– Я же тебе говорил, – ухмыльнулся Мети, сидя за столом. – Принеси мне кружку пива, я тоже хочу пить.
Дочь его подошла и ткнула в меня пальцем.
– Доедай рыбу, допивай свое пиво, а потом уходи.
– Тише, Нийек, тише. Пусть останется на ночь.
– Нет! – Она развернулась к отцу и с громким стуком поставила перед ним кружку пива. – Ты слишком стар для этих глупцов и их выдумок!
Он указал на корзину, полную лука, причем каждая луковица была больше и лучше предыдущей.
– Это тоже выдумки, дитя мое? Когда засуха не коснулась нашего урожая, это тоже было глупо?
– Это потому, что я молилась богине плодородия Тефнут, молилась день и ночь, – фыркнула Нийек, всплеснув руками, – а вовсе не из-за твоего культа!
Старик не стал повышать голос, просто глотнул пива и пожал плечами.
– Другие жители деревни тоже ей молились. Что им это дало?
Снаружи послышались крики. Слышно было, как открываются и закрываются двери, это жители деревни выбегали из домов. Нийек кинулась к маленькому окошку возле двери и выглянула на улицу. Она махнула рукой в нашу сторону, призывая хранить молчание.
– Еще незнакомцы, – проворчала она. – Быть беде!
Во рту тотчас стало кисло. Я оставил миску и кружку на столе возле Мети и метнулся к женщине у окна. Она сердито оттолкнула меня и указала на сумку.
– Забирай свои вещи и уходи, пока не навлек еще больше неприятностей на этот дом, – прошипела она.
Старик встал, опираясь на трость, и неуверенно побрел к нам. Вдруг с улицы послышались крики, а потом звук, напоминающий шелест листьев во время ливня. Это был свист кнута. Снаружи кто-то закричал и завыл, как над покойником.
– Выходи сюда, – распорядился мужчина, схватил меня за руку и повел к занавеске возле кирпичной печи. – В последнее время здесь случались налеты грабителей. Они знают, что наш амбар полон.
– Может, за мной следили… – прошептал я.
– А зачем кому-то за тобой следить? – Нийек отскочила от окна и пошла за нами. – Вот видишь, отец? Теперь ты привел в дом преступника!
– Замолчи, дочь моя.
Мети отдернул занавеску и вытолкнул меня на улицу, в прохладу ночи. Я почувствовал запах дыма и услышал далекий треск огня. Деревня горела.
– Уходи отсюда, – сказал он. Его силуэт вырисовывался на фоне освещенного окна дома. – Ступай по тропе, Мать и Отец укажут тебе путь.
Старик исчез. Они с дочерью вернулись в дом, обсуждая, что делать. Я присел на корточки, отодвинул занавеску в сторону, и в этот момент дверь дома распахнулась и на пороге появились две гигантские фигуры. Очертаниями они напоминали людей, но были неестественно высокими и излучали такой яркий свет, что было больно на них смотреть. Это были мужчины с желтыми волосами, чьи тела светились, как пылающие угли. За их спинами раскинулись огромные белые крылья. Пришедшие швырнули Нийек и ее отца на землю.
– Где писатель? – Их голоса были такими громкими, такими пронзительными, что у меня чуть не лопнула голова.
Писатель? О Великий Змей, они знают о книге? Они имеют в виду меня? Подумать только, я привел это воплощение зла к невинным людям… Они искали меня. Я спрятался за занавеской и молился, гадая, хватит ли у меня сил бежать после долгого дня пути почти без еды. Мои ноги были покрыты свежими ссадинами и волдырями, плечо болело от тяжести книги. Нийек пронзительно закричала, и когда я снова заглянул в дом, один из пришедших целовал ее… Нет, не целовал… От его открытого рта к губам молодой женщины тянулся какой-то сияющий луч света, заглушая ее крики.
– Она не признается. Они ничего не знают, – произнесло второе существо. Вид у него был недовольный.
– Они должны!
Мужчина, удерживающий Нийек, встряхнул ее. Свет, льющийся из его рта, становился все ярче и ярче… Мети молил пощадить ее, пощадить их обоих – и зарыдал, когда Нийек обмякла. Кожа вокруг ее губ пузырилась и лопалась, плоть на лице заблестела, стовно нагретый воск, а потом так же, как воск, растаяла.
В дом ворвалась третья фигура, окутанная все тем же неестественным сиянием.
Я схватился за живот, отпустил занавеску и, пошатываясь и спотыкаясь, кинулся к колючим кустам за домом. Перед глазами стоял обнажившийся череп Нийек… Это проклятие! Проклятие, которое я наслал на них за то, что они оказали мне помощь!
– Вы слышали?
До существ в доме, должно быть, донесся треск кустарника. Я взвалил сумку на плечо и, с трудом переставляя израненные, окровавленные ноги, побежал быстро, как только мог. Они найдут меня. Они найдут книгу, и я тоже превращусь в лужу расплавленной плоти… Такой судьбы я боялся, но, возможно, я ее заслуживал.
В качестве наказания на следующее утро я несколько часов чистила лошадиные стойла. Миссис Хайлам отослала меня на конюшню с самого утра, не дав ни крошки хлеба, ни глотка чаю. Она, должно быть, знала, что уборка навоза займет больше времени, если я ослабею от голода.
