[25]. Это случилось 18 ноября в 7 часов 30 минут утра. Стевени оделся и прошел в Ставку, где новости были с радостью подтверждены. Когда возбуждение спало, объявили, что верховный правитель официально посетит высших представителей Антанты, начиная с французского верховного комиссара М. Реньо, чей поезд стоял на одной из веток недалеко от вокзала примерно в 3 километрах от центра города. Нилсон случайно оказался в Ставке, когда Колчак в британском мундире с русскими адмиральскими эполетами собрался уезжать. Колчак предложил Нилсону подвезти его, и Нилсон приглашение принял, а французы по-своему истолковали сей факт: верховный правитель впервые после переворота появился на публике вместе с серым кардиналом в хаки. Присутствие Мидлсекского полка у стен Ставки придавали этой интерпретации еще большую правдоподобность. Однако британские войска были расквартированы в прилегающем здании, и на самом деле их бдительность диктовалась благоразумием: в той ситуации в любой момент можно было «ожидать каких-нибудь крупных и серьезных событий».
На следующий день Нилсон доложил генералу Ноксу во Владивосток основные факты прихода Колчака к власти и охарактеризовал случившееся как «абсолютно честную попытку навести порядок». Такую же точку зрения выразила и газета «Таймс», чей проницательный корреспондент Дэвид Фрейзер находился в штаб-квартире полковника Уорда, когда того посетил Колчак после визита к Реньо.
На этом этапе поведение Нилсона по неизвестным причинам подверглось сомнению, но не в Париже или в Москве, а в Лондоне. 28 ноября Нокс послал из Владивостока в Военное министерство директиву: «Британские офицеры или британские войска ни в коем случае не должны принимать никакого участия в любых операциях или движениях политического характера».
Пять дней спустя до Омска добрался резкий выговор: «От шефа[26], 30 ноября. Вы (то есть Нокс) должны проинформировать полковника НИЛСОНА о том, что его недавнее участие в политических делах рассматривается министерством иностранных дел как крайне неблагоразумное и компрометирующее правительство Его Величества. Со стороны может показаться, что правительство вмешивается в СИБИРСКИЕ дела, поддерживая одну-единственную партию. Хотя мы высоко ценим рвение и энергичность НИЛСОНА, предостерегите его от любых действий подобного рода».
К посланию Нокс добавил собственные комментарии: «Это – не результат каких-либо заявлений, моих или верховного комиссара. На самом деле, если бы ваши доклады не приукрашивались, вы получили бы хорошую взбучку».
Здесь мы сталкиваемся с небольшой загадкой, ибо если телеграммы Нилсона из Омска о перевороте перед отправкой в Лондон «приукрашивались» во Владивостоке, почему в министерстве иностранных дел его поведение вдруг показалось неблагоразумным? Самое вероятное объяснение, видимо, в том, что мрачные подозрения Реньо были переданы в Париж, а затем попали в Уайтхолл через британское посольство в Париже. Но даже если именно так все и было, несколько странно, что Военное министерство столь быстро пришло к выводу, будто виноват их местный представитель.
Во всяком случае, Нилсону предложили представить письменный рапорт о его действиях непосредственно перед переворотом. Рапорт получили в Лондоне в январе 1919 года. Нилсон отчитался о своих передвижениях, которые мы проследили выше, и подчеркнул: «Я сознавал, что замышляется государственный переворот, и ясно дал понять, что британцы не будут принимать в нем участие». Официальный вердикт гласил: «Нилсон полностью очистил себя от подозрений».
Тем, кто придерживается взгляда на историю, так точно названного «теорией заговорщиков», и тем, кто верит, что в начале XX века поступки дураков или кинжалы героев в одной части света вдохновлялись и направлялись людьми совершенно другого сорта из другой части света, тот факт, что Нилсон и Стевени не принимали никакого участия в государственном перевороте, едва ли покажется убедительным доказательством непричастности британского правительства. Множество доказательств, на некоторые из коих мы уже ссылались, указывает на то, что в соревновании за Сибирь Колчак участвовал под британскими знаменами.
Готовность, с которой Уайтхолл принял предложение Колчака служить на Месопотамском фронте, может показаться доказательством заинтересованности Британии в адмирале. Это впечатление подтверждается посланием резидента военной разведки, корреспондента газеты «Дейли мейл», находившегося в Маньчжурии, капитану Стевени в июле 1918 года. Он сообщал, что телеграфом передал в свою газету интервью с Колчаком, «в котором последний заявил, будто британское Военное министерство первоначально приказало ему отправиться в Месопотамию, а впоследствии направило его в Сибирь. Заявление в значительной степени соответствует истине, но вы должны объяснить адмиралу, что крайне желательно хранить молчание относительно его связей с нами. Соответственно данная статья подвергнута цензуре».
