Кургинян: Хорошо, пожалуйста. Но, если мы два говорим, то не слышно…
Илизаров: Вы такой стиль как раз, мне кажется, приветствуете.
Кургинян: Пожалуйста, говорите. (Прикрывает рот ладошкой, показывая, что он будет молчать.)
Илизаров: Всё, я всё сказал.
Кургинян: Всё, всё сказали. Теперь я вспоминаю ещё одно, то, что мне вдруг пришло в голову, по поводу, я не хочу это распространять на всех, я почитаю всех, кто воевал в войне, но вдруг лермонтовские строчки, помните:
«Но спят усачи-гренадеры —
В равнине, где Эльба шумит,
Под снегом холодным России,
Под знойным песком пирамид.
И маршалы зова не слышат:
Иные погибли в бою,
Другие ему изменили
И продали шпагу свою».
В этом смысле, для меня близка только одна позиция: если ты был близко рядом с ним, если ты составлял его опору и хвалил его, то в тот момент, когда ты понял, что он зверь — застрелись.
Сванидзе: Сергей Ервандович, Вам слово, Ваш тезис, Ваш свидетель.
Кургинян: Я хочу сказать просто ещё несколько слов. В рамках, никакой другой системы, много из тех вещей, которые было осуществлено, и осуществлено быть не могло. И это признавали все. Не могли быть так перемещены производственные силы. Может быть, американский технический гений мог сделать что-то подобное… Сомневаюсь. Но, но тут было осуществлено экономическое чудо. На огромной жестокости, но и на огромном организаторском таланте. Это делала система. Идеологическое вдохновение делала система, двигала войсками, как ошибочно, так и правильно, система, дошла до Берлина система, и это всё делала система. И всё это наше, это наш величайший подвиг. Несовершенный, во многом благодаря ошибкам системы мы понесли много жертв. Но говорить, что она развалилась, предала и всё прочее, мы знаем, что бывает, когда она предаёт, — тогда разваливается великая страна. И следующий вопрос заключается в следующем: 316 дивизия Панфилова формировалась где? Если мне не изменяет память, в Алма-Ате. Да? Скажите, пожалуйста, там тоже была непосредственная угроза дому? Вот почувствовали, что сейчас хатку сожгут? Я понимаю, что если иметь в виду под домом всю свою страну, «это Родина моя». Да? Или как говорил Есенин:
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
Вот за это, да. И теперь я хочу передать слово всем своим свидетелям, начиная с Исаева Алексея Валерьевича, чтобы сказали они, почему мы так спорим, ну, почему нам нельзя гордиться и трагически гордиться, и переживая, как переживают американцы переживаю Перл-Харбор. Гордится народом, властью и всем вместе, и одновременно с этим осуждать все ошибки, все перегибы и всё прочее. Почему мы так спорим?
Исаев: Спорим мы по очень простой причине. Одной серьёзных ошибок советской власти, я считаю, недостаточно чёткое и ясное описание событий 41 года. Было рождено множество мифов, один из которых это вот эти вот пресловутые ополченцы, которые встали, дали им в руки винтовки, они пошли и защитили Москву. Это было совсем не так. Почему вспомнили о 312 и 316 стрелковых дивизиях. Потому что это дивизии, которые сформировала система в июле 41 года и которые были переброшены (хорошо яичко к христову дню) в октябре, в страшном октябре 41 года на можайскую линию обороны. Они стеной встали перед немецкими танками. Это был один из шагов крушения операции «Тайфун» — операции по захвату Москвы, которая могла привести к полной катастрофе страны, к коллапсу её транспортной системы и отодвинула нашу победу, если мы считаем, что никогда нас не победить, на очень далёкий срок. И потери бы наши многократно возросли. И вот все те документы, которые выплеснулись на нас в девяностые годы. Они рассказывали о многих горьких вещах. Вот этот акт о передаче дел в Наркомате обороны. Эти документы боевые войны, в которых рассказывалось о трагических ошибках, рассказывалось о пропусках в организации контрудара, о вводе в бой по частям. Вот этот вал вызвал у нас крайне противоречивую реакцию.
Кургинян: Вы знаете, у меня есть гость Аксютин Юрий Васильевич. Я попросил бы, что бы он ещё что-то сказал.
Юрий Васильевич Аксютин, доктор исторических наук, профессор МГОУ.
Исаев: Да, давайте, давайте.
Аксютин: О системе и о народе в годы Великой отечественной войны. Мои студенты в московском областном университете лет 10 назад, опросили около тысячи свидетелей войны разного возраста. И картина получается очень-очень пёстрой в отношении первого дня войны. Огромное количество побежало в военкоматы, а другая большая половина — в магазины и сберкассы.
Кургинян: Люди не ангелы.
Аксютин: Да, люди не ангелы. Вот вопрос такой: «Что Вы собирались защищать»? Огромное количество не отвечает на этот вопрос. Отвечает, тогда мальчишка пятнадцатилетний, потом известный генерал-полковник Бабков. Он, естественно, отвечает — он защищал Родину, социализм, Сталина. Но таких, к сожалению, мало. Гораздо больше просто отвечают: «Родину, свою хату», и понимая, вполне возможно, «хату» — земля, страна, на которой стоит эта хата. Были и свидетели…
Прямо никто не признавал, что я — власовец там или ещё кто-то. Но были и свидетели, в деревне, бабка Маланья хлебом-солью в Калужской губернии встречала первых немцев. И там ещё какой-то дед бегал и говорил: «Это председатель сельсовета, это председатель колхоза». Их забирали, тут же отводили, расстреливали. А в другой деревне, в тульской губернии, где три недели немцы фактически…
Сванидзе: Заканчивайте.
Аксютин: …заканчиваю, …стояли, бегал (после того, как немцы ушли, бегал) с топором и поймал, …и уничтожал тех, которые вот были такие немецкие прихлебатели.
Кургинян: Сложна наша жизнь. Спасибо. Но пусть наши граждане гордятся великой победой так американцы, без ксенофобии, без выпячивания себя, так, как американцы.
Аксютин: Вот именно, эта система, о которой я говорил, во многом всех их мобилизовала и обеспечила победу.
Сванидзе: Спасибо. Леонид Михайлович, прошу Вас.
Млечин: Юрий Васильевич, можно с Вами продолжу беседу. Скажите, пожалуйста, с вашей точки зрения, о чём мы на самом деле здесь спорим. Вот мы спорим третий день подряд. У меня вот ощущение странности этого спора. На самом деле, никто не сомневается в величии победы. Об этом вообще даже разговора нет. Разговор ведь идёт о другом, что если бы недостатки, просчёты, преступления, то надо о них сказать. Почему надо сказать? Во-первых, слава заслужена, если кто-то совершил преступление, а его славят, то он присвоил себе чужую славу. А реальная слава миновала героя. Надо сказать, по справедливости, кто герой, а кто не герой. 800 тысяч дезертиров было. Я вот всегда спрашивал… тут у нас Мирослав Эдуардович, вот главный специалист. Я видел цифру 800 тысяч дезертиров за годы войны. Нет? Не точная?
Морозов: Я сейчас не готов подтвердить, честное слово.
Млечин: Ну, хорошо это не принципиально, эти люди, как были, так и остались преступниками в наших глазах. Т. е. это ничего не меняет, но если были совершены, вот с нашей точки зрения, были совершены, с точки зрения наших экспертов и историков, были совершены ошибки, преступления, преступные ошибки. Если бы их не было, мы бы сберегли бы миллионы людей или сотни тысяч людей, всё равно, это огромные цифры. Не позволили бы немцам отдать такую территорию. Почему бы об этом не сказать? Почему бы это не проанализировать, не извлечь из этого уроки? Ну, ты приходишь к врачу, говоришь, у тебя спина болит, он говорит: «Э, да ты мышцы потянул». А потом выясняется, что у тебя двухстороннее воспаление лёгких, потом туберкулёз и до свидания. Лучше выяснить, что к чему. Как Вы считаете?
Аксютин: Ну, наверно, и ваши дискуссии преследуют, и обе стороны преследуют эту цель — выяснить истину. Но дело в том, а об этом свидетельствуют опросы, тех, кто следит за этой дискуссией, наша страна и наш народ, и наше общество по-прежнему больны. 90 лет расколоты и сам народ, и элита, и интеллигенция идеологически. Одним наше прошлое целиком и полностью нравится, другим не нравится, и отсюда идут эти споры. И это прошлое регулярно переносят на сегодняшний день, и ещё что мне крайне не нравится, на будущее. Вот, мне кажется, в чём наша, собственно, и беда.
Млечин: Т. е. мы как то не решаемся посмотреть в историческое зеркало и немножко побаиваемся, так что ли? Не нравится нам картинка или что? Как?
Аксютин: Ну, понимаете, люди же разные и по-разному… одни с детства, другие, становясь взрослыми, меняют точку зрения. Но люди вот такие, такое у нас общество есть. Кстати, это не только, Сергей Ервандович, мы этим страдаем. Один американский профессор в старые советские времена…
Сванидзе: Завершайте.
Аксютин: …прислал мне письмо с просьбой (марки хорошие президентов и прочее), говорит: «Юра, прошу прощения, в нашей стране ни одного порядочного президента не было, кроме Линкольна». Так вот. Он, правда, либерал. А вот другой профессор, который учился у нас, в медицинском институте, японец. Когда он был… он был соответствующим. Потом, когда он стал японцем-социалистом… «Отдай Курилы!» А потом стал профессором гавайского университета, говорит: «Рейган плохой американец». Это бывает тоже. Неофит. Тоже бывает. И в американском обществе такое бывает. А мы…
Сванидзе: Спасибо. Знаете, мне просто даже обидно расставаться с этой темой, честно вам скажу…
Млечин: Давайте ещё продолжим.
Сванидзе: …которая подходит к концу. Ей богу, тема действительно очень важная, она очень принципиальная. Вот сейчас правильно, на самом деле поставил вопрос, по-моему, и Кургинян, и Млечин, не помню, кто из них первый, вопрос о том, что речь идёт о… «Система или народ»? Может ли народ без системы. Речь идёт об уважении к нашей истории, потому что к нам самим система, несомненно, всякий раз играет свою роль. Но система меняется, народ остаётся, а система меняется. Мы ведь начали побеждать, защищать себя и выигрывать войны не в 20-м веке. А когда в 1812 году мы победили Наполеон