протеже военную помощь. Только через несколько недель нормальные отношения – то есть не явная, а скрытая вражда – были восстановлены между Омском и Читой, где находился штаб атамана.
Тем временем белые начали наступление, подготовленное еще до государственного переворота, и в конце декабря вошли в Пермь. Было захвачено много пленных и ценной добычи, однако, по весьма авторитетному мнению, этот успех лишил сибирскую стратегию сбалансированности. Падение Перми, казалось, открыло дорогу на Вятку, Котлас и Двину и таким образом привнесло в планы соединение с войсками Антанты, базировавшимися в Архангельске. Такой возможности те, кто составлял планы в Лондоне, давно ждали.
На самом деле возможность была призрачной. Наступление на Котлас привело бы сибирские армии, которые и так уже плохо снабжались, в малонаселенный регион, где снабжение вообще почти прекратилось бы, где была отвратительная связь и такие же условия для военных операций. Генерал Айронсайд, командовавший войсками в Архангельске, предвидел, что до долгожданной встречи у сибирских армий иссякнут все припасы и его собственные армии окажутся не в лучшем состоянии. Колчак поступил бы гораздо благоразумнее, если бы сосредоточил основные усилия на своем левом фланге, к югу от Транссибирской магистрали, и направился через относительно хорошо населенную и освоенную территорию к Деникину, расширяющему подконтрольные ему земли. А так успех белых на севере нейтрализовался поражением на юге, где 5-я армия красных оккупировала Уфу, а казаков Дутова с позором изгнали из Оренбурга.
Однако по зрелом размышлении военная ситуация давала основания для надежды. Во Владивосток прибывали вооружение и снаряжение из огромных излишков, скопившихся в арсеналах союзников. Но транспортировались они по Транссибирской магистрали медленно и непредсказуемо, и лишь небольшая их часть достигала сражающихся войск. И все-таки новобранцы, исчислявшиеся тысячами, были одеты и вооружены. Хотя недовольные чехи вышли из боев, опасно ослабив сектора, где они воевали, они все же не оказались безвозвратно потеряны, поскольку взяли на себя охрану Транссибирской магистрали, задачу, все более важную по мере того, как партизаны становились сильнее и самоувереннее.
Политических плюсов было меньше. Омск превратился в авгиевы конюшни, а как вскоре стало очевидно, Колчак был далеко не Гераклом, способным их очистить. Красильникова и двух его ближайших сподвижников формально привлекли к суду, оправдали и повысили в звании. Акты насилия не прекращались. Процветала личная месть. Министры обогащались, не брезгуя явным мошенничеством. Катастрофические ошибки в управлении никем не исправлялись. Пожалуй, самым губительным для режима была его неспособность хорошо платить персоналу железной дороги. Все признавали честность самого верховного правителя, однако он, похоже, не мог навязать собственные высокие моральные нормы другим и даже, как ни странно, не понимал, что их необходимо навязывать. Вряд ли ситуация в Сибири была бы намного хуже, если бы к власти пришел Семенов.
Точно известно, что Колчак серьезно болел пневмонией во время самого тяжкого политического инцидента, испортившего репутацию его правительства, однако невозможно с полной уверенностью утверждать, что, если бы он был здоров, власти действовали бы менее варварским способом. Ночью 21 декабря в Омске вспыхнул вооруженный мятеж. Контрразведка Ставки, прознав о мятеже, за сутки до его запланированного начала провела облаву и расстреляла два десятка вероятных зачинщиков, в основном железнодорожников. Эта расправа не смогла предотвратить восстание – мятежники захватили тюрьму и освободили всех заключенных. В Омске захват тюрьмы был единственным успехом восставших, но в промышленном пригороде Куломзино на другом берегу реки прежний порядок восстановили лишь через несколько часов жестоких боев.
Чтобы соблюсти приличия, сформировали военные трибуналы, но на самом деле вершились скоропалительные судилища, расправлявшиеся со всеми без разбора. Однако 166 человек, получившие смертный приговор, были не единственными жертвами. Например, правительственные войска расстреляли в парке 35 молодых солдат – не справившихся с восставшими тюремных охранников – только потому, что в камерах для них не хватало мест. Убиты были и многие безобидные горожане.
Самый страшный скандал разразился из-за казни политических заключенных (Колчак был уверен, что их казнили умышленно, дабы скомпрометировать его) – социал-революционеров и членов других партий, которые после освобождения мятежниками сочли благоразумным вернуться в тюрьму. Пятеро случайно попали в число приговоренных к смерти. Десять других, отпущенных военным трибуналом за отсутствием состава преступления, были тотчас же расстреляны по приказу капитана Бартошевского. Капитан за самоуправство не пострадал.
Во внешних делах перспективы омского правительства были весьма обнадеживающими. Деникин и другие белогвардейские лидеры публично признали главенство Колчака. Представители Антанты в его Ставке, включая американского генерального консула Гарриса, относились к правителю с искренним уважением и оказывали содействие. Благодаря захваченному золотому запасу Омск пользовался хорошей репутацией. Среди представителей Белого движения в Париже были влиятельные и высокопоставленные люди, и, хотя их не допустили на мирную конференцию, они успешно воздействовали на членов делегаций.