Если к столь недвусмысленным уликам прибавить тот факт, что двери, за которыми Колчак получил в свои руки власть, охранялись британскими солдатами, дело о соучастии Британии выглядит беспроигрышным. Однако о юридической силе этих улик следует судить в свете того, как новости о государственном перевороте восприняли в Уайтхолле. С заговорщической точки зрения там должно было царить ликование.
Реакция была диаметрально противоположной. «Крайне неудачное развитие событий… Похоже на настоящую катастрофу… Колоссальное препятствие нашим планам» – именно такими фразами отреагировал Лондон на новости из Омска. Отчасти это смятение было порождено страхом, что установление диктатуры в Сибири повлечет за собой нежелательные последствия в белых анклавах Архангельска и Южной России, но главная причина заключается в том, что военный кабинет только что – 14 ноября – принял решение defacto признать Директорию как правительство России.
Это было нелегкое и не самое мудрое решение, однако оно принималось в той сфере, где решения давно назрели, были крайне необходимы, а выносились с огромным трудом. Черновик телеграммы с соответствующим заявлением стал шедевром в своем роде. Теперь министерство иностранных дел, все усилия которого пошли насмарку, оказалось в исходной точке. Неудивительно, что в его комментариях звучали уныние, раздражение и тревога.
Тем временем в Омске британцы все глубже влезали во внутреннюю политику России, но ни один из их методов или мотивов нельзя назвать бесчестным. Они пытались спасти жизнь четырех человек, которые были арестованы и которых по установившемуся в Сибире порядку ждало то, что впоследствии стало известно как «перевод в иртышскую республику». Омск стоит на Иртыше, и на местном жаргоне это означало, что человека убили, а труп спустили в прорубь. Нилсон и Уорд замучили власти расспросами о судьбе пленников Красильникова, не получили никаких ответов и 19 ноября написали напрямую верховному правителю. «Моя страна, – указывал Уорд, – крайне обеспокоена тем, что эти политические заключенные могут пострадать без суда и следствия». Уорд узнал, что все четверо будут заколоты штыками «ночью, так как стрельба может привлечь внимание».
Все разрешилось быстрее и счастливее, чем могло бы в то время в Сибири. Пленники получили деньги и подписали обязательства уехать за границу и отказаться от дальнейшей политической деятельности. Хорвату послали телеграммы с просьбой организовать проезд освобожденных через Маньчжурию. Во Владивосток собирался отряд больных солдат из Мидлсекского полка, им и поручили сопровождение бывших политиков. Колчак лично инструктировал молодого британского офицера: «Если будет попытка с целью нападения на них или, наоборот, с целью освобождения их, тогда действовать оружием без всяких разговоров».
Этот эпизод в новом свете представляет происходящее в Сибири. Четверых известных людей похитили; двое из них занимали самые высокие властные посты. Их похитителей не тронули, зато их самих могли лишить жизни. Обеспечить их безопасность при переезде, то есть спасти, можно было, лишь поручив их иностранцам. Верховному главнокомандующему всеми сухопутными и морскими силами России пришлось положиться на дюжину британских больных солдат под командованием младшего офицера.
Поезд, в котором четверку везли в ссылку, не останавливали в больших городах. Изгнанники без происшествий достигли Маньчжурии и в конце концов оказались в Париже. Таким образом, правление Колчака началось как будто с акта милосердия, хотя вряд ли можно назвать актом милосердия неудавшуюся казнь четырех безвредных политиков, которым даже не было предъявлено никаких обвинений. Меры, принятые верховным правителем для сохранения их жизни, диктовались скорее соображениями целесообразности, чем человечностью. Он писал жене, что только защита иностранных миссий спасла их. Писал с сожалением. Колчак был жестоким человеком.
Глава 11Авгиевы конюшни
Приход Колчака к власти в Сибири восприняли по-разному. Провинциальные чиновники и военачальники засыпали его телеграммами с поздравлениями и клятвами в верности, однако от социал-революционеров Уфы и Екатеринбурга приходили страстные обвинения. Генерал Болдырев, благоразумно окруживший себя охраной из пятидесяти двух офицеров, вернулся в Омск, в личной беседе с верховным правителем выразил неодобрение и получил совет уехать в Японию. Чешские политические лидеры разразились заявлением с туманными угрозами относительно того, что они считали «незакончившимся кризисом», и в скверном настроении засели в своей палатке.
Семенов, как можно было ожидать, прислал две телеграммы с протестами, причем во второй пригрозил основать независимое государство в Забайкалье. Колчак незамедлительно ответил телеграммой, в которой в грубых выражениях освободил Семенова от командования. Тогда атаман нарушил телеграфное сообщение между Омском и Владивостоком, и в течение нескольких дней все донесения вынужденно посылали через Монголию. От карательной экспедиции против Семенова пришлось отказаться, когда японцы передали, что, если понадобится, они окажут своему