Кроме всего вышеперечисленного, на точку зрения чехов сильно влияли события в Европе. Австро-Венгерская империя рухнула; бескровная революция, происшедшая в Праге 28 октября, установила власть Чехословацкой республики над древней столицей в Богемии. Легион более не состоял из людей, не имеющих гражданства, «солдат удачи», дезертиров, которых на родной земле поджидали расстрельные команды. Даже когда их пунктом назначения была кровавая баня на Западном фронте, они стремились вырваться из России, теперь же их стимул был в сотни раз сильнее. Они видели, что их далеко позади оставили люди, которые заслужили гораздо меньше, а получили от республики гораздо больше – работу, землю, возможности. Они хотели домой, и как можно быстрее.
Во время совместного путешествия из Владивостока Гайда обрисовал Колчаку ситуацию в легионе, хотя и несколько устаревшую (поскольку Гайда отсутствовал на фронте почти месяц), но весьма точную и далеко не обнадеживающую. Колчак и прежде считал легион негодным материалом, не делая при этом никаких скидок на испытания, им перенесенные. В Омске Верховный главнокомандующий Болдырев говорил Колчаку, что «чехи бросают фронт и не желают больше драться». Адмирал стал свидетелем того, как двое политических представителей легиона требовали назначить в Сибирское правительство нескольких кандидатов, чьи политические взгляды их не устраивали; они угрожали, что в противном случае «чешские войска оставят фронт».
У Колчака сформировалось вполне обоснованное мнение, что представители легиона «играют, что они и без этого фронт оставили бы» или, другими словами, что они изобретают политический предлог для того процесса, который они не могут и не желают остановить. Адмирал решительно возражал против применения угроз (и к тому же пустых), попыток «вмешательства в наши внутренние дела». Того же мнения придерживались все остальные, и кандидаты в правительство получили назначение.
В общем, утвердившись в предубеждении против чехов, Колчак 9 ноября выехал из Омска на фронт, где первой его официальной миссией было появление на военном параде четырех полков легиона в Екатеринбурге. Освятили новые знамена, британцы наградили чехов своими орденами и медалями, а вечером на банкете Колчак произнес основополагающую речь. Все на первый взгляд прошло успешно, однако Колчак обнаружил, что старшие русские офицеры весьма враждебно относятся к легиону. На самом деле эти люди должны были винить в происходящем только себя и своих политических лидеров, поскольку именно они не сумели собрать адекватные силы для поддержки чехословаков и в конечном счете решения их участи; а ведь главным образом именно из-за этого легион и стремился выйти из игры. Будь на месте Колчака человек с более широким мировоззрением и непредвзятым суждением, он понял бы это и отнесся к чехословакам с заслуженным ими уважением. Однако Колчак остался в плену предвзятого мнения и в ущерб самому себе затаил злобу на легион. Несколько месяцев спустя британский верховный комиссар сэр Чарльз Элиот докладывал в министерство иностранных дел: «Я был потрясен грубостью и неблагодарностью, с которыми Колчак говорил о чехословаках. Он сказал, что от них никакого толка и чем быстрее они уберутся, тем лучше». Генералу Жанену Колчак выразил свое мнение еще резче. Эта необоснованная антипатия, о коей чехословаки были прекрасно осведомлены, в конце концов дорого обошлась адмиралу.
На парад в Екатеринбург Колчака сопровождал полковник Уорд с сотней отборных солдат своего батальона и полковым оркестром. Когда Уорд высадился во Владивостоке, среди прочего Мидлсекскому полку было приказано «не участвовать в боевых действиях за пределами окрестностей порта без согласования с Военным министерством». Однако едва солдаты сошли на берег, как – с санкции Военного министерства – более половины батальона передислоцировали по железной дороге к северу от Владивостока для участия в запутанной, но успешной операции в местечке под названием Краевск. Здесь британцы – как и чехи, французы и казаки Калмыкова – сражались под командованием японцев. Цель Японии, насколько понимал каждый, состояла в том, чтобы вся слава досталась ее собственным войскам. Японцы потеряли более 600 человек, Мидлсекский полк сильно страдал от комаров и перегрева, но не потерял ни одного человека под жестоким, хотя и беспорядочным огнем противника.
Больше полк в бои не вступал и отправился в Омск не для военных действий, а для демонстрации британского присутствия. После Екатеринбурга подразделение Уорда, все еще сопровождавшее Колчака, мельком появилось на линии фронта – вернее, перед ней – близ Кунгура, причем, как выразился полковник, «при температуре, совершенно не пригодной для британских военных операций». Там, под защитой ограждения из обрезков железнодорожных рельсов, оркестр сыграл «Полковника Боуги» и «Типперэри», чем навлек на себя артиллерийский обстрел Красной армии. Все снаряды, по словам Уорда, «взорвались в лесу, не причинив никакого вреда», однако глупая выходка оркестра не могла понравиться войскам, защищавшим тот сектор. Описание этого эпизода оставил один чешский офицер: «Британское подразделение проворно отошло к станции, проворно погрузилось в поезд, и так же проворно локомотив, дав гудок, вывез отряд из опасной зоны, оставив большевиков в отвратительном настроении, кое они и выместили на нас. Демонстрация закончилась, и единственное, чего она достигла, так это снабдила наших пессимистов обширным материалом для множества не слишком лестных замечаний».
