Хозяин и его гость безропотно следили за происходящим и вопросов не задавали, поскольку было понятно, что ответов в любом случае не будет. Примерно через час Леонтович, рассеянно перелистывая томик Некрасова, поинтересовался у показавшегося из подполья Утюганова, чье плечо было измазано известкой:
— Ну и как?
— Бочки из-под капусты да картошка прошлогодняя, — снимая с лица налипшую паутину, сообщил унтер.
Один за другим возвращались и другие жандармы, обыскивавшие кто сарай, кто чердак, кто уборную.
— Собирайся, — кивнул Леонтович хозяину, глянул на его гостя: — Ты тоже.
Тот возмутился:
— А я-то что? Меня куда? Не имеете права!
— Ну надо же?! — делано удивился ротмистр. — Не имею права? А ты, значит, имеешь? Интересно… А ведь мы сейчас к тебе на квартиру отправимся! Квартирку-то на Ядринцовской снимаешь… Так?
Матюшенко и Капустин переглянулись многозначительно. Леонтович сделал вид, что не заметил их взглядов.
— Ну? Отвечай!
— На Ядринцовской, — хмуро буркнул Капустин и не удержался: — Это противозаконно?
— Ты посмотри, Утюганов, какой у нас тут законник! — хохотнул Леонтович. — Обоих в пролетку, и смотрите, чтобы ноги не сделали!
Обыск на квартире Капустина тоже ничего не дал, хотя жандармы работали на совесть. И, тем не менее, в управление ротмистр Леонтович вернулся довольный. Чувствовал, шестым чувством ощущал, вот-вот и ухватит он этих подпольщиков за загривок. Потому и Капустина с Матюшенко приказал рассадить по разным камерам, чтобы ни о чем не могли договориться.
Над Обью плыл густой туман, когда две лодки отчалили от берега. Умелые гребцы без всплеска опускали весла в воду, весла, черными крыльями взметывались в тумане, и берег быстро уходил в сторону, словно истаивал в парном молоке.
Высадив пассажиров на песчаной косе, Пётр Белов, засучив штанины, спрыгнул в холодную воду, заводя лодку в крошечную заводь, укрытую старыми ивами. Вторую лодку Николай Илюхин уводил к обрывистому берегу Коровьего острова.
Солнце наконец растопило туман, поднялось далеко, где-то над Сотниково. Почти не щурясь, Пётр смотрел в ту сторону. Может; в эту минуту Катя так же подняла глаза в небо и вспоминает его? Сколько раз Петру хотелось съездить в село, но Тимофей Соколов, строгий маляр-жестянщик, руководитель ячейки социал-демократов, не отпускал его, а сейчас, в положении нелегала, и вообще нечего было думать о такой поездке. Вне всякого сомнения, ротмистр Леонтович уже разослал циркуляр о розыске беглых, в том числе не забыв и сотниковского пристава.
Сбежать из каталажки, куда их определил ротмистр, Петру с Николаем удалось очень легко, помогла случайность. Утром открылась дверь камеры, и заспанный надзиратель, назвав две совершенно незнакомые фамилии, зевнув, буркнул:
— Домой отпускаетесь…
Два железнодорожника, с которыми парни делили дощатые нары, незаметно подмигнули им и прошептали:
— Дуйте, ребята! Нас-то они все равно отпустят.
Вот они и дунули. А извещенный Илюхиным-старшим Соколов тут же отвел их к молочнице тетке Агафье, живущей в покосившемся домишке на крутом склоне оврага рядом с лесопилкой Чернышева. Место это называлось Нахаловкой, поскольку селился тут народ без всякого разрешения властей. Ставили свои косые халупки и не помышляли платить какую-то там арендную плату. Не потому не помышляли, что действительно были нахалами, а потому, что не было у них тех денег, которые запрашивали за аренду чиновники.
Может, Пётр и написал бы Кате письмо, да кто ей там его прочитает? И зачем выставлять свои чувства на обозрение?
От правого берега бесшумно отделилась еще одна лодка. Внимательно вглядываясь, Пётр на всякий случай сунул руку в карман, оттянутый тяжелым «смит-вессоном». Но нет. Свои, свои.
Пётр с любопытством разглядывал эсдеков, собравшихся на сходку. Чувство товарищества, глубокое, сильное, охватывало его. Вон как прыгают на берег, раскладывают на скатерке, брошенной прямо на траву, нехитрый завтрак знакомые и почти незнакомые люди. Никогда он, Пётр, не думал, что у него будет столько друзей.
— Ну и наделали вы переполоху с этим шрифтом! — смеялся, садясь у скатерки, коротко стриженный усач, настоящего имени которого Пётр не знал, лишь партийную кличку Грозный. — Архангелы взбеленились больше, чем от пропажи оружия!
— Это точно! — согласился Соколов, нахмурился. — Только веселья мало. Многие наши товарищи к ротмистру в лапы попали, а он не очень церемонится.
Подсаживаясь рядом, мужчина, которого Пётр видел впервые, но слышал о нем немного и знал его фамилию — Полунин, потирая щеку ладонью, проговорил:
— Наслышаны о ротмистре, наслышаны… — он задумчиво оглядел всех собравшихся. — Не до веселья, товарищи… Слишком быстро узнали жандармы о нашей затее со шрифтом. И эти обыски… Откуда у них точные адреса?
— Околоточные могли сообщить, — подсказал кто-то. — К обывателям гости не часто захаживают, а мы не стесняемся!..
