Пётр совсем было открыл рот, чтобы сказать, где он видел Высича, но, заметив под благодушной маской пристава напряженное ожидание, снова опустил голову. Збитнев встал из-за стола, навис над Беловым:
— Говори!
— Не видел я его…
— Врешь, братец, подними-ка морду, — взял его за подбородок Платон Архипович.
Пётр отдернул голову. Настроение у Збитнева чуть испортилось. С минуту он, выпятив губы, молча разглядывал парня, потом, решив, что все его усилия добиться правды ни к чему не приведут, подошел к двери и окликнул урядника. Саломатов явился незамедлительно.
— Потрудись заняться пареньком, Фёдор Донатович, — без прежнего благодушия глядя на Петра, сказал становой. — Я тебя очень попрошу… Семьдесят… — пристав задумался, прикидывая что-то в уме. — Нет… лучше сотню розог… Да найди-ка, любезный, для выполнения сего поручения мужика пожилистее, да позлее…
Глава четвертаяСУД ПРИСЯЖНЫХ
Анисим Белов лежал на грязном, набитом слежавшейся соломой матраце и жмурился от теплого весеннего солнца. Луч, в котором плавали мириады пылинок, казался упругим и осязаемым, хотелось погладить его ладонью, но солнце медленно сдвигалось и сдвигалось, и крохотное оконце под самым потолком, забранное к тому же решеткой, быстро темнело.
В коридоре раздался шум шагов, картежники, сгрудившиеся на нижних нарах, замерли, а когда надзиратель и впрямь остановился у дверей их камеры, приняли самые беззаботные и невинные позы, не забывая, впрочем, коситься в сторону круглого отверстия, прорезанного в двери и во все времена называемого арестантами волчком.
Негромко брякнув, волчок приоткрылся. Тяжелый взгляд надзирателя скользнул по сокамерникам.
— Белов, подь суда, — скомандовал надзиратель.
Подавляя волнение, Анисим подошел к двери. Надзиратель просунул в отверстие свернутый в трубку лист бумаги:
— Получи обвинительный акт.
Надзиратель ушел, игроки вновь зашуршали картами. Анисим уныло направился к своим нарам. Он уже лез наверх, когда за штанину его ухватил Яшка Комарин, чернобородый плешивый мужик, крепкий, кривоногий, на удивление ясноглазый. К тому же на все посматривал он лихо и бесшабашно.
— Ходи сюда, — сипло позвал он.
В среде воров, конокрадов, грабителей и убийц Анисим Белов чувствовал себя скверно, но его, как человека, вполне способного за себя постоять, пока что не трогали, относились к нему даже как-то радушно. Понимали, от сумы да от тюрьмы не уйдешь. Впрочем, Анисим и сам ни с кем дружбы не искал и ни с кем ссориться не собирался. Если и заговаривал, то только со своим соседом Яшкой Комариным, который непонятно по каким причинам, но сразу проникся к Анисиму симпатией. Лежа рядом, Яшка не раз старался объяснить Анисиму все тонкости тюремного быта. Но Анисим больше вникал в его, Яшкину, жизнь. Он уже знал, что лет пятнадцать назад Яков Комарин был уважаемым в селе человеком, волостным старшиной в Иркутской губернии, имел почти полсотни лошадей, вдвое больше рогатого скота, а всякую мелочь, вроде овец, гусей, кур, и считать не считал. Была тогда у Яшки семья, был свой дом, но встретилась ему на пути забубенная румяная солдатка, присушила, прилюбила, заставила все забыть, вот он и прогулял с нею не только большую часть своего капитала, но и деньги, собранные сельскими обществами на всякие мирские нужды. Ну и понятно, за растрату попал Яшка Комарин в тюрьму. Отсидел честно два года, но домой возвратиться совесть не позволила, подался на золотые прииски. Поскольку Комарин и грамоту знал, и счет умел вести, и с любым человеком мог поговорить о деле, взял его один золотопромышленник в кассиры, да только с Яшкой опять незадача вышла. Судьба такая, а может, душа. Кипела кровь в Яшке Комарине. Сбежал Яшка с деньгами, которые рабочим выдавать повез. В усмерть упоил в придорожном трактире хозяйского кучера и сбежал.
И объявился в Иркутске новый богатый купец Комарин. Правда, он ничего не продавал и не покупал, зато широко гулял по кабакам и ресторациям. Любил, грешным делом, прикурить папироску от сторублевой бумажки, но и уважения соответствующего к себе требовал. Не отдал однажды ему городовой честь, так он ему морду набил, а шашку отобрал и в прорубь закинул, за что и был арестован. Тут, как назло, его бывший хозяин-золотопромышленник сыскался. Отправился Яков на каторгу. Но сидел недолго — бежал. А попав в Томск, схлестнулся с лихими «робятами», разъезжающими по городу в кошевке и при помощи аркана помогавшими купцам расстаться со своими богатыми шубами и пузатыми кошельками. Хоть и был Комарин в свои пятьдесят лет еще ловок и сноровист, но вылетел на одном из крутых поворотов из саней прямо под ноги городовому, который недолго думая опустил пудовый кулак на плешивую Яшкину голову, а затем препроводил куда следует.
— Дай-ка почитать, чё там тебе насочиняли, — проговорил Яшка, протягивая руку к обвинительному акту.
