— Ты энто куда? Даже побазарить с нами не желашь?
— Настроения нет, — спокойно улыбнулся Высич, но зрачки его голубых глаз сузились.
Белесый продолжал выламываться:
— Чё так?
— Юноша, — негромко проговорил Высич, — отойдите лучше с дороги.
— Гляньте-ка на него! — Белесый обернулся к сокамерникам, словно призывая их в свидетели. — Токмо вселился, а ему уже все мешают! — и крутнулся к Высичу: — Ну ты, дворянское отродье, дуй до параши. Там жить будешь!
У Высича побелели скулы, что не укрылось от глаз Блохи, со смешком пояснившего дружкам:
— Нервенный господинчик попался… ну да полечим…
Он вознамерился толкнуть Высича в плечо, но тот, отклонившись, коротко, почти без замаха, рубанул его ребром ладони по шее. Тут же, не потеряв ни секунды, заломил Блохе руку так, что тот взвизгнул от боли. Увидев незавидное положение приятеля, Белесый сунул руку в карман просторных штанов, да и другие уголовники с угрожающим видом попрыгали с нар.
До этого лишь наблюдая за происходящим, Яшка Комарин счел нужным вмешаться. Не поднимаясь с места, рявкнул властно:
— Кончай комедь!
Его не услышали. Тогда он проворно метнулся с нар, колеся кривыми ногами, обошел арестантов. Анисим послушно, как по приказу, последовал за ним. Яшка встал рядом с Высичем, склонил короткую бычью шею, обвел всю компанию тяжелым взглядом:
— Ну?! Меня плохо слышно? Ась?!
Никому не хотелось связываться с ним. Неясно было, чем бы кончилась драка с этим новеньким, злым Яшкой Комариным да с этим угрюмым крестьянином, чьи кулаки внушали невольное уважением. С глухим ропотом арестанты стали расходиться. Яшка осклабился, повернулся к Высичу:
— Ты, господин хороший, Блоху-то отпусти… Шутейно он тебя завести хотел…
Высич последовал его совету, и Блоха, кривя лицо и потирая руку, удалился к приятелям, уже раздававшим на нарах картишки, чтобы продолжить игру. Удовлетворенно хмыкнув, Комарин сделал приглашающий жест:
— К нам пожалте! — а усадив Высича рядом с собой, проговорил просительно: — Рассуди нас, господин хороший, человек ты, видать, грамотный… Признавать Анисиму, — он указал на Белова, — вину свою на суде, али не признавать? Интересуюсь, как на энто дело политики смотрят.
— Я, например, вообще никаких показаний не давал, — улыбнулся Высич.
— Значица, не впервой… — Яшка обвел рукой камеру, — в энтаком месте пребывать?
— Приходилось, — коротко кивнул Высич.
— Энто хорошо. Опыт имеется, — заулыбался Комарин и, поудобнее устроившись на нарах, то и дело обращаясь за подтверждением сказанного к Анисиму, передал суть спора. — Вот и рассудите…
— Так я уже эту историю знаю! — воскликнул Высич. — Меня же в Сотниково задержали. Я с вашим сыном знаком!
Анисим, у которого сразу защемило на душе, с несвойственной ему торопливостью спросил, подавшись вперед:
— Как они там? Петька? Татьяна?
— Дочь вашу я не видел, а вот Пётр — парень толковый, правильный!
— У Анисима другого и не могет быть! — Комарин усмехнулся, хлопнул приятеля по плечу, потом посмотрел на Высича. — Как дело-то было? Звиняйте, что интересуюсь.
— Да ничего страшного, — Высич пожал плечами. — Все было очень просто…
Выслушав его, Комарин задумчиво почесал плешивую голову.
— История… Кто ж энто вас продал-то?
— Предают только друзья, — усмехнулся Высич.
— Энто верно… — протянул Яшка. — И бабы… Эх, и без них никак, и с ними — беда нашему брату…
— Верю вашему опыту, — сказал Высич.
— Верь! — Комарин хлопнул себя по колену, прищурился. — Ну, дык и чего же Анисиму делать? Я думаю, каяться надо, снисхождение выйдет… А ваше какое просвещенное мнение?
Анисим досадливо глянул на Комарина:
— Каяться, каяться! Нету на мне крови, не убийца я…
— Энто я тебе поверю, — отозвался Яшка. — А суд… энто совсем другая сторона… Как считаете, господин хороший?
Высич помолчал немного, проговорил серьезно:
— Свои убеждения необходимо отстаивать, даже если за это приходится страдать. — оценивающе посмотрел на Белова. — Вы же знаете, что не совершали преступления?
— Не совершал, — угрюмо кивнул Анисим.
— Значит, так и следует говорить, — закончил Высич.
Яшка искренне огорчился:
— Ну вот… Какие-то вы оба неправильные. Каяться надо, авось пожалеют.
— Пожалел волк кобылу, — хмыкнул Высич.
Через несколько дней надзиратель вызвал Белова для встречи с приехавшим в Томск присяжным поверенным. В голосе надзирателя, когда он сообщал об этом, сквозило сильное удивление, но для Анисима появление защитника не было неожиданностью. Высич уже рассказал ему, что сын каким-то образом умудрился раздобыть денег и заключил соглашение с Озиридовым на его защиту. Встречи с ним Анисим ждал с нетерпением.
— Не забудь передать ему мою просьбу, — шепнул Высич, когда Анисим спускался с нар.