В начале интервенции в Уайтхолле и даже во Владивостоке много говорилось об «умиротворяющем» влиянии небольших отрядов союзников в Сибири. Любая из союзных держав верила, что ее национальный престиж повышается в глазах русских каждый раз, как один из ее отрядов, аккуратный и полностью экипированный, марширует по улице какого-нибудь русского городка. Какой вздор! Да, первых иностранных солдат, спустившихся на набережные Владивостока, встретили приветственными возгласами и взмахами платочков, но как только стало ясно – а это произошло довольно скоро, – что эти войска явились не сражаться, они потеряли свой романтический ореол и стали объектами насмешек и презрения. Высокое качество их экипировки, щеголеватость мундиров и щедрое денежное довольствие вызывали не благоговение, а зависть. Они стали действующими лицами не отчетов о боевых действиях, а карикатур.
6 октября один из британских офицеров во Владивостоке записал: «Теперь, когда цели их стали известны, американцы превратились в посмешище». Это близко к истине, однако лучше стать посмешищем в тылу, чем опозориться на фронте. Таковой, как мы увидим, была несчастливая звезда британских войск в Сибири. Когда отдаленным городам, в которых они квартировались, стали угрожать передовые отряды Красной армии, британцы удрали со стремительностью, подорвавшей и престиж их страны, и боевой дух русских.
Назначение солдата – участие в боевых действиях. Посылать солдат на театр военных действий на условиях, которые буквально препятствуют им выполнять эту функцию, значит ставить их и в конечном счете пославшее их правительство в двусмысленное и безвыходное положение. Америка первой решила послать свои войска в Сибирь; им было приказано, как можно меньше вступать – а если возможно, вообще не вступать – в сражения. Если бы Америка заняла выжидательную позицию, то не исключено, что ни одно формирование иностранных солдат не опозорилось бы само и не осложнило бы ситуацию в Сибири, что западные союзники ограничились бы, как в случае с Деникиным в Южной России, отправкой военных миссий и технических экспертов, что Япония полагалась бы только на своих генералов, своих марионеток и своих «добровольцев».
Однако, как только выяснилось, что на подходе один из союзных контингентов, все остальные союзники тут же последовали его примеру. Кое-кто в Лондоне и Париже надеялся, что эти смехотворные по численности части станут авангардом широкомасштабной экспедиции, другие видели в этой затее безумие и вред. Никто в точности не понимал, что делает, зачем делает и к чему это может привести. А привести это могло к чему угодно.
Лишь один вариант, как оказалось впоследствии, самый разумный, не посылать вообще никаких войск, вовсе не обсуждался. Но как в июле 1918 года кто-либо мог понимать, какой образ действий самый разумный? И как любая из западных союзниц могла следовать этим курсом, даже если бы разумность его была очевидной?
Такая политика продемонстрировала бы черствое равнодушие к судьбе чехов. И предположим, что спасение чехов косвенно привело бы к возрождению России? Как тогда эта великая держава, возродившаяся и преображенная, посмотрела бы на союзницу, чьи войска отсутствовали на полях сражений, где немцы и большевики встретили бы свое поражение?
Гордый американский президент, сам того не сознавая, призвал: «Господа, делайте ваши ставки!»
Никто, кроме Японии, не мог позволить себе делать ставки, но никто и не мог позволить себе отказаться, и все они вступили в игру.
Глава 10Государственный переворот
Колчак вернулся в Омск вечером 16 ноября. Его поезд, в котором также ехали полковник Уорд и его Мидлсекский полк, был остановлен в Петропавловске, чтобы дождаться прибытия Болдырева, похожего на медведя главнокомандующего, направлявшегося на фронт. Колчак и Болдырев совещались пять часов. Из осторожных комментариев Колчака после окончания совещания Уорд сделал вывод, что обсуждались полномочия и обязанности адмирала как военного министра. Впоследствии Уорд отмечал: «Я подозревал, что обе правительственные группировки серьезно взялись за дело и что каждая решила уничтожить другую». Уорд подумал, что жизнь Колчака в опасности, и приказал своим людям зарядить винтовки.
Омский нарыв созрел и готов был вот-вот прорваться. Директория сменила железнодорожные вагоны на городские квартиры, а для управления «государственным кораблем» заняла здание гимназии, однако ее мнение значило в делах не больше чем кукование кукушки стенных часов в шумном кабаке. Совет министров правого толка, принимая решения, все реже использовал Директорию даже для их утверждения. Ничто не работало, никто не знал своего истинного места, город полнился слухами и интригами, под угрозой был общественный порядок. Русские питали все большее отвращение к самим себе, а когда такое случается, они либо впадают в апатию, либо прибегают к крайним мерам. В Омске было полно причин для отвращения и недовольства, и казалось, что в любой момент посреди Гражданской войны разразится еще одна Гражданская война.