— А не гордились ли вы тем, что можете так быстро удалять семенники евреям, и не хотели ли продемонстрировать это Фоссу?
— Милорд, я, конечно же, возражаю, — снова вмешался сэр Роберт. — Мой клиент уже раньше сказал, что операции проводились без лишней спешки.
— Я вынужден еще раз сделать вам замечание, мистер Баннистер, — сказал Гилрей. Он повернулся к присяжным, и впервые за все время процесса его голос стал властным. — Это попытка дискредитировать доктора Кельно с помощью намеков. Когда придет время, я подробно разъясню вам, что относится к делу, а что нет.
Баннистер, однако, и бровью не шевельнул.
— Вы помните доктора Шандора?
— Был такой еврей-коммунист.
— Нет, на самом деле доктор Шандор — католик и в коммунистической партии не состоял. Он был одним из врачей, которые у вас работали. Вы помните его?
— Смутно.
— И не припоминаете ли вы разговора с ним, когда вы сказали: «Сегодня я сделал яичницу из двадцати пар еврейских яиц»?
— Я никогда этого не говорил. Шандор был членом коммунистического подполья и мог наговорить на меня все, что угодно.
— Я думаю, сейчас как раз удобный момент, чтобы объяснить милорду судье и господам присяжным, какие это два подполья существовали в лагере «Ядвига». То подполье, членом которого были вы, вы назвали националистическим, не так ли?
— Да.
— Кто в него входил?
— Люди из всех оккупированных стран Европы, которые были против немцев.
— Я утверждаю, что это неправда. Я утверждаю, что девяносто пять процентов вашего подполья состояло из поляков и что руководящие посты в нем занимали исключительно бывшие польские офицеры. Так это было или не так?
— Не помню.
— Вы не припомните какого-нибудь чеха, или голландца, или югослава, который занимал бы сколько-нибудь важный пост в вашем националистическом подполье?
— Нет.
— Но вы безусловно можете припомнить польских офицеров.
— Некоторых.
— Да, некоторые из них находятся сейчас в этом зале в качестве зрителей и будущих свидетелей. Я утверждаю, доктор Кельно, что это националистическое подполье состояло из тех же самых польских офицеров, которые до войны занимались активной антисемитской деятельностью и потом оказались в концлагере «Ядвига».
Кельно не отвечал.
— Вы сказали, что было еще и коммунистическое подполье. Это не то же самое, что интернациональное подполье?
— Да, оно состояло из коммунистов и евреев.
— А также некоммунистов и неевреев, которых было в пятьдесят раз больше, чем польских офицеров, и которые представляли в руководстве этого подполья все оккупированные страны в равной пропорции. Так это было?
— Там задавали тон евреи и коммунисты.
— Теперь скажите, может ли скорость проведения операции быть одной из причин послеоперационных кровотечений? — спросил Баннистер, в очередной раз круто меняя тему.
Кельно выпил глоток воды и вытер лоб.
— Если хирург достаточно квалифицирован, быстрое проведение операции часто уменьшает опасность шока.
— Давайте вернемся к середине сорок третьего года, когда в лагерь «Ядвига» прибыл доктор Марк Тесслар. Вы были уже не чернорабочим, подвергавшимся избиениям, а врачом, наделенным немалой властью.
— Под контролем немцев.
— Однако решения вы принимали самостоятельно. Например, решения о том, кого следует положить в больницу.
— Я постоянно испытывал моральное давление.
— Но к тому времени, когда появился доктор Тесслар, у вас установились хорошие отношения с немцами. Вы пользовались их доверием.
— В какой-то степени да.
— А какие взаимоотношения были у вас с доктором Тессларом?
— Я узнал, что Тесслар — коммунист. Фосс привез его из другого концлагеря. Выводы каждый может сделать сам. При встречах с ним я вел себя вежливо, но старался держаться от него подальше.
— Я утверждаю, что вы многократно разговаривали с Тессларом, потому что на самом деле ничуть его не опасались, а он предпринимал отчаянные попытки добыть пищу и лекарства для послеоперационных больных, которых лечил. Я утверждаю, что вы в этих разговорах упоминали о двадцати тысячах операций, сделанных вами с необычайной скоростью.
— Вы можете утверждать что угодно, пока вам не надоест, — огрызнулся Адам.
— Я и намерен это делать. Так вот, доктор Тесслар рассказал, что однажды в ноябре сорок третьего года вы сделали за день четырнадцать операций. Восемь мужчин, из них семеро голландцев, были либо полностью кастрированы, либо у них было удалено по одному семеннику. У шести женщин вы тогда же удалили яичники. В пятом бараке началась такая паника, что эсэсовцы послали медрегистратора Эгона Соботника за доктором Тессларом, чтобы он успокаивал заключенных, пока вы не закончите операций.
— Это наглая ложь. Доктор Тесслар никогда не появлялся в пятом бараке, когда я оперировал.
— И еще доктор Тесслар заявил, что вы не делали ни спинномозгового обезболивания, ни предварительного укола морфия.
— Это ложь.
— Так. Теперь поговорим о тех операциях по удалению яичников, о которых упоминает доктор Тесслар. Забудем на минуту, что он сказал, и будем говорить о нормальном ходе таких операций. Сначала вы делаете разрез брюшной стенки, верно?
