Удар. Хруст. Вскрик Демида. Голос Лёшки: «Ну, теперя мы все в этой крови…»
Спешились, потемнев лицами, сыновья старого кержака, спихнули с саней Стёпку, в страхе забившегося за тюки с чаем. Тело Колотыгина спихнули в пропасть, и сразу, как по заказу, закружило, завертело в верхушках кривых сосен, посыпалась с неба медленная, но густая снежная крупа. Клацая нервно зубами, вскинулся в седло окровавленный Никишка, губастый Лёшка крикнул совсем оробевшему Стёпке: «Сидай сзади, брательник!» И вскок!..
— Чё орешь? — ткнул Лёшка кулаком заворочавшегося, заоравшего во сне Стёпку.
Тот дернулся, вскинул голову и, с трудом разлепив заплывшие глаза, оторопело уставился на братанов. Старшие дружно заржали. Лёшка притянул его к себе, воняя чесноком, спросил:
— Едешь с нами в Томск?
— Еду, — быстро согласился Степан, зная, что при первой возможности сбежит от братьев. Об одном мечтал в последнее время. К отцу вернуться, чтобы тихо хозяйствовать в Сотниково.
Глава третьяУЗЛЫ
Иван Иванович, тайный агент ротмистра Леонговича, человечек вполне обыденного вида, стоял в двух шагах от письменного стола, за которым сидел задумавшийся ротмистр. В кабинете было очень тихо. Так тихо, что Иван Иванович без труда слышал шаги за окном, писк и щебетание птиц, далекие пароходные гудки. Противно поскрипывали шаги принявшегося расхаживать по кабинету Леонтовича. Иван Иванович тоскливо следил за его перемещениями. Никогда не угадаешь, какое сообщение порадует начальство, а от какого начальство только ноздри раздует. Наконец Леонтович остановился и сделал отпускающий жест рукой:
— Ладно, иди… Жду вечером, как обычно.
Проводив взглядом агента и убедившись, что тот плотно прикрыл дверь, ротмистр поднял телефонную трубку, резко крутнул ручку:
— Барышня, соедините с типографией Литвинова.
Трубку поднял сам владелец типографии.
— Доброе утро, господин Литвинов. С вами говорит ротмистр Леонтович.
— Чем обязан? — без всякого энтузиазма отозвался Литвинов.
— Только один вопрос. Случались у вас в прошедшую ночь какие-либо пропажи?
— Вроде бы нет, — протянул Литвинов.
— Если так, — сухо заметил ротмистр, — вопросов больше не имею.
Он повесил трубку, но, сделав несколько шагов по кабинету, вновь вернулся к столу.
— Барышня, соедините с товарной станцией.
Представившись, Леонтович поинтересовался, не поступал ли на станцию типографский шрифт. На другом конце провода после секундной заминки неуверенно ответили, что такое поступление, кажется, имело место.
— Проверьте! — жестко посоветовал ротмистр и, сдерживая желание рявкнуть в трубку, добавил: — Будьте любезны.
Он достал из портсигара папиросу, продул ее, размял пальцами. Из трубки донеслось:
— Вы слушаете, господин ротмистр?
— Я весь внимание, — прикуривая папиросу, усмехнулся Леонтович.
— Поступал шрифт, третьего дня поступал… Из Москвы, для типографии Литвинова.
— Ящики еще у вас?
— Одну минуточку, я проверю накладные, — послышался шорох переворачиваемых бумаг, после чего служащий сказал: — Нет, господин ротмистр, груз получен… буквально полчаса назад от Литвинова подводу присылали.
Леонтович облегченно вздохнул, но тут же уточнил:
— Количество мест сошлось?
— А как же? У нас никогда ничего не пропадает, — обиженно отозвался служащий.
— Вот и прекрасно. Благодарствую, — уже спокойнее произнес Леонтович.
Положив трубку, он затушил папиросу, задумчиво посмотрел в окно, увидел двух молоденьких мещаночек, скрывающихся от еще не жаркого солнца под белыми зонтиками. Растянул губы в улыбке, однако вновь озабоченно нахмурился, распахнул дверь:
— Утюганов!
В конце коридора показалась длинная фигура унтер-офицера Утюганова. Особой грамотностью и усердием Утюганов не отличался и ко всему относился чисто философически. Некое наивное, даже безмятежное выражение всегда наполняло его смутные широкие глаза, окаймленные белесыми ресницами.
— Вели кучеру подавать!
— Слушаюсь, — откозырял Утюганов и так же неторопливо двинулся к лестнице, ведущей на первый этаж.
Владелец типографии встретил жандармского ротмистра прохладно.
— Да, — сказал он. — Пришла подвода с товарной. А почему, собственно, вас это интересует?
Ротмистр не обратил внимания на тон, каким это было сказано, усмехнулся:
— Ящики проверяли?
— Нужды не было.
— А сейчас такая нужда возникла, — сухо заявил ротмистр. — Потрудитесь приказать, чтобы вскрыли ящики.
— Хорошо, хорошо, — поднимаясь из-за стола, сказал Литвинов. — Пройдемте на склад.
Двое рабочих, прибежавших на крик хозяина, ловко орудуя выдергой, сорвали крышку с первого ящика, и изумленный Литвинов увидел аккуратно уложенные внутри ржавые железнодорожные костыли.
— Это что ж такое? — только и мог выдохнуть он.
— Вскрывайте следующие! — сквозь зубы приказал ротмистр, сверкнув глазами на замерших рабочих.
В оставшихся трех ящиках внутри оказались все те же ржавые костыли.