Анисим аккуратно разгладил на колене лист бумаги и подал ему. Яшка коротко кашлянул и начал читать вслух:
— Согласно 557-й статье Устава уголовного судопроизводства получивший копию обвинительного акта и списка лиц, которых предполагается вызвать в судебное заседание, буде избрал себе защитника и желает, чтобы какие-либо другие лица, сверх указанных во врученном ему списке, были допрошены в качестве свидетелей, обязан в семидневный срок со дня вручения ему означенных документов довести до сведения Томского окружного суда как об избранном защитнике, так и имена, отчества и фамилии тех лиц, которых он желает вызвать в качестве свидетелей… — Яшка оторвался от чтения и взглянул на Анисима. — Защитника желаешь?
Белов недоуменно пожал плечами:
— Не знаю… Им же деньги платить надоть…
Комарин сипло хихикнул:
— Присяжный — он что чиряк, за так не садится. Ты хозяйство свое заложи.
— Ну тебя, — отмахнулся Анисим. — Без присяжного обойдусь, я же невиновный.
Яшка весело расхохотался:
— Ох, насмешил! Ты глянь, чё тут написано… Крестьянин Белов в состоянии запальчивости или раздражения, но, однако же, умышленно ударом палки по голове причинил крестьянину Василию Кунгурову раздробление костей черепа, сопровождающееся кровоизлиянием в мозг и сдавливанием его кровью, отчего Кунгуров тут же и умер… — Он глянул на Анисима. — А ты говоришь — невиновный! Рассказывай энти байки кому другому…
Белов вздохнул, опустил голову. Яшка хлопнул его по плечу:
— Еще и не такое бывает. Был когда-то страшенный разбойник Гуркин, в Забайкалье шалил. Сказывают, не одну душу на тот свет отправил. Так он тоже говорил, что невиновный. Одну токмо смерть и брал на себя. Шел как-то Гуркин, слышит, на берегу у костра мужик песни поет, расейский, значица, мужик был, сибиряки-то не поют. Темно кругом, а мужик знай, распевает: «Ни волка, ни медведя не боюсь, самого Гуркина не боюсь!» А Гуркин-то подкрался сзади, да по спине его прутиком ожарил. «Как, мол, так? Ужели и меня не боишься?» Мужик взглянул, взвизгнул, как заяц, и будто сноп на землю свалился. Кончился, значица. Словно ему нож в самое сердце всадили… Может, ты тоже Кунгурова — прутиком?
— Не убивал я, — упрямо повторил Анисим.
— Ты это брось! — сипло прикрикнул Яшка. — Думаешь, поверят тебе? Держи карман шире. Написано тут, — Комарин ткнул пальцем в обвинительный акт. — Ви-но-вен. Так и будет. А со своим бычачьим упрямством ты токмо присяжных заседателей разъяришь. Всыпят тебе на полную катушку!
— Дык я же не убивал, — развел руками Анисим.
— Всё едино кайся, глядишь, снисхождение вымолишь, — уже начиная сердиться, сказал Комарин.
В этот момент загремели ключи в замке, картежники бросились врассыпную, а Яшка на всякий случай упал на нары и прикинулся спящим. Дверь широко распахнулась, и надзиратель, улыбаясь, легонько подпихнул в камеру чернявого, вертлявого мужичонку, похожего на полового из самого заштатного трактира:
— Примайте ишшо одного мазурика!
Один из картежников радостно соскочил с нар:
— Робяты! Да энто же Блоха!
Когда надзиратель удалился, все накинулись на вновь прибывшего с расспросами. Тот, посмеиваясь, зачастил:
— Током я, робяты, теплуху с фатеры пригрел, трясогузка выскакиват и давай мелкую раструску наводить. Я ходу. Каплюшник, откуда ни возьмись, выворачиват. Звонок-то его дождевиком со стороны поздравил, да тут с подворотни три бутыря подлетело, ну я и влопался. Изменил мне, робяты, фарт.
Анисим непонимающе насупил брови, ткнул локтем Комарина:
— Энто чё говорит?
— Энто он по музыке ходит, — хмыкнул Яшка. — По-воровски, значит… Ежели по-нормальному, то значица, он в фатеру залез, хотел шубу стянуть, а горничная тревогу подняла. Он выскочил, а навстречу полицейский. Мальчонка, что на улице сторожил, камнем в городового кинул, но три солдата шли, вот его и спымали. Удача изменила. Такая она у нас изменчивая, — глубокомысленно закончил Яков и почесал лысую голову.
Снова заскрежетал замок, и в дверном проеме показался темно-зеленый мундир надзирателя.
— Входи, входи! — свирепо топорща усы, произнес он, обращаясь к Высичу и дергая его за рукав. Потом елейно улыбнулся. — Ужо и не знаю, как энтому господину с вами, с быдлом да мазуриками, на нарах поместиться. Из графьев они, политические. Ну, я думаю, найдете место позапашистее…
Большинство арестантов встретили шутку надзирателя веселым ржанием.
— Найдем, — ухмыльнулся белесый парень, почесывая живот. — Рядом с парашей.
Высич презрительно посмотрел на него. Надзиратель, довольно хмыкнув, вышел из камеры и повернул ключ в замке.
Несколько человек, в основном те, что играли в карты, вразвалку, словно загребая ступенями песок, приблизились к остановившемуся у порога Высичу. Вперед выступил Блоха, который уже успел освоиться в родной компании. Хищно щерясь, он подмигнул приятелям и поинтересовался:
— Ну чё? Сморщился… Дух не ндравица?
Высич демонстративно заложил руки за спину и, приглядев свободные нары, шагнул мимо вора. Белесый остановил его, легонько ткнув указательным пальцем в грудь: