— Наниматься?
— Почему обязательно наниматься? По делу.
— К нему отовсюду едут, условия дает хорошие.
— А в других колхозах таких условий нет?
Так вдруг завязался разговор о человеке, к которому ехал Куржиямский. На его вопрос шофер долго не отвечал, да и автобус снова взыграл…
— Вот вы про условия спросили, — заговорил наконец шофер. — Действительно, вроде загадки получается: рядом два колхоза, а из одного специалисты бегут в другой. Даже из других мест рвутся в тот другой. Я у Степового год работал, шоферил на трехтонке. Он поймал меня на «леваке» и тут же попросил написать заявление «по собственному желанию». Так что, с другой стороны, он никакого рая для своих людей не устраивает.
— А сам он не левачит? — осторожно спросил Куржиямский.
— Сам? — шофер рассмеялся, но в это время его «рафик» снова заскользил боком, и он еле удержал его на дороге. Раскурив сигарету, сказал убежденно: — Левачит он сам. Левачит. Но не под себя лично. Понимаете?.. — Шофер тронул машину с места и осторожно повел вперед. — У него, скажу я вам, когда надо что сделать для колхоза, поперек не становись. Однажды он взялся привести в порядок свои побитые дороги и мосты. А дорожники заартачились, они тогда стелили дорогу к санаторию химиков, а те им давали весь необходимый материал, и вообще дело это дорожникам было выгодно. Так Степовой такой фокус проделал, что дорожники враз перекинулись к нему и дороги отладили как надо. Он такой, этот Степовой…
— А что же он тут слевачил? — поинтересовался Куржиямский.
— Степовой перво-наперво добился, чтобы дорогу к санаторию вели через его территорию, получалось всего на пару километров длиннее. А колхоз, таким образом, получал дорогу. Для химиков та часть материала, что ушла на удлинение, — потеря небольшая, да и дорожники экономию развернули. А у Степового были средства на материал для ремонта дорог, так эти средства пошли дорожникам. И всем хорошо, и все… для общего дела, — шофер опять рассмеялся. — Такой вот он, Степовой. Кто для его колхоза пользу делает, того он никогда не обидит…
Шофер замолчал. Куржиямский смотрел в белесую мглу впереди машины — ветер гнал через дорогу крупные полосы снега, того и гляди метель запляшет.
Когда шофер высадил Куржиямского у развилки дорог, снежная поземка хлестнула ему в ноги, сильный злой ветер задрал полы пальто и потащил: он хотел резко, всем телом развернуться против ветра, но земля ушла из-под ног, и он растянулся поперек ледяной дороги. Будь все неладно!
Указатель на развилке сообщал, что до колхоза «Вперед» шесть с половиной километров. За час не уложишься — огорчился Куржиямский. Ветер рвал наискось дороги, идти приходилось боком и все время придерживать рукой полы пальто. Противно ныло ушибленное колено. Где-то далеко-далеко горел в чьем-то окне огонек, напоминавший о домашнем тепле. Степь стала темно-синяя. Куржиямский прибавил шагу и, стараясь отвлечься от злого ветра и холода, стал думать о деле. Если Степовой опознает Жору, об этой проклятой дороге можно будет сразу забыть.
Куржиямский взошел на пригорок, и перед ним открылась редкая в этих степных просторах низина, до краев наполненная яркими огнями, будто сюда спрятались все звезды с неба, ставшего от этого густо-черным.
Это и был поселок колхоза «Вперед». И это была сама жизнь — теплая, беспокойная, которой служил Куржиямский, которую любил и которой он ежедневно помогал освобождаться от скверны. Не было у него ничего дороже этой жизни, ибо в нее входила и его собственная жизнь, и жизнь Лены с Димкой, и его нелегкая, очень нужная людям служба, заставляющая его сейчас идти по степной обледенелой дороге…
Чуть не бегом спустившись в низину, Куржиямский вскоре уже поднимался на крыльцо дома из белого кирпича, над которым клубилось, вокруг яркой лампочки, красное полотнище.
Правление колхоза.
Василий Михайлович Степовой сидел перед телевизором и смотрел хоккей, который он абсолютно не понимал, но любил за стремительность и безоглядный азарт. Он не слышал, как вошел Куржиямский, и вздрогнул от его вопроса:
— Кто с кем играет?
— А лихо их знает кто, — ответил Степовой, вглядываясь в пришельца. — А ты откуда взялся?
Когда Степовой узнал, кто и зачем к нему пожаловал, он рывком погасил телевизор, встал перед Куржиямским лицо в лицо и глаза его загорелись недобрым огнем.
— Надоели вы мне, как клопы в районной гостинице! — зарычал он. — Что вы лепите бабу из прошлогоднего снега? Дела больше у вас нет? Да те движки давно сносились в работе, а вы все еще по ним музыку играете! Что вам от меня надо? В тюрьму хотите отправить? Да? — Он смотрел на Куржиямского своими серыми бешеными глазами.
Невозмутимо переждав, пока он все выговорил, Куржиямский не спеша вынул из портфеля завернутую в бумагу пачку фотографий, аккуратно снял обертку и разложил фотопортреты на председательском столе. На одной из фотографий был Жора.
— У меня к вам сперва дело такое, — сказал Куржиямский и, показав на стол, спросил: — С кем из этих вы знакомы?
Степовой нехотя сделал шаг к столу, летуче глянул на фотографии и обернулся к Куржиямскому, удивленный:
— Гляди, нашли-таки! Ну доки! Вот он! Он, грибастенький, кто ж еще может иметь такое хлебало? — Степовой взял со стола фотографию Жоры и будто любовался им, но Куржиямский видел, что председатель нервничает.
— Кем он вам тогда представился? — спросил Куржиямский осевшим голосом, он тоже заволновался.
— Точно и не помню, — пробормотал Степовой. — Вроде какое небольшое начальство, теперь же что ни портфель, то начальник — звание всех разве упомнишь? Но у него большие связи в самом министерстве.
— Давайте, Василий Михайлович, составим протокол опознания.
— Погоди, успеешь, — раздраженно возразил Степовой. — Сейчас пойдем ко мне домой откушать. Поди, промерз?
— Когда идешь пешим ходом, не холодно.
— Откуда же ты шагал-то? — вроде бы испугался Степовой.
— От развилки.
— Тоже не мало… и ветрило же. — Степовой внимательно посмотрел на Куржиямского и почему-то вздохнул: — Ладно, пошли…
Куржиямскому есть очень хотелось и любопытно было посмотреть, как живет этот нахрапистый председатель.
Дом его оказался рядом с правлением и был точно такой же — из белого кирпича, только флаг над ним не развевался и свет в окнах не горел.
Внутри дома только чуть потеплее, чем на улице.
— Ничего, сейчас включу все электроплитки, вмиг обогреется, — гудел Степовой, зажигая свет. — Меню будет не очень, я-то мужик-одиночка, ко мне два раза в неделю приходит бабка — уборку делает и еду на три дня варит. Сегодня как раз свежие щи, только вчера сварены…
Из обстановки в доме только самое необходимое. Пока щи разогревались на плитке, Степовой поставил на стол бутыль:
— В точном понятии — самогон, а гляди, чистота какая. Делаем эту красоту в силу необходимости, если ставить на стол коньяк или даже водку — колхозу будет полное разорение. Знаешь, сколько гостей принять надо? Миллион! Вот только за сегодняшний день двоих угощал в столовой и ты у меня второй — дома. И все пьющие. А ревизор из КРУ, так тот просто грандиозно пьющий — две бутылки вылакал.
— Спаиваете начальство? — усмехнулся Куржиямский, не ожидая, что это вызовет ярость председателя.
— Я, что ли, придумал такое хлебосольство? Я? Да не угости я этого из КРУ, знаете, что было бы? В колхозе всегда найдется гвоздик, за который ревизор может зацепиться. А тогда пошло-поехало, выговор из области в два счета схлопочешь. А зачем он мне, этот выговор? У меня их вон сколько! Два года тому назад я выступил об этом на сессии областного исполкома. Предлагал одно из двух — либо дать колхозам на это специальную расходную статью, либо покончить с этим раз и навеки.
— Ну, и что решила сессия?
— Решила? Похохотали над моей речью досыта и разошлись.
— Ну ничего, я вам дорого не обойдусь, я вообще не пью, — улыбнулся Куржиямский. — Вся потеря — тарелка щей…
— Страхуешься? — усмехнулся Степовой и налил себе полную кружку самогона, выпил ее под кусочек хлеба, налил другую, но отодвинул и занялся разливкой щей.
Щи были такие кислые, что за ушами пищало, — Куржиямский таких щей еще ни разу не пробовал, — не заметил, как вычерпал тарелку и попросил добавки.
— Ешь сколько влезет и наливай сам… — угрюмо обронил Степовой и снова взялся за кружку. Отпил и сказал усмешливо: — А за самогон можешь заводить дело. Варит его, правда, мой шофер, но аппаратура и сырье — мои. Так в протоколе и пиши, — Степовой рассмеялся нервно, неестественно.
Куржиямский внимательно на него посматривал — мужик, видать, неплохой, но с заворотами.
На второе было по хорошему шмату жирной свинины из щей. Степовой допил кружку и сразу помрачнел. Они долго молча ели.
— Так что же получается? Из-за этого грибастенького ты пер через всю страну сюда ко мне? — вдруг спросил Степовой.
— Из-за него, окаянного, — подтвердил Куржиямский. — Такая уж у нас работенка — за жульем гоняться.
— Сколько же вам государство за такую работенку отваливает?
— С выслугой… двести выходит, — почему-то затруднился Куржиямский.
— Не густо… — покачал головой Степовой и вдруг сказал: — Иди работать ко мне в колхоз. Честно говорю, голову кладу, не сходя с места пишу приказ — моим замом по всему колхозному имуществу, чтоб твой пригляд был. И кладу тебе гарантийно — триста! Слышишь?
Куржиямский кивнул, что слышит, но на вопрос не ответил, даже не вдавался в смысл того, что сказал Степовой.
— Так идешь ко мне? — печально спросил Степовой. — У тебя семья есть? Дом тебе построю. В мае новоселье справишь в новом доме, кирпичном… участок… все чин по чину. А природа у нас — ты не гляди, что степь, — зеленый океан! Честное слово! Пшеничные моря из золота литого, ветер его как качнет — золото колышется волнами, будто расплавленное. Ой, не говори и не спрашивай, как я люблю эту землю… — он даже всхлипнул, и Куржиямский невольно глянул на бутыль с самогоном — да нет, вроде выпил он не так уж много, а что-то расплавился?