Ни одна из держав Антанты не была пока готова официально признать омский режим, однако в Лондоне, Париже и Вашингтоне не исключали, что в подходящий момент следует это сделать. Тем временем британское министерство иностранных дел и военно-морской флот Великобритании занимались организацией вывоза жены и сына Колчака из Южной России в окрестности Парижа, куда семья и прибыла в марте 1919 года. Еще один британский батальон – 1-й батальон 9-го Гэмпширского полка из Индии – прибыл в Омск в начале января, а за ним и канадская бригада.[27]
Отряд матросов с «Суффолка» с двумя 12-фунтовыми пушками, установленными на бронепоезда, завоевал отличную репутацию в зимних боях, а теперь формировал англо-русскую флотилию канонерок на реке Каме с базой в Перми. Не считая чехов, эта горстка британских моряков и морских пехотинцев была единственным отрядом Антанты, воевавшим на фронте[28]. Британские офицеры-инструкторы по приказу Нокса муштровали вялые фаланги сибирских рекрутов. И в Омске, и в других местах присутствовали французы. В Красноярске находились итальянцы. Американские эксперты неутомимо пытались предотвратить дальнейший развал Транссибирской железнодорожной системы. Полковник Уорд ездил с лекциями по промышленным центрам.
Люди верят в то, во что им удобно верить, выдают желаемое за действительное. Все, кто был тесно связан с сибирскими событиями в январе 1919 года, могли бы понять, что Антанта ввязалась в крестовый поход против большевизма, – это следовало из поведения ее ведущих представителей, как на публике, так и в частной жизни. Поэтому принкипские предложения произвели эффект разорвавшейся бомбы, вызвав сначала недоверие, а затем возмущение.
Принкипо – маленький остров в Мраморном море недалеко от Константинополя. Своим скромным присутствием в истории XX века он обязан тому, что в декабре 1918 года британское правительство предложило остальным государствам Антанты заключить перемирие в Гражданской войне и собрать в Париже большевиков и антибольшевиков, чтобы выяснить возможности достижения мира. Эта идея ни у кого не нашла отклика, а Франция отвергла ее столь решительно, что, когда в середине января ее воскресил президент Вильсон, о встрече в Париже уже не могло быть и речи. Несомненно, Принкипо выбрали отчасти потому, что маленькие острова обладают свойством расхолаживать фанатиков, но главным образом потому, что советские делегаты могли прибыть в Турцию по железной дороге, не подвергаясь особому риску и не пользуясь окольными путями.
Проект Принкипо был преждевременной и непрофессиональной попыткой создать то, что сорок лет спустя стали называть дипломатией, основанной на встречах руководителей государств. Концепция такой дипломатии разумна и гуманна. Ллойд Джордж имел в виду «божественное перемирие», во время которого прекращаются как «акты насилия и возмездия», так и любые военные действия. Прекрасные слова. С начала ноября советское правительство неоднократно призывало Антанту прекратить интервенцию и снять блокаду. Тон призывов был умиротворяющий, и намекалось, что проявленное в этом вопросе великодушие вознаградится экономически. То есть Москва явно хотела, причем очень сильно, покончить с военными действиями.
Союзники желали того же и почти с тем же пылом. Их армии испытывали муки демобилизации, проводившейся в британских войсках заведомо столь несправедливо, что дезертирство и мятежи стали обычным делом. «Мы не смеем отдать войскам непопулярный приказ, – говорил 22 января на заседании кабинета министров начальник имперского Генерального штаба, – так как от дисциплины остались одни воспоминания». Серьезные волнения назревали в Ирландии. Несколько дней спустя Фош сказал сэру Генри Уилсону, что терпение французских солдат на исходе, и в любой момент «они могут демобилизоваться самостоятельно, как сделали это бельгийцы». В США в обществе господствовали недовольство и нетерпение. Короче, ничто не устроило бы союзников (за исключением Японии) больше, чем конец Гражданской войны. Принкипо, казалось, давал некоторую надежду – единственную надежду – на то, чтобы погасить пожар.
Кажется невероятным, что кто-либо действительно мог поверить в осуществление этой надежды. Для успеха Принкипской конференции требовались три условия: белые должны договориться между собой; красные – договориться с белыми; великие державы (перед которыми соперничающим сторонам приходилось отчитываться, пользуясь неудачным сравнением Ллойд Джорджа, «точно так же, как правителям окраинных зависимых государств перед римскими императорами») должны достичь единодушия в отношении к любому решению, вынесенному белыми совместно с красными. Если вспомнить, что любое нарушение перемирия в России во время конференции привело бы к ее мгновенному провалу, трудно понять, как три великие державы зашли так далеко, что назначили своих делегатов на Принкипо.