Инициативный офицер Чечек возглавлял третью и самую западную группу чехов, основу которой составляла 1-я дивизия. Большая часть ее во время челябинского инцидента все еще находилась в окрестностях Пензы к западу от Волги, а потому – на бумаге – в еще более опасном положении, чем остальные части легиона. Однако в начале июля Чечеку, с упорными боями продвигавшемуся на восток, удалось установить контакт с центральной группой. На ранней стадии сражений была захвачена Самара и создан социал-революционный Комитет членов Всероссийского Учредительного собрания, о котором мы говорили в 5-й главе; этот режим вызывал у чехов, в большинстве своем социалистов по темпераменту и традициям, гораздо большие симпатии, чем омские реакционеры, а тесное сотрудничество с самарским правительством неизбежно влияло на их мировоззрение. Легкость, с которой чехи преодолели сопротивление большевиков, и восторженное к ним отношение как к освободителям произвели на них глубокое впечатление. Самарское правительство, чья собственная военная мощь, по всей видимости, возрастала, предложило чехам изменить направление деятельности.
Практически с любой точки зрения, от крайнего бескорыстия до абсолютного эгоизма, существовало множество причин для переориентирования с отступления на восток к крестовому походу на Запад. Чтобы добраться до Владивостока, пришлось бы с огромными трудностями преодолеть 8 тысяч километров. Даже если бы чехов поджидали там транспортные корабли – в чем все сильно сомневались, – оставалось путешествие через два океана (один из которых кишел подводными лодками) и североамериканский континент, а затем сомнительная привилегия поучаствовать под командованием иностранных офицеров в окопной войне против немецкой армии на Западном фронте. Другой вариант – остаться на месте, на Волге, и принять участие в привычных операциях против врага, которого они уже оценили, с целью, которую все понимали, а большинство одобряло. Причем – во всяком случае поначалу – в качестве старшего военного партнера. Во время войн нередко случается так, что в армии, получившей выбор, к какой из сторон примкнуть, драчун и уклонист, сорвиголова и любитель беззаботной жизни склоняются к одному и тому же. Так получилось и в этом случае.
На тотальное вовлечение чехов в Гражданскую войну повлияло несколько второстепенных факторов. Их русские офицеры, которых они, как правило, уважали, яростно ненавидели большевиков и стремились поддержать претензии Омска и Самары. Попытки распропагандировать легионеров с помощью чешских коммунистов вызвали недовольство в рядах чехов, и, более того, широко распространилось мнение – особенно после прибытия в конце апреля в Москву в качестве германского посла графа Мирбаха, – что именно Германия виновна во всех отсрочках и провокациях, а следовательно, своим ответным ударом по Советам они спасают Сибирь от красных не ради белых, а ради центральноевропейских держав.
Вдобавок чехи были убеждены, что им помогут, что Антанта запланировала скорую и крупномасштабную интервенцию и они войдут в состав огромной армии, наступающей на Москву. Это убеждение было основано не только на том, что желаемое принималось за действительное. В конце июня дипломатические представители ведущих держав Антанты передали чехам два на вид заслуживавших доверия послания, которые создавали впечатление о скорой интервенции и утверждали, что долг легиона – удерживать захваченную территорию. Одно из этих посланий – от американского консула в Москве – пришло в Самару и стало известно западной группе; другое, в котором французский посол упоминал интервенцию «в конце июня» и чехов, образующих «авангард союзной армии», было отправлено в Челябинск, и его адресатом оказалась центральная группа. Кеннан с большим мастерством размотал запутанный клубок недоразумений и ошибочных представлений, из которых возникли эти послания, причем авторы руководствовались самыми лучшими намерениями. Однако у чехов не было основания ставить под сомнение юридическую силу посланий, которые и послужили мощным стимулом для всеми покинутых и отчаявшихся войск.[18]
Таковы в общих чертах обстоятельства, которые привели к тому, что 7 июля Исполнительный комитет пензенской группы армий (самой западной группы, до того момента представлявшей арьергард) приказал лейтенанту Чечеку «изменить объект наступления: вместо дальнейшего продвижения на Восток пензенская группа должна остановиться и действовать как авангард Антанты с перспективой формирования нового Восточного фронта против немцев». В этих приказах игнорировались инструкции чешских политических лидеров, находившихся в Европе и во Владивостоке. Они основывались на четырех убеждениях:
а) что вскоре на Волге появятся мощные вооруженные силы Антанты,
б) что за советской властью стоят немцы,
в) что белые – верные и сильные союзники,
г) что Красную армию не стоит воспринимать всерьез.
Все эти убеждения были ошибочными.
