— Черт побери, а помните, с какой боевой и интересной речью о поездке во Францию он выступил на активе? Страна богачей и нищих! Вся жизнь — в кредит! Страх перед будущим! — вспомнил Лосев. — Я его похвалил.
— Я на активе не был. Значит, двуличен, имеет в кармане две правды, — сказал Гурин.
— Вот она, их главная валюта! — воскликнул Лосев. — Две правды, два лица! Одно для нас благопристойное, изготовленное по нашей же схеме положительного человека, а другое лицо — жулика, вора, мещанина, вонючего обывателя! Но как они не попадаются с этой игрой масок?
— Мы же видим людей главным образом на собраниях да на совещаниях, — ответил Гурин. — А здесь они сияют нам своим первым ликом.
— Вы правы… вы правы, — задумчиво произнес Лосев и вдруг снова энергично: — А Глинкин? Как выглядим мы тут? Приезжает в наш город с солидной рекомендацией преступник, вывернувшийся от наказания. Мы даем ему хорошую работу. Года не прошло, выдвигаем его в депутаты райсовета, и он становится зампредом райисполкома. Что нами двигало? Его какая-то особо выдающаяся работа или его солидная рекомендация?
— Боюсь — второе… — прогудел Оганов.
— Но тогда где наша хваленая бдительность? — подхватил Лосев.
Оганов не ответил.
— Я выяснил, — продолжал Лосев, — главным рекомендателем Глинкина был известный нам деятель Маковихин. А разве мы не знали, что еще в прошлом году этот Маковихин бесславно устранен со всех своих постов? Вот тут бы нам и вспомнить, кого рекомендовал нам этот Маковихин? И никто не вспомнил. Кстати, как там по вашим правилам — где будут судить Глинкина за здешние его делишки?
— Мы уже послали запрос, — ответил Гурин. — Но думаю, сперва нам придется его этапировать в Брянск, там у него что-то серьезное. Но Лукьянчика и его надо судить вместе и здесь.
— Глядите, чтоб не вывернулись…
— Так или иначе, народная мудрость сработала — сколько веревочке ни виться, конца не миновать, — успокоительно сказал гурин.
Лосев резко обернулся и, пристально глядя на него, отчеканил:
— Эта «веревочка» плохое утешение, и она очень похожа на наше национальное, «авось да небось»… — Лосев перекипел и сказал тихо: — В общем, надо разобраться в этой истории глубоко и тщательно. На пленуме горкома вы дадите анализ дела. — Снова замолчал, прошелся по кабинету, остановился перед Гуриным. — Вам ясно, в чем тут наш самый главный просчет?
— Нет, пока ясно не все.
— На мой взгляд, главный просчет — в нашей плохой связи с массами, а жулье прячется там, в массе чистых! — Лосев задумался, вскинул лицо и решительно рассек воздух ладонью: — Именно это! Вы скажете; я выступаю перед населением, пропагандирую, разъясняю советское законодательство, и я скажу, что я выступаю на пленумах райкомов, на активах, на собраниях и совещаниях. Но позвольте нас с вами спросить — как мы это делаем? Главное — насколько мы приближаемся так к народу? Почему бы нам с вами не проводить в рабочих клубах, в высших учебных заведениях, на стройках вечера вопросов и ответов? Прямых ответов на прямые вопросы! Товарищ Иванов, отвечаю вам на ваш вопрос… Придется к этому хорошо готовиться? Да! Я по себе знаю: если выступаю без хорошей подготовки, значит, говорю неинтересно, общо, фразерствую. А каждая наша с вами встреча с людьми должна быть без формализма, в открытую и взаимодоверительной. Тогда помощь народа мы почувствуем во всю силу — народ видит все.
Гурин кивнул, но не очень решительно. Лосев поднялся из кресла, молча прошелся по кабинету, остановился у своего стола.
— Знаете, что еще? Критики мы избегаем. Да, да! Вот в связи с этим грязным делом я приглашал к себе председателя комитета народного контроля. Знаете, на что он пожаловался? На плохое к нему отношение руководящих товарищей нашего города, к которым он обращался с разными неприятными делами и делишками, вскрытыми его народными контролерами. И к иным руководящим товарищам он по второму разу идти не спешит. Понимаете? Партия создала систему народного контроля, чтобы помочь всем нам чистить от мусора наш дом, а мы стараемся спрятать мусор по углам и в результате глухи к сигналам, идущим из народных глубин. Или мы с этим, товарищи, покончим, или останемся пребывать в сладком самозабвении, теряя веру и авторитет. И еще раз — необходима атмосфера доверия людям. Это они строят жизнь и про ту жизнь знают больше нас. Люди, замечательные наши люди, должны повседневно чувствовать наше к ним доверие, тогда они будут идти к нам со всем, что у них наболело. А мы их частенько рассматриваем только как просителей и жалобщиков и для них раз в неделю, а то и реже, устраиваем приемный час. Неправильно это! Я сам не знаю, как сделать правильно, но я буду об этом думать и сделаю. Атмосфера доверия людям… Да, да, именно! Об этом я буду говорить на пленуме и прошу меня поддержать…
Утром Гурин сам позвонил Лукьянчику:
— Михаил Борисович, просим вас зайти к нам в одиннадцать. Опять по кооперативам кое-что не ясно. Сможете?
— Какой разговор? Конечно, буду.
Распорядившись приготовить все к аресту Лукьянчика, Гурин раскрыл следственное дело…
Было видно, что следователи Арсентьев и Глушков поработали хорошо, особенно если учесть предоставленный им для этого сверхкороткий срок. Преступления Лукьянчика той поры, когда он руководил строительным управлением, были как на ладони. С особым интересом Гурин прочитал включенную в следственное дело старую докладную записку руководителя группы народного контроля. Сам он по основной специальности был крановщиком на стройке, а с какой точностью увидел и разгадал хитро спрятанные преступления! Вчера Гурин беседовал с ним. Тихий, по виду инертный мужичок со смешной фамилией Притирка, он страшно смущался, что его запиской заинтересовался городской прокурор.
— Как вы до всего докопались? — спросил у него Гурин.
— А я особо и не копал. С людьми разговаривал… а потом и сам думал… И опять к людям шел.
Гурин думал, что, каким простым и элементарным ни казалось это объяснение народного контролера, в нем были и главная правда и главный секрет его успеха. Но почему же слепой оказалась прокуратура района, где действовали эти воры? Гурин вынул из стола известную всем его сослуживцам толстую записную книжку в красном ледериновом переплете и, открыв новую страницу, записал: «Анализ работы Первомайской прокуратуры». Подумал и еще дописал: «Провести по-новому встречу с населением». И подумал: жизнь учит нас все время, надо только внимательно вслушиваться в ее голос…
Без десяти минут одиннадцать в кабинет Гурина пришли следователи Первомайской прокуратуры Арсентьев и Глушков. Оба рослые, только Глушков пошире в плечах и немного сутулится, а Арсентьев, как всегда, спортивно подтянутый, смуглый. Это от его многолетней увлеченности альпинизмом. Гурин хорошо знал обоих — серьезные работники, на юридический пошли после армии, в студенчестве подружились и добились распределения в одно место, хотя Глушков мог остаться в Москве, там у него отец с матерью.
Следователи сели за большой стол, раскрыли свои папки. Гурин подошел к ним, сказал, тронув плечо Арсентьева:
— Естественно, дело поведете вы.
— Вдвоем?
— Будет необходимо, подключим кого-нибудь еще.
Глушков повел своими борцовскими плечами:
— Сергей Акимович, лучше создать следственную группу. Схема дел уже есть, и группой мы закончим его и быстрее, и глубже копнем.
— Ладно, подумаем. Многое решит, как поведет себя Лукьянчик.
— Мужик он хитрый, если и будет раскаиваться, то расчетливо, по маленьким частям, — продолжал Арсентьев.
— Посмотрим, посмотрим. Наряд милиции где?
— В соседнем кабинете. Обыск в служебном кабинете Лукьянчика проведет Глушков, а я — у него дома.
Помолчали.
Большие часы в углу стали размеренно отбивать одиннадцать, и в кабинет вошел Лукьянчик. Вошел энергично, деловито, точно явился сюда на совещание.
— Здравствуйте, Сергей Акимович… — это Гурину, а следователям только кивнул.
— Садитесь туда, — сухо предложил Гурин, показав на стол, за которым сидели следователи.
Заметил ли Лукьянчик, что ему не ответили на приветствие? Скорее всего, нет. Но видно было, что волнуется. Его обычно румяное лицо было белым. Положив возле себя портфель с какой-то монограммой, нервным движением руки пригладил свои рыжие волосы и, взглянув мельком на всех по очереди, сказал Гурину:
— Я к вашим услугам.
Гурин посмотрел на Арсентьева. Тот неторопливо раскрыл свою папку, вынул из нее два листа бумаги и протянул их через стол Лукьянчику:
— Это санкционированные прокурором постановления о вашем аресте и о производстве обыска.
Лукьянчик взял бумажку и, не смотря на нее, повернулся к Гурину:
— Что?!
— Распишитесь, — сухо и настойчиво попросил Арсентьев.
— А основание? — повысив голос и со злинкой спросил Лукьянчик, теперь обращаясь уже к следователю.
Арсентьев бесстрастно смотрел на него:
— Это указано в постановлении.
— Я могу позвонить секретарю горкома? — привстал Лукьянчик.
— Там о вашем аресте знают, — сказал Гурин.
Лукьянчик быстро, напористо спросил:
— Вам нечего мне сказать?
— Только один совет: не тяните на следствии, чистосердечное признание учитывается судом, — ответил Гурин.
— В чем вы меня обвиняете? — так же напористо спросил Лукьянчик.
— Если коротко и вообще — злоупотребление своим служебным положением в корыстных целях, — Арсентьев отчеканил каждое слово и, остановившись на запятой, спросил: — Так понятно?
— Ничего себе, — покачал головой Лукьянчик. — Куда прикажете следовать?
Лукьянчика увели милиционеры.
— Я поехал к нему в исполком, — встал Глушков.
— Когда решили провести первый допрос? — устало спросил Гурин.
— Завтра утром, — ответил Арсентьев. — Пусть за ночь подумает, что к чему.
Следователи ушли. Гурин позвонил секретарю горкома:
— Мы его арестовали.
— Ну, и как он? — спросил Лосев.
— Ничего. В обморок не упал. И вообще — нахал. Боюсь, что теперь он все свои недюжинные способности обратит против следствия.