— Вот-вот, возможный вариант, — заметил Полунин и хмуро прищурился: — А можно еще и по-другому взглянуть. Скажем, донес кто… А?
Наступила неловкая напряженная тишина. Даже Пётр боялся поднять глаза, посмотреть на товарищей. Грозный задумчиво коснулся щеточки усов:
— Ты о провокаторе, что ли?
— Вполне возможная история, — усмехнулся Полунин. — Речь не о нас, членах комитета. Есть ведь люди, которые тоже знают достаточно много.
Соколов глянул неодобрительно:
— Не кружись вокруг и около… Выкладывай!
— Могу, — отрывисто заявил Полунин. — Кто у нас непосредственно занимался операцией со шрифтами? А вот кто! Кроткий, Капустин и Матюшенко. Так? Кто-то из них и мог сообщить жандармам.
— Мы с Колькой занимались тоже, — поежившись, все-таки подал голос Пётр и, когда все взгляды остановились на нем, смутился: — Но мы никому не говорили!
Полунин невесело улыбнулся:
— Проехали… У кого какие мысли?
— Только не Капустин, — сказал Иван Шамшин, член комитета, которого Пётр иногда встречал у Илюхина-старшего. — Поручиться могу за него. К тому же и у него, и у Матюшенко тоже были обыски.
— Ну а за Кроткого? — спросил Полунин.
— За Кроткого томские товарищи ручались головой, — заметил Илюхин-старший.
Пётр торопливо вставил:
— И я могу поручиться…
— Ладно, не стоит гадать, — решительно произнес Грозный. — Ничего мы толкового не придумаем. Считаю, что необходимо организовать проверку всех троих. Причем самую тщательную проверку, вплоть до встреч с представителем комитетов, в которых Кроткий, Матюшенко и Капустин раньше состояли. Предлагаю поручить это дело товарищу Вольному, у него есть необходимый.
— Хорошо, я ему передам, — кивнул Соколов. — Только как быть со средствами? Придется ехать в Мариинск, в Томск, даже в Ростов, а партийная касса пуста…
Грозный, поняв намек, недовольно нахмурился, но Полунин поддержал Соколова:
— Ехать надо. Проверка нужна. Мы не можем работать в таких условиях. А значит…
— Что ж, — немного подумав, согласился Грозный. — Экспроприация так экспроприация… Только, Тимофей, ты уж продумай, где и как.
Тимофей Соколов кивнул. А Полунин предупредил:
— Только чтобы без стрельбы и жертв. Нам лишняя кровь не нужна.
Пётр слушал, и холодок разливался по всему телу. Серьезные люди толковали о серьезных делах. И он с ними, с ними, он теперь не один! От этой мысли становилось легко, он даже на Соколова не обиделся, когда тот, отталкивая лодку от берега, на прощание сказал:
— Заеду через три дня. Вы тут на острове сидите тихо. Как мыши. Никаких хождений. Вас сюда не на отдых привезли. Отсидитесь, там посмотрим.
— А со жратвой как? — хмыкнул Николай Илюхин.
— Разносолов не обещаю, но с голоду не помрете, — усмехнулся Соколов. — Я там две корзины оставил, Пётр будет главным распорядителем. Слышал, ты мужик хозяйственный.
Николай хохотнул:
— Из приказчиков!
Пётр покосился на приятеля, но одергивать его не стал. Все одно, горевать вместе.
Ротмистр Леонтович был в гневе.
Иван Иванович боязливо поглядывал на болтающийся при передвижениях ротмистра белый шнур аксельбанта. Поднять глаза он просто не решался. Наконец скрип сапог прекратился, ротмистр замер, как будто наткнулся на невидимое препятствие, повернулся к агенту.
— Хорошенькое дело! — рявкнул он. — Ваши «единомышленники» опустошают кассу частного завода «Вена», забирают выручку монопольки на Михайловской, а вы, любезный, ни сном, ни духом!
— Но, господин ротмистр, — виновато развел руками агент. — Как я мог? Меня даже на сходку не пригласили…
— А оружие, похищенное прямо со склада полицейского управления? А украденный шрифт? — наступал на него ротмистр.
— Я предупреждал… — попробовал слабо возразить Иван Иванович.
— Молчать! — прикрикнул Леонтович. — «Предупреждала»! Ничего конкретного вы мне не сообщили, так, слова общие.
— Я пытался… — снова подал голос агент.
— Молчать! — усики Леонтовича хищно вздернулись. — О налете на полицию вы вообще ничего не знали. Да и о похищении шрифта узнали случайно. Нет уверенности даже в том, что непосредственно кражу шрифта осуществили Белов с Илюхиным.
Агент попытался оправдаться:
— Но ведь они сбежали, значит, виноваты…
— Молчать! — совсем взорвался ротмистр. — Не вашего ума дело! Ваше дело держать меня в курсе всех акций, задуманных эсдеками! Где пятнадцать «смит-вессонов»? Где семь трехлинеек? Где десять бердан? Не знаете?! Очень плохо… очень!
В улыбке ротмистра прозвучало столько сарказма и скрытой угрозы, что Иван Иванович затрепетал:
— Но мне кажется, меня заподозрили, мне не доверяют…
— Значит, дали повод! — холодно бросил Леонтович. — Я недоволен вашей работой!
— Сергей Васильевич, как же… — агент задохнулся от обиды.
— Должен заметить, любезный, — опускаясь в кресло и презрительно откидывая русую голову, сказал Леонтович. — Что вы не заслужили права называть меня по имени-отчеству, а потому прошу соблюдать дистанцию. Не забывайтесь…