— Самая невинная, — приложил руки к груди Озиридов. — Узнав, что Валерий пребывает в вашему… монастыре, захотелось повидаться с ним, посмотреть на него, посочувствовать, поругать по-дружески за необдуманные поступки. Да и маман его просила влияние на сына благотворное оказать… и дядя….
Житинский обиженно поджал губы:
— Ромуальд Иннокентьевич, зачем вы о дяде? Я ведь и без того к вам хорошо отношусь…
На этот раз Озиридов смутился всерьез, щеки его зарделись.
— Простите ради Бога, Константин Николаевич… — но поднялся и, протягивая руку смотрителю, добавил: — Какие у вас планы на вечер? Никуда не собирались сегодня?
Задержав его руку в своей, Житинский встрепенулся, понизив голос, сообщил:
— Скажу вам по секрету… Я с Рождества квартирку снимаю… На Обрубе, вы знаете, очень удобно, всё рядом… Думал там вечер и провести… Компанию не желаете составить?
— Так я оттого и поинтересовался, что хотел напроситься на ужин с вами, — приглушенно хохотнул Озиридов. — Если не помешаю, с преогромным удовольствием.
— Вот и прекрасно, — оживленно потер ладони Житинский. — Манечка будет рада. Вы еще не видели мою Манечку?
Озиридов удивленно протянул:
— Вы меня знакомили с Клавочкой…
— В подметки не годится! — горделиво выпрямился Житинский. — Манечка — это живительная влага, это бальзам души! Я только с ней и отдыхаю… Приходите, Ромуальд Иннокентьевич! У Манечки есть очень миленькая подруга, этакое миниатюрное создание, как раз в вашем вкусе. Чистюля невозможная, она в крендельном заведении у Ивана Георгиевича Тихонова работает. А голос какой! — пухлое лицо Житинского загорелось. — Как запоет под гитару… «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» Приходите, часиков в восемь.
Озиридов торжественно пообещал прийти, однако мялся, весьма талантливо изображая смущение. Житинский удивленно взглянул:
— Еще какая просьба?
— Вы не обижайтесь, Константин Николаевич, — наконец попросил он. — Не обижайтесь, но я бы хотел взять расходы по сегодняшнему вечеру на себя.
Житинский укоризненно протянул:
— Ромуальд Иннокентьевич…
— Константин Николаевич… — в тон ему произнес Озиридов. — Пожалуй, я буду настаивать на моем предложении…
— Ну ладно! — без лишних уговоров согласился смотритель. — Вас, я вижу, не переспоришь! Поступайте, как знаете. Касаемо вашего старого приятеля я сейчас распоряжусь.
— Премного благодарен, — поклонился Озиридов.
В комнате для свиданий, куда он вернулся после посещения смотрителя тюремного замка, ждать ему пришлось совсем недолго. Едва он успел выкурить папироску, как надзиратель ввел Высича. Привычным движением Озиридов сунул в ладонь надзирателю серебряную монету и тот, благодарно кашлянув, ретировался в коридор.
— Ах, Валерий, Валерий! — огорченно проговорил Ромуальд Иннокентьевич. — Сколько же ты мне беспокойства доставил своим исчезновением!
— Так получилось, — отвечая на рукопожатие старого друга, отозвался Высич. — Папироской узника угостишь?
Закурив, он закинул ногу за ногу и быстро рассказал о своих приключениях. Выслушав его, Озиридов понимающе кивнул и укорил его:
— Надо было ко мне возвращаться, придумали бы что-нибудь…
— Я тебя, Цицерон, подвести опасался…
— Ну и зря! — нахмурился Озиридов. — Сам видишь теперь, как получилось… Сидишь вот тут у Житинского…
Высич рассмеялся негромко:
— Ничего, еще раз сбегу.
Но Ромуальд Иннокентьевич не принял его веселости, нахмурился.
— Откуда сотниковский пристав узнал, где ты схоронился? Неужели?.. — он не стал продолжать, лишь недоуменно смотрел на Высича.
— Коленька Симантовский, — подтверждая его догадку, коротко кивнул Высич, усмехнулся: — Слаб человек…. Да бог с ним…
— Ну, знаешь! — недовольно воскликнул Озиридов. — Это твое всепрощение! Он тебя предал…
Высич спокойно пожал плечами:
— Знать бы наперед, как себя поведешь в ситуации, требующей неординарных действий…
— Ладно, оставь, — рассерженно отмахнулся Озиридов. — Подумаем о твоей судьбе. Понимаешь, что тебе грозит?
Высич с грустной улыбкой покачал головой и принялся загибать пальцы:
— Побег… Вооруженное сопротивление властям… Побитый урядник… Травмированный стражник…. Кажется, понимаю…
— Он еще усмехается! — возмутился Озиридов и решительно объявил: — Завтра же сажусь за письмо твоему дяде. Надо что-то предпринимать.
— Не смей! — сухо отчеканил Высич. — Я никогда не просил дядю о помощи! Прошения он сам писал.
— Ишь ты, гордый какой! — фыркнул Ромуальд Иннокентьевич. — Это всё твои народовольческие штучки. Всё не можешь забыть о терновом венке мученика! Сгнить желаешь в тюрьме! Только кому это нужно? Мог бы поступиться своими амбициями.
— Убеждениями, — негромко, но яростно возразил Высич. — А если хочешь знать, кому именно это нужно, ну так вот знай: прежде всего мне. Именно мне самому!
Озиридов покачал головой:
— Ну а мне, друг мой Валерий, мне, дорогой мой, нужно, чтобы ты оставался жив и здоров.
