Агент скорбно уронил плечи, а Леонтович, прикурив папиросу, снова прошелся по кабинету.
— Давайте-ка порассуждаем, любезный… Вы мне тут плетете страшные сказки про некоего маляра-жестянщика, страшного эсдека Соколова, а на поверку что? При обыске у него даже пары паршивых листовок не обнаружили. И это активный эсдек? Ни подозрительных связей, ни подозрительных встреч! Вы, может, сами придумали такую страшную фигуру? Может, это все плод вашего воображения? — ротмистр остановился, вперился в агента взглядом и поинтересовался презрительно: — Знаете, что я сделаю, если вы и впредь будете столь же халатно относиться к делу?
Агент невольно поежился. Леонтович усмехнулся:
— Вот именно! Я просто подскажу вашим «друзьям», кто вы есть на самом деле.
— Но я стараюсь! — пряча испуг, почти выкрикнул Иван Иванович.
— Старайтесь с большим усердием, любезный, — кивнул ротмистр и насмешливо добавил: — Речь идет не только о безопасности государства, но и о вашей личной… Идите!
Проводив агента презрительным взглядом, Леонтович затушил папиросу и поднял телефонную трубку:
— Почтово-телеграфную контору, — и, услышав голос начальника конторы, представился, после чего поинтересовался, в какое время обычно отправляются деньги к почтовому поезду.
— Около полуночи, — сразу ответил почтовый чиновник. — Поезд приходит в половине первого…
— Сегодня вам придется отправить их немедленно, — тоном, исключающим возражения, сказал Леонтович, посмотрев на часы. — Займитесь отправкой. Охрану на станции я организую.
— Простите, сейчас еще только девять часов, — попытался вразумить его начальник почтовой конторы. — Мешки попросту не упакованы и не готовы к отправке.
— А вы постарайтесь, — сухо произнес Леонтович. — Подумайте о своей карьере и постарайтесь. Даю вам полчаса.
Начальник конторы, после небольшой паузы, все-таки решился спросить:
— Что-то случилось, господин ротмистр?
— Пока ничего, — ответил Леонтович и рыкнул в трубку: — Исполняйте!
«Ну-с, господа социалисты, господа экспроприаторы, — подумал он. — Если вы и сегодня обо всем узнаете заблаговременно, значит, какой-то ваш человек сидит и на почте. Мне бы на него выйти, я бы сумел развязать ему язык, а там бы и до остальных добрался!»
Ротмистр Леонтович жестко усмехнулся.
Пётр, а следом за ним и Николай, спотыкаясь, брели в темноте по ночному бору. Из-под ног шарахались сонные перепуганные птицы, шелестела под сапогами хвоя. На душе было муторно.
Предыдущие «эксы» дали партийной кассе совсем немного. И снова неудача! Тщательно спланированная операция по нападению на тройки, доставляющие к почтовому поезду мешки с деньгами, сорвалась непонятно из-за чего. Соколов, Пётр и Николай с еще двумя дружинниками не малое время просидели в густом кустарнике на глухом углу Кузнецкой и Михайловской, где было самое удобное место для нападения, но так и не дождались почтовых троек. Зато ровно в половине первого со станции донесся гудок отходящего паровоза — уходил почтовый поезд на Томск.
— Как же это? — растерянно шепнул Пётр. — Где тройки-то?
Понимая бесполезность ожидания, Тимофей Соколов встал, хмуро отряхнул с колен сухую хвою:
— Все по домам. Концерт откладывается.
— Обидно, — не сдержал разочарованного вздоха Пётр.
Соколов только усмехнулся:
— Не в последний раз, еще насмотришься.
И, забрав дружинников, исчез, а Пётр и Николай побрели через бор к покосившемуся домику тетки Агафьи.
В крохотном оконце темного домика виднелся свет. Пётр удивился, поскольку тетка Агафья ложилась спать рано, а уж чтобы оставить зажженную керосиновую лампу, так это совсем было делом невозможным.
— С кем она там?
— Стой тут, — встревоженно шепнул Николай. — Я счас взгляну!
Он быстро подобрался к стене, осторожно приблизил лицо к стеклу и после недолгого вглядывания призывно замахал рукой. Когда Пётр оказался рядом с ним, прошептал:
— Сеструха там твоя… И плачет чегой-то…
Едва они открыли дверь, Татьяна подняла на них полные слез глаза, выдохнула укоризненно:
— Вот опять, опять вы…
— Ты чё, Тань? — растерялся Пётр.
Татьяна всхлипнула:
— Шастаете по ночам с леворвертами…
— Да с чего ты взяла-то? — совсем растерялся Пётр.
— Из-за вас, наверное, сегодня в конторе переполох был… — вытирая глаза кончиком платка, накинутого на плечи, проговорила Татьяна и обиженно шмыгнула носом.
— Какой переполох? — насторожился Пётр.
Татьяна уже спокойнее сказала:
— Начальник нас загонял сегодня. Решил деньги на поезд отправить раньше, чем обычно. Не успокоился, пока всё не сделали. Еще и десяти не было, как тройки уже загрузили…
— Понятно, — присвистнул Николай и многозначительно посмотрел на дружка. Ох, прав был Грозный, читалось в его глазах, когда говорил о проверке. Ох, прав!
Глава четвертаяСКРЫТЫЙ ОГОНЬ
Базарная площадь густо была забита разнокалиберными повозками, разномастными лошадьми, мычащими коровами, блеющими овцами. Визжали поросята, тяжелый дух поднимался от утоптанной тысячами ног земли. Пыльное марево застлало воздух, но и сквозь него сиял золотой купол собора Александра Невского.
