— А ежали по существу, — подал голос краснолицый колыванский прасол. — Я эфтаких краль знавал. Посверкают глазищами, кое-чем повертят, аж дух заходится. Вскружила голову старику, вот и вышла оказия. Энто как еще повернуть! Мужик-то Кунгуров был богатый, вот она, наверное, и задумала ободрать его как липку, а заодно и приданое себе сколотить. Знаем мы эфтаких, — покрутил прасол возле уха растопыренной пятерней.
Пузатый председатель кредитного товарищества повернулся к Зыкову:
— Ты-то как полагаешь, Маркел Ипатич? Тебе-т видней, всё ж из одного села. Белов-т из каковских будет: старожилец, али переселенец?
— Переселенец, — не шевельнувшись, отозвался Зыков.
— Н-да-а, — широко открыл рот председатель товарищества. — Ндравы с энтими переселенцами попортились. Зачем им только дозволили переселяться? Голытьба всяка да смутьяны прут из Расеи, всю нашу Сибирь запоганили. Тьфу!
— Так вы же тоже из Европейской России, — насмешливо улыбнулся инженер-путеец.
Председатель кредитного товарищества надулся:
— Вы энто, господин анжинер, путаницу не наводите. Мы ужо в пятом колене сибиряки. Наши прадеды энту землю для царя от татарина воевали!
Старшина присяжных яростно застучал кулачком по столу:
— Господа! Настойчиво призываю вас к порядку! Мы и так уже битых два час сидим. Предлагаю голосовать. Надеюсь, все помнят, что решение принимается большинством голосов. С первым вопросом всё ясно, труп налицо. Прошу поднять руки тех, кто считает Белова виновным.
Сотниковский кабатчик Лобанов, не раздумывая, поднял руку. Помощник управляющего кабинетским имением глянул на его толстые неровно остриженные ногти, обведенные черной каемкой, поморщился, но последовал примеру кабатчика.
Природа еще раздумывала, просыпаться ей после зимней спячки или нет, а во влажном, насквозь прокуренном воздухе кабака вовсю сновали тяжелые мухи. Терентий Елкин мутными глазами следил за одной из них, резво бегущей по краю стоящего перед ним стакана. Заметив, что муха пытается залезть в стакан, Ёлкин наклонился и, выпятив губы, слабо дунул на нее. Недовольно жужжа, муха штопором ушла вверх и вместе с другими закружилась под потолком в беспорядочном суетливом хороводе. Терентий поймал стакан плохо слушающимися пальцами, с удивлением обнаружил, что он пуст, для верности попробовал слить оставшиеся капли в рот, но, убедившись в тщетности этого занятия, в сердцах грохнул донышком о засаленный стол:
— Фенька! Креста на тебе нет! Неси еще штоф!
Молодая, с рыхлой пористой кожей на щекастом лице, дочь кабатчика, заменявшая отца, занятого в процессе, лениво повернулась, уперла пухлые руки в то место, которое обычно называют талией, и недовольно буркнула:
— Подождешь.
Ёлкин горько тряхнул бороденкой:
— Не могу ждать… Душа просит.
— Щас, — буркнула Фенька и, глянув на открывшуюся дверь, разулыбалась, показав неровные желтоватые зубы. — Андрюшенька!
Андрей Кунгуров коротко кивнул ей, отыскал глазами Ёлкина, решительно направился к нему. Перешагнув через лавку, опустился рядом. Терентий бестолково уставился на Кунгурова, расслабленно покачиваясь всем своим длинным телом. Потом узнал:
Фенька торопливо подбежала к столу, смахнула с него влажной тряпкой, выставила перед Ёлкиным штоф водки и, улыбнувшись Андрею, подала ему рюмку с гранями, отливающими зеленью.
— Андрюшенька, у меня для тебя настоечка рябиновая припасена.
— Полштофа очищенной, — не поднимая головы, бросил Андрей.
Обиженно поведя плечом, Фенька пошла исполнять просьбу. Терентий недоуменно уперся взглядом в ее колышущиеся при ходьбе ягодицы.
— Во девка! Здорова… И чё ты, Андрюха, кобенишься? Женись! К вашему капиталу да ихний приложить… Дык вы Зыкова враз переплюнете…
Андрей хмуро прервал его:
— Ты, Терентий, не врешь, что Анисим отца пришиб?
Ёлкин враз отрезвел, но виду не показал, а, качнувшись в сторону, пробормотал нечленораздельно:
— Чё энто ты, Андрюха, придумал? Чё бы энто я врал?
Кунгуров внимательно посмотрел на него:
— Не знаю. Но, вижу, врешь. Не верю тебе.
— Давай, Андрюха, родителя твово помянем…
Ёлкин неуверенно потянулся к штофу, но Андрей перехватил его руку и вместе со штофом прижал к столу.
— Ты мне зубы не заговаривай! — яростно прошептал он. — Видел я, как ты перед судом крутился, все на Зыкова поглядывал.
— Ты чё, Андрюха? — невольно отпрянул Ёлкин, выдергивая руку — Ты чё?
— А ничё! — схватив Ёлкина за грудки и притянув к себе, Андрей приказал: — Говори, чё знаешь!
Увидев приближающуюся Феньку, он резко отпустил Терентия, и тот с трудом удержался на лавке. Фенька небрежно стукнула штофом и, круто повернувшись, кинулась встречать вошедшего в кабак урядника Саломатова. Воспользовавшись этим, Ёлкин попытался встать, но Андрей поймал его за рукав и усадил на место.
— Говори, чё знаешь! — прошипел он. — Не то своими руками придавлю! Чую, что не Анисим отца убил. Так? Ну!