Однако последнее из них в течение нескольких недель подкреплялось развитием событий на «новом Восточном фронте». Отчасти благодаря предприимчивости двух молодых и исключительно агрессивных белогвардейских командиров Каппеля и Войцеховского чехословаки и отряды самарского правительства не только сплотились, но и расширили подконтрольные территории на Волге. На Урале центральная группа со штаб-квартирой в Челябинске действовала столь же успешно. На юго-западе был установлен контакт с оренбургскими казаками, которые под предводительством атамана Дутова, пухленького бесталанного человечка со щенячьим взглядом, добавили сумятицы в неразбериху Гражданской войны, хотя не оказали сколько-нибудь заметного влияния на ее исход. На северо-западе чехи и белогвардейцы успешно двинулись на важный промышленный центр Екатеринбург и тем самым невольно спровоцировали вопиющее беззаконие, потрясшее весь мир и, пожалуй, особенно монархическую Британию, усугубив отвращение, которое советский режим вызывал в правых кругах Запада.
В мае в Екатеринбург привезли царя Николая II и его семью. Это был уже третий пункт их заточения. В Царском Селе на окраине Петрограда Временное правительство обращалось с ними с подобающим уважением – их заключение было не более чем домашним арестом. Однако волнения в столице в июле 1917 года привели к тайной перевозке царской семьи в Тобольск, сердце Сибири.
Условия их содержания, питания и конвоирования в этом отдаленном местечке после большевистской революции резко ухудшились. Царской семье приходилось терпеть мелкие унижения – все более разболтанная охрана лишала их самых маленьких радостей. Им запрещалось ходить в церковь, из рациона были исключены такие «роскошества», как масло и кофе, большую часть слуг выгнали. В общем, гайки закручивались.
В Екатеринбурге в двухэтажном доме, прежде принадлежавшем купцу Ипатьеву, жизнь стала еще более суровой. Их оскорбляли и унижали, плохо кормили, кроватей на всех не хватало. Охранники, часто пьяные, ни на минуту не оставляли их одних. Когда юные великие княжны отправлялись в уборную, сопровождавшие их мужчины толпились снаружи, выкрикивая непристойные ругательства и разрисовывая стены похабными картинками.
Первоначально большевики собирались устроить показательный суд над царем и царицей в Москве с Троцким в роли главного обвинителя. Однако жизнь разрушила эти планы. Екатеринбург, еще в апреле (по так и не выясненным причинам) казавшийся более безопасным местом для содержания царственных узников, чем Тобольск, через три месяца оказался под угрозой вторжения контрреволюционных войск. Существуют три возможных объяснения, почему советские власти не сделали очевидного: не вывезли Романовых до того, как положение Екатеринбурга стало критическим.
Первое: Москва ухватилась за неожиданно предоставившуюся возможность ликвидировать всю семью под предлогом революционной необходимости в исключительно критической ситуации. С чисто практической точки зрения подобное развитие событий имело множество преимуществ перед публичным судилищем, которое могло бы сделать из царя и царицы мучеников и к которому невозможно было привлечь их детей в возрасте от десяти до девятнадцати лет. Хотя ни одно из контрреволюционных движений не ставило себе целью восстановление монархии, выживание любого из ее представителей в смутное лето 1918 года неизбежно противоречило интересам советской власти.
Второе и, возможно, не самое главное: в постоянно менявшейся и неопределенной ситуации на Урале перемещение царской семьи казалось неблагоразумным из страха, что по дороге будут предприняты попытки ее спасения. Однако третье и наиболее вероятное объяснение случившегося состоит в том, что вопросу о их судьбе не придавали особого значения, пока ситуация не достигла той критической стадии, когда варварское решение было единственно безопасным.
Уральский совет принял свое решение 12 июля, предварительно согласовав его с Москвой, с председателем ВЦИК Советов Свердловым, в честь которого впоследствии был назван Екатеринбург. Падение Екатеринбурга в тот момент было вопросом нескольких дней. Руководителем операции назначили еврея Юровского. В полночь 16 июля царя, его семью и домочадцев разбудили, сказали, что в городе назревают волнения и, чтобы не пострадать от шальных пуль, следует спуститься в подвал.
Пленники не спеша оделись и спустились в подвал, захватив с собой подушки и покрывала. Царь нес больного десятилетнего сына на руках, затем он посадил его на стул. Кроме царицы и четырех великих княжон в подвал спустились семейный доктор, повариха, лакей и горничная. Когда все собрались, Юровский привел помощников: семерых латышей и двоих русских из ЧК. Юровский объявил царю о предстоящей казни. «Что?» – переспросил плохо расслышавший его слова царь. Вместо ответа, Юровский собственноручно пристрелил его. Расстрельная команда в упор скосила остальных. После первых выстрелов подвал заполнился пороховым дымом, к тому же исполнители были полупьяными и это мешало прицельной стрельбе. Когда в конце концов замерли предсмертные крики и иссякли пули, латышские стрелки перевернули корчащиеся в судорогах тела и добили жертвы штыками.