Присяжный поверенный Озиридов встретил Белова радушно:
— Проходи, голубчик, присаживайся. С делом твоим я уже ознакомился. Целый день в канцелярии окружного суда просидел. Непростое дельце, весьма непростое… И твои показания читал, весьма любопытно…
Анисим, стесняясь, перебил присяжного поверенного:
— Извиняйте. Привет вам просили передать.
— Кто же? — удивленно пощипал бородку Озиридов.
— Валерий Владимирович алаверды вам передают…
— Высич? — приглушенно спросил Озиридов, настороженно оглядываясь на дверь.
Белов кивнул:
— Они самые. Их к нам в камеру поселили.
Озиридов непонимающе посмотрел на него:
— В камеру? А как он сюда попал?!
— Дык я толком не знаю, — пожал плечами Анисим. — Они встретиться с вами хотят.
— Ясно, ясно, ясно… — Озиридов опустился на стул, сплел пальцы, задумался ненадолго. — Скажи ему, постараюсь что-нибудь придумать.
— Вы уж постарайтесь, — просительно, словно это касалось его лично, проговорил Анисим.
— Надеюсь, что получится, — сказал Озиридов, коснулся пальцем тонкой папки, лежащей перед ним на столе, предложил: — Давай, братец Белов, перейдем к твоему дельцу…
— Давайте, — сразу помрачнел Анисим.
— Я понимаю, состояние у тебя в тот вечер было еще то, — продолжил Ромуальд Иннокентьевич. — Над дочерью надругались, да еще и выпил. Где уж тут за свои действия отвечать… Но вот не нравятся мне твои показания. Ёлкин ведь приятель твой?
— Был приятель, — буркнул Анисим.
— Неважно, — вяло махнул рукой Озиридов. — Всё равно, был… Зачем ему врать и на тебя наговаривать? Ведь прямо на тебя и показывает.
— Не убивал я, — тяжело вздохнул Анисим.
Озиридов приложил ладонь к накрахмаленной белой сорочке:
— Голубчик Белов, пойми меня правильно. Я-то всей душей тебе верю, но дело-то упирается не в меня. Ёлкин на тебя показывает. Кол, коим Кунгуров умерщвлен, из твоего прясла вырван. У Кунгуровых в доме разгром ты учинил… Смотри, как все выстраивается! Что скажут присяжные заседатели? Так и скажут: мужик набедокурил и от ответственности уйти желает. И что тогда?
— И что тогда? — взглянул на него Анисим.
— А тогда, голубчик Белов, коронные судьи на тебя сразу как на преступника оскалятся. Это ты понимаешь?
— Понимаю, — обреченно кивнул Анисим, потом снова поднял голову: — Что ж мне теперь, против совести говорить?
Ромуальд Иннокентьевич густо покраснел, как барышня-гимназистка, которую застали за просмотром эротических открыток. Он даже раздосадованно взмахнул руками:
— Правду надо говорить! Повинную голову и меч не сечет. Да и мне, коли признаешься, что сказать в суде найдется. Мужик ты не из последних, а Кунгуров, можно сказать, на случившееся сам напросился. Присяжные тоже отцы, у них тоже дочери есть, поймут. Да плюс ты признаешься да раскаиваешься:… Чуешь? Так что думай, милейший, думай! Перед судом мы с тобой еще встретимся, потолкуем, а сейчас, братец Белов, иди и крепко думай.
Анисим тяжело поднялся с табурета, попрощался и понуро вышел в тюремный коридор, где его дожидался надзиратель. От встречи со своим защитником он ожидал большего.
Смотритель тюремного замка, титулярный советник Константин Николаевич Житинский, услышав от секретаря о приходе Озиридова, встретил присяжного поверенного на пороге своего кабинета.
— Ромуальд Иннокентьевич! — бережно потряс он руку старого знакомца. — Сколько лет, сколько зим! Я уж думал, не свидимся. Уехал в Новониколаевск, совсем нас забыл! Вы не представляете, как я рад!
Ладони Житинского были мягкие, теплые, почти женские, на лице отражалась неподдельная радость, и Озиридов чувствовал искреннюю приязнь к этому невысокому, полному, с пухлыми бритыми щеками и жиденьким коком волос над высоким от залысин лбом, человеку.
— А я к вам с просьбой, — улыбнулся Озиридов и, легким движением откинув полы визитки, опустился в предложенное смотрителем массивное кресло.
Житинский обиженно надул полноватые губы:
— Вечно вы так, Ромуальд Иннокентьевич. Нет чтобы рассказать о своих амурных успехах в новониколаевском обществе… Сразу о делах… — он прошел за стол, сразу поскучнев, произнес: — Ну, выкладывайте, что у вас там припасено?
Понимая деликатность своей просьбы, Озиридов ласкающим движением пригладил бородку, наморщив лоб, помедлил с ответом, но все-таки, наконец, и выложил:
— Константин Николаевич, я в дни своей юности, обучаясь, как вы знаете, в Московском университете, водил знакомство с одним молодым человеком. Судьба у него не сложилась, но я до сих пор испытываю к нему симпатию, хотя и не разделяю его убеждений. Знаете, как в молодости бывает! Наговорит какой-нибудь краснобай заумных слов о свободе, равенстве и прочем, и закружится голова у юноши из хорошей семьи…. А потом арест, каторга, побеги…
— Это вы мне рассказываете о графе Высиче? — кисло улыбнулся Житинский.
— От вас совершенно невозможно что-либо утаить! — деланно смутился Озиридов.
— Ну и какая у вас просьба? — негромко постукивая пухлыми пальцами по столешнице, покрытой темно-зеленым сукном, поинтересовался Житинский.