С надеждой косясь на спину урядника, но, не смея крикнуть, Терентий побледнел. Кунгуров, жарко дыша, придвинулся к нему вплотную. Его лицо было так страшно, что Терентий сжался, словно ожидая удара, судорожно затряс бороденкой и торопливо зачастил:
— Так, так! Не ён, не Анисим! Ты уж прости, Андрюшенька, принудили меня, живота лишить хотели, вот и взял грех на душу. Зыков энто, Лёшка, супостат! Это ён прибил Василия Христофорыча. Не мог я иначе. Сам знаешь, дети малые, жена вот-вот разродится. Боюсь я их. Ты уж им-то не говори, порешат ведь, пропаду.
Ёлкин выглядел жалко, говорил гнусаво, в глазах стояли слезы. Андрей понял, что сейчас он не врет. Оттолкнув дрожавшего Терентия, Кунгуров отчетливо процедил:
— Дерьмо!
— Знаю, Андрюшенька, знаю, — негромко всхлипывая, закивал Терентий.
Не притрагиваясь к штофу, Кунгуров встал и твердо направился к двери. Он даже не заметил, как быстро последовал за ним урядник. Впрочем, выйдя из кабака, Саломатов за ним не пошел, а, подумав, направился к дому станового пристава, которому, как он решил, будет небезынтересно узнать содержание разговора Кунгурова с Ёлкиным.
Збитнев принял урядника в кабинете и терпеливо выслушал. А выслушав, долго молчал.
Он отлично понимал, что случится, если начальству станет известно, что, расследуя самое простое дело, он, Платон Архипович Збитнев, так глупо и нелепо оконфузился: упустил настоящего убийцу, задержал ни в чем не повинного мужика да еще и выпорол его сына! Выглядеть дураком Збитневу вовсе не хотелось, как не хотелось и огласки. Тем более сейчас, когда ему светила награда за поимку опасного политического преступника. Вынесло же, черт побери, этого правдоискателя Кунгурова! Нашел на кого нажимать… Да и с Зыковым ссориться Платону Архиповичу не хотелось. Зыкова лучше держать на крючке, благо крючок этот хороший, сорваться с него будет трудно.
Последнее соображение заставило станового пристава ухмыльнуться. Чутко улавливающий настроение начальства Саломатов понимающе улыбнулся. Збитнев похлопал его по плечу:
— Говоришь, Андрей Кунгуров в кабаке водку пил… Пьяный небось напился да скандал учинил…
Урядник, хоть ничего такого и не говорил, на всякий случай кивнул.
— Давай-ка, братец Фёдор Донатович, в «холодную» этого Андрея Кунгурова для вытрезвления, — приказал Збитнев, опуская руку в карман.
— Понял, ваше благородие! — усердно рявкнул урядник.
— Тише ты, Фёдор Донатович, — невольно оглянувшись на дверь, за которой продолжали обедать судьи и товарищ прокурора, укоризненно протянул Збитнев. Вынув руку из кармана, вложил в ладонь урядника серебряный рубль. — Вот тебе, за усердие в службе… И чтобы ни слова никому. Понял? Ни-ко-му!
Изба сельского схода снова заполнилась.
В ожидании присяжных сотниковцы негромко гудели, как пчелы в улье. Пропустив в дверь судей, Збитнев внимательно оглядел притихших крестьян. Андрея Кунгурова среди них не было. Удовлетворенно вздохнув, пристав хотел пройти на свое место, но в последний момент передумал, шагнул к устроившемуся на скамье сельскому старосте Мануйлову.
— Что, Пров Савелыч, — поинтересовался пристав. — Рядышком примоститься позволишь?
Мануйлов взглянул настороженно, но ответил смиренно:
Збитнев усмехнулся, опустился на скамью и, придвинувшись к Мануйлову, чуть ли не уткнулся губами ему в самое ухо.
— Ну? Вспомнил, откуда шел в то утро, когда на труп старика Кунгурова натолкнулся? — прошептал он вздрогнувшему старосте. — От меня правду не скроешь, — довольно подкрутив ус, ухмыльнулся становой пристав.
Мануйлов свел кустистые брови, но промолчал. А Збитнев снова зашептал:
— Негоже тебе в твоем возрасте, Пров Савелыч, да при положении твоем по развратным девкам хаживать. Ой, негоже… От Глашки шел? От нее?
Мануйлов покосился на станового, кивнул покаянно:
— Виноват… Ваша правда.
Збитнев сразу подобрел:
— Хорошо, что понимаешь свою вину…
— Вы уж, ваше благородие, не погубите, — дыхнув на пристава чесноком, тоже зашептал Мануйлов. — Мы ведь, энто, завсегда благодарны могем быть… Не сумлевайтесь…
Платон Архипович покровительственно похлопал его по колену:
— Сочтемся….
Крестьяне зашевелились и разом встали. Присяжные заседатели, стараясь не смотреть на потемневшего от ожидания Анисима, один за другим потянулись из совещательной комнаты.
И когда объявили, что Анисим Белов виновен, но заслуживает снисхождения, по залу прокатился одобрительный гул.
Товарищ прокурора, подергивая себя за седые бакенбарды, высказал свое мнение о мере наказания.
— …десять лет каторжных работ, — закончил он и сел с видом утомившегося от тяжелой работы человека.
Раскрасневшийся Озиридов, не обращая внимания на шум в зале, бойко и горячо выпалил свои возражения против столь сурового наказания.
Последнее слово Анисима было коротким. Устало опустив плечи, он проронил:
— Как хотите.
Коронные судьи проследовали в совещательную комнату и через четверть часа вернулись и огласили приговор.