, установлено, что ими командовали штандартенфюрер Фосс и ассистент Зигмунд Рудольф. Расскажите, пожалуйста, милорду судье и господам присяжным, в каких отношениях с ними вы находились.
— С Фленсбергом я дела почти не имел. А Фосс занимался экспериментами по стерилизации. Одним из способов было облучение женских яичников и мужских семенников большими дозами рентгеновских лучей. С ним работал один врач-еврей, доктор Дымшиц. Вероятно, он слишком много знал, потому что его отправили в газовую камеру. Вскоре после этого Фосс вызвал меня и другого польского врача — Константы Лотаки и сообщил нам, что нас время от времени будут вызывать для проведения операций в пятом бараке.
Вот-вот перед слушателями должны были раскрыться страшные тайны пятого барака. Баннистер и О’Коннер поспешно записывали каждое слово Адама. Гилрей старался сохранить внешнее бесстрастие, несмотря на обуревавшие его чувства.
— Продолжайте, пожалуйста, сэр Адам.
— Я спросил Фосса, какие это будут операции, и он сказал, что я должен буду удалять отмершие органы.
— Как вы на это реагировали?
— Лотаки и я были в большом беспокойстве. Фосс ясно дал понять, что, если мы не согласимся, нас ждет та же судьба, что и доктора Дымшица.
— То есть за отказ вас отправят в газовую камеру?
— Да.
— Вы уже ранее отказались делать инъекцию фенола. Приходила ли вам мысль отказаться и на этот раз?
— Это было совсем другое дело. Фосс сказал, что, если мы откажемся, операции будут делать эсэсовские санитары. Мы решили обсудить это со всеми другими врачами из заключенных. Мы собрались вместе и решили, что это означало бы верную смерть для всех пациентов Фосса и что Лотаки и я как врачи обязаны спасти этих людей.
— Вы сказали, что говорили со всеми без исключения врачами из заключенных?
— Со всеми, кроме доктора Марка Тесслара. Он ненавидел меня еще с тех пор, как мы были студентами в Варшаве. Позже, в лагере «Ядвига», он принимал участие в экспериментах Фосса.
— Минуточку, — прервал его Томас Баннистер, вставая.
Адам Кельно вскочил со стула, вцепился в трибуну и выкрикнул:
— Я не позволю заткнуть мне рот! Это из-за Тесслара и его лживых показаний мне пришлось уехать из Польши! Все это заговор коммунистов, которые будут преследовать меня до самой могилы!
— Совершенно очевидно, — хладнокровно произнес Томас Баннистер, — что эта ситуация дает основания для принесения протеста. Однако пока что я от этого воздержусь.
— Ну что ж, раз вы не приносите протест, то мне не надо принимать никакого решения, — сказал Гилрей. — Тем не менее мне кажется, что здесь несколько разыгрались эмоции и что сейчас самое время объявить перерыв до завтра.
3
Была почти полночь, когда Терри появился в квартире Кельно.
— Где ты был? — спросила Анджела.
— Гулял. Просто гулял.
— Ты что-нибудь ел?
— Я не голоден. Доктор Кельно еще не спит?
— Нет, он в кабинете.
Адам Кельно сидел за столом неподвижно, словно восковая фигура. Он не слышал стука в дверь и не видел, как вошел юноша.
— Доктор…
Адам медленно поднял глаза, а потом отвернулся.
— Доктор, я сейчас просто бродил по улицам. То есть я думал обо всем, что сегодня слышал, и пытался это понять. По-моему, никто из нас не представлял себе реально, что это было за место. Читать про это — совсем другое дело. Я просто не знал.
— Нелегко тебе это переварить, Терри? А ведь то, что ты слышал сегодня, — наверное, еще самая безобидная часть.
— О Господи! — Терри опустился на стул и закрыл лицо руками. — Если бы я знал… Мне так стыдно за себя!
— Еще бы не стыдно. Может быть, тебе действительно слишком тяжело это слышать? Может быть, тебе лучше больше не приходить в суд?
— Не надо, прошу вас. Я чувствую себя последним подонком. Это просто удивительно — как человек вроде меня, который получил от жизни все, может быть так поглощен своими проблемами, своими делами, как он может быть таким эгоистом и не видеть, что чувствуют и как страдают другие.