— Да, после того, как пациентку вымыли и я сделал ей укол морфия и обезболивание.
— Даже тем, у кого были тяжелые радиационные ожоги?
— У меня не было выбора.
— Далее вы берете зажим, приподнимаете матку, ставите другой зажим между яичником и фаллопиевой трубой, а потом отрезаете яичник и бросаете его в тазик.
— Более или менее так.
— Я полагаю, доктор Кельно, что при этом вы не зашивали должным образом яичники, матку и вены.
— Это неправда.
— Остающуюся культю называют также ножкой, верно?
— Да.
— Разве не полагается закрывать эту ножку лоскутом перитонеума?
— Вы хороший юрист, мистер Баннистер, но мало что понимаете в хирургии.
По залу прокатился смешок, на который Баннистер не обратил ни малейшего внимания.
— Тогда объясните мне, пожалуйста.
— Там поблизости нет никакого перитонеума, которым можно было бы закрыть культю. Единственный способ — сшить ее перекрестным швом с тазовой связкой. Таким способом можно предотвратить воспаление, образование спаек и излишнее кровотечение.
— И вы всегда это делали?
— Естественно.
— Доктор Тесслар припоминает, что во время шести операций по удлалению яичников, на которых он присутствовал, вы этого не делали.
— Это чушь. Тесслар никогда на операциях не присутствовал. А даже если бы он и был в операционной, то не мог видеть, как я работаю, разве что у него рентгеновское зрение. При том, что рядом со мной стоят помощники, тут же находятся Фосс и другие немцы, а изголовье пациентки, где, как утверждает Тесслар, сидел он, отгорожено простыней, он ничего не мог видеть.
— А если бы он сидел сбоку, а простыни не было?
— Все это только гипотезы.
— Значит, вы утверждаете, что доктор Тесслар не предупреждал вас об опасности кровотечения или развития перитонита?
— Нет.
— И доктор Тесслар не упрекал вас, что вы не моете рук перед следующей операцией?
— Нет.
— И что вы продолжаете работать теми же инструментами без стерилизации?
— Я квалифицированный хирург и горжусь этим, мистер Баннистер. Я отвергаю ваши намеки.
— Вы вели какие-нибудь записи, из которых было бы видно, какой семенник и какой яичник — левый или правый — следует удалить?
— Нет.
— Но разве не бывает таких случаев, когда хирург ампутирует, например, не тот палец, не посмотрев в свои записи?
— Это был концлагерь «Ядвига», а не лондонская больница.
— А как вы узнавали, что надо удалить?
— В операционной был санитар Креммер, который проводил облучение. Он говорил мне, левый или правый.
— Креммер? Шарфюрер Креммер? Тот самый полуквалифицированный радиолог — это он вам говорил?
— Он же их облучал.
— А если доктор Тесслар при этом не присутствовал, значит, он не мог вас упрашивать не делать операции при таких тяжелых радиационных ожогах или хотя бы давать общий наркоз?
— Я еще раз повторяю — я делал укол морфия и спинномозговое обезболивание, и делал это сам. Я оперировал быстро, чтобы избежать пневмонии, остановки сердца и Бог знает чего еще. Сколько раз мне еще это повторять?
— До тех пор, пока все не станет совершенно ясно.
Баннистер сделал паузу и посмотрел на Кельно, прикидывая, насколько тот утомлен: существует предел, за которым у свидетеля происходит нервный срыв, а это может склонить судью и присяжных к сочувствию. Да и часы на стене показывали, что пора переходить к решающему моменту допроса.
— Значит, все сказанное Марком Тессларом — выдумки?
— Все это ложь.
— Что мужчины и женщины отчаянно кричали от страшной боли?
— Ложь.
— Что вы грубо обращались с больными, лежащими на операционном столе?
— Меня не в чем упрекнуть как хирурга.
— А как по-вашему, почему доктор Тесслар возвел на вас столько лжи?
— Из-за наших прежних стычек.
— Вы сказали, что однажды, когда вы занимались врачебной практикой в Варшаве, вы направили кого-то из членов вашей семьи к Тесслару на аборт без ведома самого Тесслара. Теперь я прошу вас сказать, кому из членов вашей семьи он сделал аборт.
Кельно беспомощно огляделся. «Держи себя в руках, — сказал он себе. — Главное — держи себя в руках».
— Я отказываюсь отвечать.
— Я утверждаю, что никаких абортов доктор Тесслар не делал. Я утверждаю, что он был вынужден покинуть Польшу, чтобы закончить свое медицинское образование, из-за антисемитской деятельности вашего студенческого союза. Я утверждаю, что в концлагере «Ядвига» доктор Тесслар никогда не делал абортов и не участвовал в экспериментах эсэсовцев.
— Тесслар оболгал меня, чтобы спасти свою шкуру! — выкрикнул Кельно. — Когда я вернулся в Варшаву, он работал у коммунистов в тайной полиции и имел приказ преследовать меня, потому что я польский националист, скорбящий о потере любимой родины. Эти выдумки были признаны ложью восемнадцать лет назад, когда британское правительство отказалось меня выдать.