— Честь имею! — бросил через плечо Леонтович, покидая типографию и оставляя владельца пребывать в состоянии полной прострации. — Утюганов! За мной.
Невысокий сутуловатый мужчина в косоворотке и в поношенном пиджаке перебирал пальцами сукно на прилавке и что-то негромко втолковывал приказчику. Ашбель вежливо слушал, но особого внимания к посетителю не проявлял. А когда мужчина, так ничего и не купив, отошел от прилавка, Исай незаметно подозвал Белова.
— Ты случайно не знаешь, — негромко спросил он, — куда подевался типографский шрифт из литвиновских ящиков?
— Какой еще шрифт? — недоуменно посмотрел на него Пётр, но румянец появился на его лице.
— Имей в виду, — так же негромко добавил Исай. — Полчаса назад в типографии перерыли все ящики.
— Мне-то что? — пожал плечами Пётр, но в горле у него пересохло, а в голове завертелись тревожные мысли.
Каким образом жандармы могли узнать об операции со шрифтом? Кто мог их предупредить? Ведь Соколов все так хорошо придумал, весь расчет и строился на том, что утром ящики увезут со склада, и поскольку Литвинов выписал шрифт впрок, то никто их вскрывать не станет. А через полгода там разбирайся, сперли шрифт со склада или еще из вагона по дороге! Как же жандармы могли догадаться? Сам Пётр узнал об операции где-то за час до того, как их послали на склад. И Николай, его напарник, сын Илюхина, знал не больше.
— Мне-то что? — повторил Пётр, отворачиваясь от Ашбеля.
— Да я так, — хмыкнул Исай. — Говорят, в ящиках вместо шрифта оказались ржавые железяки.
Правильно говорят, подумал Пётр. Ночью они с Николаем помучались, пока перегрузили шрифт в мешки, а потом перевозили его на Нарымскую, там жил отец Соколова. Прямо в сарае, в яме, и зарыли. Неужели жандармы уже и до сарая добрались? Может, Николай и Соколов уже арестованы?.. Петру снова стало не по себе.
Осмотрев магазин, он заметил слоняющегося по залу жандармского унтер-офицера. Неспроста он, конечно, тут, ох, неспроста.
Незаметно Пётр шепнул Ашбелю:
— Слышь, Исай… Передай Гаврилычу, что я сегодня ночью помогал ему сторожить… Ну, дескать, прихворнул он, вот я и помогал…
— Понял, — шепнул Ашбель.
Вовремя Пётр попросил Исая. Медлительный унтер, побродив по залу, приблизился к прилавку:
— Ты Белов?
— Ну, я… — независимо ответил Пётр.
— Пошли.
Понимая, что для виду не мешало бы повозмущаться, хотя бы спросить, куда это «пошли» и зачем, Пётр все же настолько растерялся, что двинулся за унтером беспрекословно. Шел, всей спиной чувствуя взгляды покупателей и приказчиков.
А ротмистр Леонтович тем временем беседовал у кирпичного здания паровозного депо с Илюхиным-старшим. Он даже не вышел из пролетки, глядел на старика сверху вниз.
— Сын ночью дома был?
— Где же еще? Дома, — кивнул Илюхин.
— Никуда не отлучался?
— Спал себе, куда ему отлучаться…
— Может, по девкам бегал, — ухмыльнулся ротмистр.
— Рано ему еще по девкам…
— А прокламации прохожим рассовывать не рано? — сдвинул брови Леонтович.
Илюхин ответил смиренно:
— Оговорили парня, ваше благородие. Какие там прокламации. Хороший он парень, чего там. И уж не знаю, кто там и как, но вижу, оговорили.
Ротмистр с улыбкой смотрел на слесаря. Не очень убедительно старик выгораживал своего щенка. Дать бы ему по физиономии, смотришь, и разговорился бы. Вздохнув, Леонтович спросил:
— А жилец твой? Тоже дома был?
— А ему что? Вроде бы дома. Парень тихий.
— Тихий, говоришь… — ротмистр стряхнул невидимую пылинку с колена, брезгливо махнул рукой: — Ладно, ступай, слесарь Илюхин.
Илюхин пожал плечами, натянул на голову картуз, но с места не сдвинулся. Случайно произошло так, или специально ротмистр рассчитал: из депо двое городовых выводили Николая. Илюхин обернулся к ротмистру:
— Ваше благородие! Мальчишку-то за чё опять?
— А ты подумай, старик, — усмехнулся Леонтович и тронул кучера за плечо.
Едва пролетки с жандармами скрылись за поворотом, Илюхин припустил вдоль путей. Сил не было, а бежал. Ноги налились свинцом, а торопился, не останавливался.
— Эй, дед! Не успеешь! — услышал он веселые голоса.
Оглянулся на бегу и увидел нагоняющую его дрезину. Парни, слаженно раскачивающие коромысло, посмеивались. Картузы у обоих были сбиты на затылок, лбы в поту.
— Можа, по пути? Так прыгай, подвезем!
Илюхин с трудом запрыгнул на подножку, попросил:
— Возле почты притормозите?
Спрыгнув с дрезины, Илюхин быстрым шагом направился к почтово-телеграфной конторе, но вовремя замедлил шаг и отвернулся, искоса наблюдая за дверью, из которой вышагнул пузатый жандармский офицер. Когда офицер, окликнув извозчика, укатил, Илюхин решился войти.
Татьяну Белову он нашел в каморке под лестницей. Сложив руки на коленях, она устало смотрела в пол, а плечи ее легонько подрагивали.