— Все молодые люди эгоисты, — сказал Адам. — Правда, ваше поколение еще больше, чем все другие.
— Доктор, вы сможете меня когда-нибудь простить?
— Простить? Ну, ведь это не ты привел немцев в Польшу.
— Я искуплю свою вину.
— Занимайся как следует и стань хорошим врачом. Это все, чего хочет твой отец. И никакого другого искупления мне не надо.
— Сегодня после суда у меня был долгий разговор с Мэри. Мы обо всем договорились. Я хотел бы, пока идет суд, жить здесь.
— Конечно. Я буду рад. А Мэри?
— Не знаю. Если она будет здесь, это внесет лишнее напряжение. А дальше — посмотрим.
Вошла Анджела.
— Идите-ка оба, вам надо чего-нибудь поесть.
Терренс открыл перед Адамом дверь, а когда тот проходил мимо, бросился к нему в объятья и заплакал, как не плакал с детства.
Самолет леди Сары Видман приземлился в аэропорту Хитроу в два часа ночи. Сонный таможенник, зевнув, окинул взглядом десять мест багажа и сделал знак проходить.
Ее шофер Морган помогал носильщику нагрузить вещи на тележку, когда появился Джейкоб Александер и чмокнул леди Сару в щеку.
— Джейкоб, вам незачем было приезжать сюда в такую рань.
— Как вы долетели?
— Обыкновенно.
«Бентли» отъехал от аэропорта. За ним следовало такси с вещами, которые не поместились в багажнике. Они миновали туннель, по развязке выехали на автостраду и помчались в сторону Лондона.
— Как идет дело?
— Ну, первый раунд выиграл, конечно, сэр Роберт. Вы успешно съездили?
— Да. Про Соботника что-нибудь слышно?
— Никаких следов. И Арони говорит, что особенно надеяться не на что.
— Тогда Эйбу просто придется разрешить Питеру Ван-Дамму дать показания.
— Нет, тут уговорить его не удастся. Я приехал сегодня встречать вас, Сара, потому что должен выговориться. Меня беспокоит Марк Тесслар. Мы побывали у него в Оксфорде, чтобы взять дополнительные показания, и поняли, что он очень болен. Только недавно он оправился после тяжелого сердечного приступа. Во всяком случае, мы решили рискнуть и сделать ставку на этого Лотаки — на того, кто делал некоторые операции вместе с Кельно. Он в Польше, в Люблине, работает хирургом в больнице. Теперь он безупречный коммунист, и никакого дела против него не возбуждалось. Мы исходим из того, что, если он поможет нам в Лондоне, это может помочь ему в Польше, и поэтому он, возможно, даст показания.
— С другой стороны, он может решить дать показания в пользу Кельно — так ему будет легче остаться незапятнанным.
— Мы понимаем, что это риск, но нам приходится делать кое-какие отчаянные ходы.
Машина остановилась на Беркли-сквер.
— Джейкоб, завтра я буду не в состоянии показаться в суде. Будьте любезны, передайте Эйбу, что я позвоню ему после заседания.
— Сара…
— Да?
— Почему вы не хотите, чтобы я сказал ему, сколько денег вы собрали и сколько пожертвовали сами?
— Понимаете, он столько взял на себя. Пусть чувствует, что за ним стоят невидимые друзья, разбросанные по всему миру. Кроме того, он терпеть не может, когда евреи собирают на что-нибудь пожертвования.
4
— Прежде чем я продолжу свои вопросы, милорд, сэр Адам хотел бы сделать заявление.
— Милорд, я хочу принести извинения за то, что не сдержался вчера, — дрожащим голосом произнес Адам.
— Это иногда случается, — сказал судья Гилрей. — Я уверен, мистер Смидди и сэр Роберт разъяснили вам, что подобные вещи в британском суде недопустимы. При всем уважении к нашим американским друзьям мы не позволим превратить заседание английского суда в цирк, как у них. Суд принимает ваше извинение и предупреждает, что в случае повторения к вам будут приняты самые строгие меры.
— Благодарю вас, милорд.
— Вы можете продолжать, сэр Роберт.
Сэр Роберт несколько раз приподнялся на носках и потер руки, разогреваясь.