ть тогда, когда сговоримся о характере восстания. Каково ваше отношение к Красным войскам и вообще какую вы позицию займете по отношению к Красной армии? Гетман говорит:
– С красными драться не будем, но и не пустим их сюда, а будем вести с ними переговоры. Тоня перебивает: – О чем переговоры? А если красные не захотят вести переговоры? Гетман, снова уклоняясь от прямого ответа, заявил:
Гостиница «Европейская» – штаб 1-го Офицерского полка Орлова.
– Об этом еще рано говорить, там видно будет. Сначала скажите, что вы можете дать от Ревкома. – Мне Ревкомом поручено говорить о силе и прочих моментах нашего совместного выступления, но только при одном предварительном условии, что вы дадите согласие и помощь на выпуск из тюрем, где сидят политические заключенные. Гетман обещал переговорить с Орловым. Когда Тоня Федорова, Бабахан, Луговик и Буланов явились в штаб Орлова, то последний категорически отказался выпустить политических заключенных, ссылаясь, что на ряду с политическими выйдет вся уголовщина и подорвет их дело. Из всех этих разговоров было ясно, что представляла из себя орловщина. Подпольная организация всеми силами старалась использовать Орлова, но это ни к чему не привело. Орлов со своим отрядом вышел из Симферополя, занял Ялту, Алушту и стал вести переговоры с генералом Покровским. Генерал Покровский долго уговаривал Орлова выступить на фронт. После долгих колебаний Орлов согласился: – Значит, генерал, мы пришли к соглашению? Я выступлю на фронт, и никому ничего не будет? – Конечно, конечно! – с жаром воскликнул Покровский: – за исключением некоторых зачинщиков, которые должны понести наказание. Орлов вскочил с кресла и дерзко отчеканил: – Генерал Покровский! Вы забыли, что находитесь у меня и что кроме меня зачинщиков нет! Так это меня вы хотите повесить? Но прежде, чем это случится, я успею отдать распоряжение повесить вас вон на том столбе (Орлов указал рукой на телеграфный столб за окном). Но… вы мне не нужны. Можете идти! Побледневший Покровский пытался что-то пояснить, но Орлов показал на дверь и отрывисто повторял: – Разговор кончен, генерал! Но вскоре, по невыясненным причинам, Орлов подчинился Врангелю, а барон свел его со Слащевым. Два авантюриста встретились друзьями, расцеловались, и Орлов немедленно выступил на фронт. Но два медведя в одной берлоге не уживаются. Как-то Слащев потребовал от Орлова отчета о десяти миллионах, взятых им из симферопольского и ялтинского банков на содержание отряда. Конечно, Орлов наотрез отказался отчитаться. Зная, что в штабе Слащева его ждет петля, Орлов не явился и для объяснения. Он снялся со своими частями с фронта и направился к Симферополю. По дороге орловцев разбила конница Слащева. Только с 46 конными Орлов прорвался сквозь неприятельское кольцо. В скором времени они были окончательно разбиты. Орлов с братом долго скрывались в одной из немецких колоний, не принимая никакого участия в военных действиях «краснозеленых». По взятии Крыма Орлов явился в особый отдел и заявил, что своей фронтовой работой, в качестве чуть ли не вождя краснозеленых, он ускорил падение Перекопа. Орлову поверили и поручили сформировать отряд по борьбе с бандитизмом. Авантюриста разоблачили симферопольские подпольные работники, и Орлов был расстрелян.
В объяснениях с крестьянами я воспользовался орловщиной также и как средством пропаганды. – Придет скоро время: власть помещиков и генералов падет. Вы будете свободными гражданами. Да здравстует советская власть! В ответ грянуло: – Ура-а! Уже рассветало, ветер утих. Но идти было трудно: ноги вязли в глубоком снегу. В полверсте от деревни Кадыковка мы зашли на один из пустующих хуторов, где обогрелись и закусили у сторожа. Ночь мы провели в Кадыковке у знакомца Воробьева. Такой же дружеский прием мы встретили и на хуторе Пересыпкина, где провели целые сутки. Один из нас, татарин деревни Уторкой, Абдул Смаил, ушел вербовать в наши ряды татарскую молодежь. А остальные шестеро направились в Алсу. Эта деревушка раскинулась в лощине, среди гор. Мы зашли в первый попавшийся дом и попали в рабочую семью. Хозяин, одетый по-городскому, долго присматривался к нам: кое-кто был в погонах, некоторые выглядели сущими оборванцами, все с винтовками. На расспросы мы получили лишь: «да», «нет». Все-таки, хотя и с большим трудом, мы разговорились и узнали, что дядя Семен симпатизирует советской власти. После сытного обеда мы двинулись на Ялту, чтобы встретиться с Орловым. Я тогда еще не представлял себе подлинной белогвардейской сущности орловцев и допускал, что они – истинные революционеры. Несколько улучшилось наше положение за эти немногие дни! Мы уже нашли нескольких благожелателей, а дядя Семен обещал нам всяческое содействие и просил захаживать. Такое сочувствие удесятерило наши силы. Мы перешли Черную речку через Чёртов мост и начали подниматься по зигзагообразной дороге, между нависшими скалами, одетыми кустарником. После двух с половиной часов узкий коридор вывел нас на открытую возвышенность к кордону Херсонесского монастыря. Кругом построек, обнесенных высоким забором, шумел хвойный лес, да изредка постукивал дятел. Кто-то из нас постучал в большие ворота. Залились собаки, чистый звук колокола заглушил лесные шепоты. Скрипнул железный засов, и высокий послушник в черной скуфейке спросил, кто мы такие, куда идем. Мы назвались орловцами и прошли за монахом на кухню кордона. Игумен Викентий отдал распоряжение приготовить моим товарищам ужин и постель, а меня пригласил ужинать в келью. Монах долго всматривался в меня. – Простите, вы напоминаете мне капитана Макарова, адъютанта Май-Маевского, – и он рассказал, что служил в харьковском соборе и видел меня там вместе с генералом. (После нажима красных, Викентий бежал из Харькова и, по протекции епископа Вениамина, попал в кордон.)
