— Заменил ли кто-нибудь доктора Радницки?
— Да, доктор Мария Вискова.
— И как она обращалась с вами?
— Тоже как мать.
— Сколько времени вас продержали в третьем бараке?
— Несколько недель.
— Расскажите, что случилось потом.
— Пришли эсэсовцы-охранники и забрали нас — три пары близнецов. Нас привели в пятый барак, в комнату, где стоял рентгеновский аппарат. Эсэсовец-санитар говорил с нами по-немецки, но мы почти ничего не понимали. Два других санитара раздели нас и привязали к животу и спине по какой-то пластинке. Он списал номер у меня с руки, и меня облучали рентгеном минут пять или десять.
— Что было с вами после этого?
— У меня на животе появилось темное пятно, и меня сильно рвало.
— И со всеми было то же?
— Да.
— Было это пятно болезненным?
— Да, и скоро оно загноилось.
— А что происходило потом?
— Мы оставались в третьем бараке еще несколько недель или месяц. Там было трудно следить за временем. Но я помню, что становилось холоднее, значит, дело шло уже к ноябрю. Потом за нами, за тремя парами близнецов, снова пришли эсэсовцы, они забрали еще несколько мужчин сверху, нас всех снова привели в пятый барак и велели ждать в какой-то комнате вроде приемной. Я помню, что очень стеснялась, потому что мы были раздеты…
— Все в одной комнате?
— Там висела занавеска, которая нас разделяла, но скоро мы все перемешались, потому что очень волновались и не находили себе места.
— Голые?
— Да.
— Сколько вам было лет, миссис Шорет?
— Шестнадцать.
— Вы из религиозной семьи?
— Да.
— И с очень небольшим жизненным опытом?
— Без всякого опыта. До тех пор ни один мужчина не видел меня обнаженной, а я не видела голых мужчин.
— И головы у вас были обриты.
— Да, из-за вшей и тифа.
— И там вы все перемешались. Вы испытывали стыд и унижение?
— С нами обращались, как с животными, и мы испытывали ужас.
— А потом?
— Санитары стали насильно укладывать нас на деревянные столы и брить нам стыдные места.
— А потом?
— Два человека посадили меня на стул и пригнули мне голову между колен, а третий человек воткнул иглу в позвоночник. Я закричала от боли.
— Закричали от боли? Минуточку, пожалуйста. Вы вполне уверены, что все это происходило еще не в операционной?
— Я вполне уверена, что это было в соседней комнате.
— А вам не делали никакой небольшой инъекции перед этим уколом в позвоночник?
— Нет, только один этот.
— Продолжайте.
— Через несколько минут вся нижняя часть тела у меня онемела. Меня бросили на каталку и повезли куда-то. Вокруг все мужчины и женщины кричали и бились, поэтому появились еще охранники с дубинками и начали их избивать.
— И вас первую увезли из этой комнаты?
— Нет, я точно помню, что первым был мужчина. Меня вкатили в операционную и привязали к столу. Помню, что над головой у меня была лампа.
— Вы были в полном сознании?
— Да. У стола стояли три человека в масках. На одном была форма офицера СС. Вдруг распахнулась дверь, вошел еще один человек и начал спорить с хирургами. Я не очень много поняла, потому что они говорили большей частью по-польски, но я смогла понять, что этот новый человек протестует против такого обращения с нами. Потом он подошел ко мне, сел рядом и, гладя меня по голове, заговорил со мной по-французски. Французский я понимала лучше.
— Что говорил вам этот человек?
— «Держись, моя голубка, боль скоро пройдет. Держись, я о тебе позабочусь».
— Вы знаете, кто был этот человек?
— Да.
— И кто же он был?
— Доктор Марк Тесслар.
13
Сима Галеви представляла собой полную противоположность Йолан Шорет, хотя они и были близнецы. Она выглядела совсем больной, на много лет старше, и в ней не чувствовалось энергии и самообладания, отличавших ее сестру. Голосом, лишенным всякого выражения, она прочитала номер, вытатуированный у нее на руке, и сообщила, что тоже живет в Иерусалиме с двумя приемными детьми — сиротами-иммигрантами из Марокко. Она повторила рассказ сестры о том, что происходило в комнате для ожидания, об операции и появлении доктора Тесслара.
— Что было с вами после операции?
— Меня на носилках отнесли обратно в третий барак.
— В каком состоянии вы были?
— Я долго была очень больна. Два месяца, а может быть, и больше.
— Вы чувствовали боль?
— Эту боль я чувствую и по сей день.
— А острую боль?
— Первую неделю мы только и делали, что лежали и плакали.
— Кто ухаживал за вами?
— Доктор Мария Вискова, и часто сверху приходил доктор Тесслар и осматривал нас. И еще часто приходила врач-француженка. Не помню, как ее звали. Очень добрая.
— А еще какие-нибудь врачи приходили, чтобы вас осмотреть?
— Я смутно припоминаю, как один раз, когда у меня была высокая температура, доктор Тесслар и доктор Вискова спорили с каким-то мужчиной-врачом и требовали больше пищи и лекарств. Но это было только один раз, и я не знаю, кто это был.