Это был еще мягкий приговор, и в немалой степени, я уверена, благодаря Мэри. Это она просила о снисхождении для меня. Я не стала спорить, когда миссис Хайлам вынесла вердикт, поскольку я понятия не имела, заслуживаю ли наказания за вчерашний ужас. Нас предупреждали не покидать дом ночью, и хотя я нашла Мэри, но так и не смогла ее защитить. И я не переставала гадать, связаны ли мои нынешние страдания с тем героизмом, который проявил Финч.
Дальше мой день должен был стать только хуже. И чистка стойл была еще не самым худшим заданием. Сразу после этого я должна была прислуживать Амелии Кэнни, пока та будет выбирать тесемки и оборки для свадьбы. Такого мучения я не пожелала бы и злейшему врагу. Меня не интересовали ни она сама, ни ее жених. Каждый час, который я проводила вдали от подвала, был пустой тратой времени. Вычищая конский навоз, я теряла время, отведенное на перевод дневника.
Через два часа после того, как я приступила к работе, задание было выполнено. Я вытерла испачканные ботинки и одернула подхваченную юбку. Мне нужно было помыться и поесть. Хоть стойла и стали гораздо чище, они по-прежнему пахли лошадьми и сеном с легкой ноткой свежей травы и клевера. День был пасмурным, весеннее солнце спряталось за тяжелой завесой туч. Но прохладнее не стало, и я взмокла от пота.
По крайней мере я могла обосновать необходимость принять ванну перед встречей с Амелией: она ведь станет жаловаться, если от служанки будет разить конским навозом.
Я услышала мягкие шаги по доскам над головой, как будто кто-то только что забрался на сеновал. Это место было моим пристанищем почти всю осень, пока я привыкала к работе в Холодном Чертополохе, но я понятия не имела, что и другие пользуются этим укромным уголком. Я тихонько обошла стойла и увидела, что лестница на чердак, где сушилось сено, опущена. Кто-то действительно залез наверх, и, похоже, этот «кто-то» сейчас плакал.
На сей раз не было ни внутреннего голоса, ни какого-то предостережения – по крайней мере, пока не было. Но я усвоила урок о том, что происходит, когда слышишь чьи-то рыдания. Однако сейчас был разгар дня и Бартоломео дремал у дверей сарая. Я слышала его всхрапывания и успокоила себя, что он непременно проснется и поднимет тревогу, если во двор ворвется какой-то огромный, похожий на волка монстр.
Я поставила ногу на ведущую на сеновал лестницу и замерла.
– Кто там? Все в порядке?
– Это всего лишь я, – отозвался Чиджиоке, и в его голосе я услышала боль.
Я медленно поднималась по лестнице, давая ему возможность меня прогнать. Взобравшись наверх и вскарабкавшись на чердак, я выпрямилась, не произнося ни слова, и увидела, что он меряет шагами чердак с низким потолком. На его щеках все еще блестели слезы.
– Мне не помешает компания, – со вздохом признался он и, остановившись возле низкого треугольного оконца, прислонился спиной к балке. – Я понятия не имею, что сделал не так, Луиза. И если… Черт подери, почему все это так дьявольски сложно?
– Что именно? – осторожно уточнила я.
Чиджиоке прижался лбом к широкой балке над окном. Плечи его вздрагивали, но он уже не плакал.
– Мэри… Не знаю, что я сделал, чтобы так ее рассердить.
– Я видела ее только прошлой ночью в лесу, – сказала я. – Что случилось? Боже, я могла бы понять, если бы она сердилась на меня после всего, что сделала я. Но ты же не имеешь к этому никакого отношения!
Чиджиоке покачал головой и, прижав ладонь к затылку, взъерошил свои черные волосы.
– Сегодня утром после завтрака я отправился к ней. Я вручил ей вырезанную рыбку, так? А она… Луиза, она заявила, что рыбка ей не нужна и что она слишком устала, чтобы со мной сейчас общаться.
Чиджиоке снова чуть не расплакался. Я кинулась к нему и коснулась кончиками пальцев его плеча. Он еще больше наклонился вперед, словно стараясь свернуться в клубок, и вытер лицо руками. Но слезы все текли и текли по его щекам.
– Я и не знала, что вы так близки, – сказала я. – Полагаю, я многого не знаю. Но, возможно, тебе стоит просто ей поверить, а? Если она слишком устала, то… Ну, понимаешь, она вообще-то умерла. Вряд ли можно винить ее за желание отдохнуть. Я уверена, она придет в себя, просто должно пройти больше времени.
Он яростно затряс головой, отодвинулся от окна и повернулся ко мне. Нахмурившись, он уставился в пустоту за моим левым плечом, как будто стесняясь встретиться со мной взглядом.
– Нет… Нет. Я смотрел в ее глаза, когда она говорила это, когда она возвращала мне подарок. Там не было ничего. Ничего. Как… как будто она даже видеть меня не может.
– Мне ужасно жаль, – сказала я, чувствуя, как в груди нарастает тяжесть.
Это я виновата. Они находили друг в друге какую-то радость, а потом я пришла и эгоистично ее украла, согласившись на сделку, условия которой плохо понимала. И вот теперь Мэри вернулась, но, очевидно, она очень изменилась.
– Ты хочешь, чтобы я… поговорила с ней? Позволь мне помочь. Если я могу хоть что-то сделать, то сделаю это.
Чиджиоке глубоко и прерывисто вдохнул, потом выдохнул и наконец кивнул, после чего отвернулся, уставившись в окно.