Новониколаевские обыватели, осатанев от жары и цен, яростно торговались со съехавшимися из окрестных сел крестьянами. Война, бушевавшая в Маньчжурии, отозвалась и на сибирских делах. Железная дорога забита военными эшелонами, подвоз продуктов и товаров затруднен, вот местные купцы и обрадовались, да и смекалистые мужики, из тех, кто в мошне пошире, за пуд ржаной муки заламывали такие деньги, что горожане от возмущения только воздух хватали раскрытыми ртами.
Прослышав о хорошем базаре, Кузьма Коробкин, тоже ранним воскресным утром загрузил в телегу несколько мешков картошки, оставшееся с зимы сало и, цыкнув на жену, заголосившую, что им самим жратвы не хватает, двинулся из Сотниково за сумасшедшими барышами. Проехал пару верст, оглянулся, а на телеге дочь Катька сидит. Тихо, как мышь, сидит. Кузьма хотел сперва вытянуть ее кнутом, потом усмехнулся: пускай посмотрит город.
На базаре Коробкин с ходу сцепился с небритым солдатом, вознамерившимся купить сало по дешевке. Солдат размахивал пустым рукавом, матерился, обзывал Кузьму и мироедом, и еще по-всякому, но Кузьма отвечал ему тем же и незаметно до того распалился, что лишь отмахнулся от дочери, когда она, шепнув в самое ухо: «Папаня, я ненадолго…», спрыгнула с телеги и растворилась в толпе потных баб и взмокших мужиков. Только после того, как солдат, в сердцах плюнув Кузьме на сапог, шагнул в сторону, он вскочил на телегу и, к удовольствию толпы, заорал:
— Э-э! Катька! Ты куды?
— За служивым каким, поди, побегла, — визгливо хохотнула расплывшаяся баба с соседней подводы.
— Энто верно, девки нонче огонь, так и норовят под кого подкатиться, лишь бы бороденка кака-никака была! — радостно подхватил плюгавенький мужичонка, пытавшийся сбыть такую же неказистую, с раздувшимся брюхом и печальными глазами, лошадь.
— Эй, скупердяй, глянь-ка, — снова окликнул Кузьму однорукий солдат и, мотнув рукавом, отыгрался: — Вон тот цыган твою девку увел, сам видел!
Кузьма испуганно уставился на толстого, заросшего до самых глаз черной кудрявой бородищей цыгана, который, все сообразив, состроил зверскую физиономию и похлопал себя по тугому животу:
— Слопал я ее, — и виновато потупился, под общий хохот добавив: — Хорошая девка была… Сладкая…
Кузьма сердито зашипел, как старый гусак, чем вызвал у толпы еще больший приступ веселья.
А Катя, узнав у городового, где живет присяжный поверенный Озиридов, торопливо бежала на Михайловскую.
Ромуальд Иннокентьевич, лениво листая толстый амурный роман, сидел в прохладном кабинете и попивал ледяной квас, который превосходно готовила его домоуправительница Заслышав звонок в передней, удивленно вскинул брови.
— Клавочка, отопри!
Когда Клавочка ввела в кабинет Катю Коробкину, брови присяжного поверенного взлетели еще выше.
Резко очерченные, влажные даже в жару губы, тонкие, подрагивающие от волнения крылья аккуратного носика, изогнутые долгие ресницы — во всем облике Кати была та странная диковатая красота, какую уже давно не увидишь в городе.
— Откуда вы, прелестное дитя? — несколько ошалел Озиридов, невольно откладывая книгу и поднимаясь.
— Из Сотниково, — едва слышно ответила Катя, смущенная тем, что Клавочка покинула их, выпорхнув из кабинета.
— Из Сотниково… — повторил Ромуальд Иннокентьевич. — Да вы проходите, садитесь. В ногах правды нет.
Катя неловко опустилась на краешек стула. Озиридов прошелся по кабинету, удивленно остановился перед девушкой:
— Что же вас привело ко мне?
— Я ищу Белова… Петю… Петра… — девушка с надеждой подняла свои широко поставленные глаза, и зрачки ее от волнения потемнели. — Говорили, что вы ему помощь оказывали…
— Ну да, Белов, — припомнил слегка отчего-то задетый Озиридов. — Помню. Правда, не видел парня давно, но жил он с сестрой на Саратовской у некоего слесаря Илюхина. Это недалеко, сразу за станцией.
Катя обрадованно вскочила, благодарно прижала руки к груди:
— Спасибо! Я разыщу!
— Я вижу, — восхищенно, но и раздосадовано заметил Озиридов. Не хотелось ему отпускать столь дикую красоту. С другой стороны, правда, не чай же с этой крестьяночкой распивать? Да и Клавочка вон как насупилась, выходя…
Пётр Белов в это время пытался отмыть затоптанный за неделю некрашеный деревянный пол. Николай сидел на топчане, поджав под себя ноги, и в сотый раз чистил свой револьвер, похмыкивая: «Оружие, оно, как девка, внимание, ласку любит».
Внизу стукнула калитка. Николая как ветром с топчана сдуло. Оказавшись возле небольшого оконца, он осторожно прижался лбом к стеклу. Наконец проговорил с удивлением:
— Что-то тетка Агафья рановато сегодня вернулась. И деваха какая-то с ней, ладная, надо сказать, деваха!