— Вы знаете, что с вами было?
— Рана открылась. У нас были только бумажные бинты. От нас шел такой ужасный запах, что никто не мог стоять рядом.
— Но через некоторое время вы поправились и снова начали работать на заводе?
— Нет, я так и не поправилась. Мою сестру вернули на завод, я же работать не могла. Мария Вискова оставила меня у себя под видом помощницы, чтобы меня не отправили в газовую камеру. Я оставалась при ней, пока не окрепла настолько, что могла выполнять нетрудную работу в переплетной — мы приводили в порядок старые книги, которые потом посылали немецким солдатам. Там с нами не так плохо обращались.
— Миссис Галеви, расскажите, пожалуйста, как вы вышли замуж.
Она рассказала, что еще в Триесте влюбилась в одного юношу — ей было четырнадцать, ему семнадцать. В шестнадцать лет она попала в лагерь и больше ничего о нем не знала. После войны в сборно-распределительных центрах, расположенных в Вене и других городах, выжившие после лагерей вывешивали на досках объявлений записки о себе в надежде, что их прочтет кто-нибудь из друзей или родственников. Каким-то чудом ее записка попалась на глаза возлюбленному, которому удалось остаться в живых, пройдя через Освенцим и Дахау. После двухлетних поисков он нашел ее в Палестине, и они поженились.
— Как сказывается теперь на вас эта операция?
— Я живу растительной жизнью. Почти не встаю с постели.
Со своего места поднялся сэр Роберт Хайсмит, держа в руках исписанный листок, где он тщательно отмечал все расхождения между показаниями сестер. Не могло быть сомнений, что Баннистер сумел добиться многого: показания этих жертв произвели заметное действие. Однако они так и не смогли убедительно доказать, что операции им делал Кельно, а сам Хайсмит был убежден, что это был не он. Конечно, они вызвали большое сочувствие, и надо было действовать осторожно.
— Мадам Галеви, — начал он мягко, совершенно иным тоном, чем вел предыдущие допросы. — Мой высокоученый друг утверждает, что те операции, о которых рассказывали вы и ваша сестра, проводил доктор Кельно. Но вы в этом не уверены, ведь так?
— Да.
— Когда вы впервые услыхали про доктора Кельно?
— Когда нас привели с завода в третий барак.
— И там вы оставались некоторое время после операции?
— Да.
— Но вы никогда его не видели, во всяком случае, не могли бы его опознать?
— Нет.
— Вы знаете, что вот этот человек, который сидит тут, — доктор Кельно?
— Да.
— И вы тем не менее не можете его опознать?
— В операционной они были в масках, но этого человека я не знаю.
— Как вы узнали, что вас забирают на операцию в пятый барак?
— Я вас не понимаю.
— Ну, была там над входом вывеска: «Барак номер пять»?
— По-моему, нет.
— А может быть, это был не пятый, а первый барак?
— Возможно.
— Вы знаете, что в первом бараке проводили свои эксперименты доктор Фленсберг и его ассистент и у них были свои хирурги?
— Я этого не знала.
— Все это есть в обвинительном заключении по его делу как военного преступника. Я полагаю, вы лишь недавно припомнили, что вас привели в пятый барак. Это так, мадам Галеви?
Она растерянно посмотрела на доктора Лейбермана.
— Пожалуйста, отвечайте на вопрос, — сказал судья.
— Я говорила здесь с юристами.
— В действительности вы не можете опознать никого — ни Фосса, ни Фленсберга, ни Лотаки, ни Кельно?
— Нет, не могу.
— Возможно, в действительности эту операцию вам делал некий доктор Борис Дымшиц?
— Я не знаю.
— Но вы знаете, что, согласно показаниям доктора Кельно, он посещал своих пациентов после операций. Если бы это показание было верным, то вы бы смогли его опознать.
— Я была очень больна.
— Доктор Кельно показал также, что делал обезболивание сам в операционной.
— Я не уверена, что это было в операционной.
— Значит, это мог быть и не доктор Кельно?
— Да.
— Вы часто видитесь со своей сестрой в Иерусалиме?
— Да.
— И вы говорили с ней обо всем этом, особенно после того, как вас привлекли к делу как свидетеля?
— Да.
Несмотря на все усилия сэра Роберта сохранить спокойствие, его дальнейшие слова сопровождались такой энергичной жестикуляцией, что у него с плеч сползла мантия.
— Ваши предварительные показания и показания вашей сестры сбивчивы и полны противоречий. Не совпадают многие подробности и даты. Осталось неясным, на носилках или на каталке вас доставили к операционному столу, справа или слева от вас сидел доктор Тесслар, был ли стол наклонен, могли ли вы в действительности видеть что-то отраженным в рефлекторе лампы или нет, кто находился в операционной, сколько недель вы ожидали операции в третьем бараке после облучения, что говорили эти люди по-польски и по-немецки. Вы утверждаете, что находились в полусонном состоянии, а ваша сестра — что была в полном сознании. И вы не уверены, что укол вам делали в комнате рядом с операционной.