Высич грустно усмехнулся:
— Здесь мои желания не расходятся с твоими. Но унижаться….
— Не хочешь унижаться? Хорошо. Я унижусь! — с горячностью проговорил Ромуальд Иннокентьевич. — Сегодня же паду в ножки Житинскому и умолю его оказать содействие в том, чтобы жандармские документы о твоих художествах в Сотниково затерялись, а ты отделался простым возвращением на поселение. — Озиридов вздохнул и язвительно добавил: — В твой любимый Нарым… Как это у вас говорится? Бог создал рай, а черт Нарымский край?
— Цицерон, я прошу тебя этого не делать!
— А я ничего не слышу, — заявил присяжный поверенный и демонстративно заткнул пальцами раскрасневшиеся уши. — Понял? Не слы-шу!
Хотя Ромуальд Иннокентьевич и перебрался на постоянное жительство в Новониколаевск, даже приобрел там дом, от Томска он оторваться не мог, дела не позволяли. Наезжая в город, останавливался он, как правило, в гостинице «Россия» на углу Нечаевской и Спасской улиц. Отсюда рукой было подать до университета, до управления железной дороги и до всех прочих казенных контор, с которыми имел дело присяжный поверенный. Ну а вечером можно было посидеть в ресторане первого разряда, которым славилась «Россия», или попросту прогуляться по городскому скверу.
«Россия» относилась к дорогим гостиницам. Электрическое освещение, телефон, доставка в номер русских и иностранных газет — далеко не каждый мог себе позволить проживание, связанное с этакими расходами. Но Озиридова это нисколько не смущало, поскольку владелец гостиницы, господин Горланов, испытывал к нему самые благодарные чувства за то, что присяжный поверенный помог его младшему брату выпутаться из весьма неблаговидной истории с несовершеннолетней гимназисткой. Селил господин Горланов дорогого гостя только в лучшем пятирублевом номере, посылал в номер воду и фрукты, а взимал за все чисто символическую плату — один рубль. За все проживание, на сколько бы долго присяжный не задерживался. И Ромуальда Иннокентьевича это вполне устраивало.
Надев свежую сорочку, повязав галстук, Ромуальд Иннокентьевич глянул в высокое овальное зеркало, в котором отразилась вся его, иышущая жизнью, фигура, и остался собой доволен. Конечно, не молод уже, но и не стар, не стар! Нисколько пока не стар!
В дверь негромко постучали.
— Войдите, — обернулся Озиридов.
Официант, сияя привычной улыбкой, переступил порог номера и поставил на пол две вместительные корзины, заботливо закрытые белоснежными накрахмаленными салфетками.
— Все, как заказывали-с… В этой, — официант кивнул на одну из корзин, — полдюжины шампанского «Фавори», бутылочка ликера «Ай-люли» для дам-с… Хозяин просит извинить, коньяка «Гази-Бек» не оказалось, пришлось заменить шустовским…
В глазах Озиридова промелькнула тень досады, официант, заметив это, приложил руку к груди:
— Не извольте сомневаться:… Эриванского завода, медали имеются:…
— Пусть будет шустовский, — махнул рукой Озиридов и обеспокоился: — Икорку не забыли?
— Как можно-с?! — испуганно воскликнул официант. — Все согласно списка… Паюсная, балычок, колбаска, сыр швейцарский, грибочки, пирожные, шоколад…
Ромуальд Иннокентьевич вежливо прервал его:
— Спасибо, любезный! Найди-ка извозчика да снеси весь этот провиант вниз. Я сейчас спущусь.
Официант щелкнул каблуками штиблет, подхватил корзины и шустро скрылся за дверью.
Подъехав к дому, где находилась «квартирка», снимаемая Житинским для отдохновения души, Озиридов отпустил извозчика и, несмотря на увесистую ношу, легко взбежал по поскрипывающим деревянным ступеням на второй этаж.
— Ну зачем же столько? — протяжно укорил Житинский, помогая снять шубу.
— Пустяки, — улыбнулся Ромуальд Иннокентьевич, поправляя смявшиеся на локтях рукава костюма. — Не стоит вашего беспокойства.
Приобняв его за плечи, голосом довольным и доверительным, Житинский сообщил:
— Как мы и договаривались, я пригласил Сергея Васильевича. С минуты на минуту появится. Пока же идемте, я вас дамам представлю…
Манечка, рослая брюнетка, пышная, но украшенная необыкновенно изящной талией, окинула Озиридова насмешливым и нахальным взглядом. Еще бы! Кто тут мог догадаться, что они неплохо знают друг друга. Года три назад… Впрочем, Ромуальд Иннокентьевич, по примеру своей бывшей любовницы, тоже сделал вид, что видит ее впервые. Он уверенно коснулся губами ее узкой холодной кисти, с пылом проговорил:
— Польщен! Приятно познакомиться…
Подводя Озиридова к сидящей на диване девице, Житинский почти пропел:
— А это Дашенька…
— Очень приятно, — бархатным голосом прогудел Ромуальд Иннокентьевич.
Девица Дашенька поразительно походила на Дюймовочку, какой ее изображали в детских книгах. И глаза у нее были такие же — глупые и печальные. Опустив дивные, круто выгнутые вверх ресницы, вся зардевшись, девушка ответила:
— И мне… приятно наше знакомство…
— Дашенька у нас скромница. Она такая большая скромница, что большую и сыскать теперь трудно, — многозначительно подала голос Манечка.