Церковная служба в Харькове лето 1919 г
Завязалась долгая беседа на политическую тему. Рассказы игумена о зверствах большевиков не портили мне аппетита. А насытившись, описал, как умел, жизнь и поступки строителей «Единой Неделимой». Монах молча слушал, скорбно понурив голову, и соглашался со мной во многом. Он был непреклонен лишь в вопросах непогрешимости святой церкви, подкрепляя свое, мало убедительное, красноречие текстами из священного писания. Мне было совсем не до религиозных диспутов; пришлось только указать отцу Викентию, что церковь всегда служила орудием угнетения трудовых масс.
– Вспомните текст: «Несть власти, аще не от бога». – А скажите, Павел Васильевич, Май-Маевский был религиозный человек? Я рассказал о том, как в Харькове, набравшись смелости, я спросил генерала: – Ваше превосходительство, вы не верите ни во что, но почему же вы креститесь на парадах? – Капитан, – ответил Май-Маевский, – вы слишком молоды и не понимаете, что для простого народа это необходимо. На ночь нас устроили в отдельном монастырском флигеле. В маленькой комнате было тепло и по-своему уютно. Часть наших улеглась на кровати с соломенным матрацем и на маленьком диване, а остальные прямо на полу, на войлочном ковре, который заботливо принес монах. Воробьев, ради шутки, посоветовал Вульфсону: – Завтра нам предстоит трудная дорога. Ты бы помолился всем святым. Вульфсон, укрываясь рядном, засмеялся: – Пусть за нас помолятся монахи: им делать нечего. Потом наказал постовому: – А ты там смотри лучше! На святых не надейся! Тусклый свет лампад освещал две ветхие иконы и навевал дремоту. Некоторые товарищи попробовали было перекинуться анекдотами о монахах, но я напомнил, что утром нас ждет большой переход.
Попали к друзьям
На следующий вечер мы подходили к подножию ялтинской Яйлы. Начался подъем. Сугробы и темь сбили нас с дороги. Пришлось взять направление на юг, ориентируясь тем, что северная сторона каждого дерева покрыта снегом. Чем выше – тем труднее: мы утопали в снегу, Яйла исчезла. Во тьме шумели могучие сосны, в дремучих лесных дебрях завывал ветер. Приходилось часто отдыхать в сугробах под густым кустарником, прижимаясь друг к другу. Наконец непроходимый снег заставил нас переменить направление. Через несколько сот шагов мы наткнулись на глубокий обрыв. Малейшая неосторожность, и человек упадет в пропасть. Но Воробьев пресек наше замешательство: – Товарищи, исхода нет. Не замерзать же здесь! Кто за мной – вперед! Он скользнул вниз, прыгая от дерева к дереву, за ним спустились я, Вульфсон и остальные. После часа мучительного спуска мы очутились в безопасности, по крайней Мере, от падения в пропасть. Вдали у подножья замигали огоньки. Мы скоро подошли к ним и, замедлив шаг, крадучись, стали пробираться к домам. Вдруг Воробьев шепнул – Тише! Слышите? В вечерней тьме уныло звучала песня. Это пел татарин и вязал хворост. Увидев вооруженных людей, он остолбенел, уронив хворост. Я спросил, понимает ли он по-русски. Татарин кивнул головой. – Какая это деревня и кто живет в том домике? – указал я на крайний дом. – Деревня Кучук Изимбаш, живет Измаил, «якши человек». Поняв, что мы не опричники Врангеля, жестоко преследовавшие за малейшую порубку, татарин спросил:
Татарская деревня Дерекой.
– Откуда твоя идет? Воробьев молча указал на обрыв. Татарин всплеснул руками. Оказывается, до нас еще никто не отваживался на спуск по этому обрыву. В домике Измаила нас приняли радушно. Хозяин, после традиционного «кош кельде» (с приездом), пригласил войти в комнату. Мы жадно уничтожали козье молоко и хлеб, а татарин допытывался, правда ли, что Орлов собрал всех дезертиров и, сговорившись со Слащевым, идет на фронт. Мы уже понимали всю гнусность орловских замыслов и были рады, что сама природа преградила нам дорогу в Ялту. Вблизи дома Измаила проживал пристав с четырнадцатью стражниками, и мы ушли сразу после обеда. Вечером нас хорошо встретили в деревне Адым-Чокрак, дали продуктов и указали дорогу к объездчику Евграфу, знакомому Воробьева. В горах мы набрели на житье: просека, за изгородью небольшой домик с сараем. Из трубы расстилался по балке серый дым. Навстречу затявкала собака, и на крыльцо вышел молодой человек в рабочей куртке и бархатной шляпе, из-под которой падали на плечи длинные волосы. Не то монах, не то художник. Приветливо улыбаясь, он снял шляпу и пригласил нас в дом. Вся обстановка его двух жилых комнат состояла из двух столиков, двух табуреток, кровати и самодельной скамьи со спинкой. Воробьев спросил про Евграфа, а я машинально читал названия книг на одном из столиков. Богатая у вас революционная литература, – не утерпел я: —кто ее читает? Хозяин пристально взглянул мне в лицо и, видимо, доверившись, признался: Я читаю.