ь, что расстрелянный нами провокатор «барон» Мацкерле бывал у Губаренки. Жена товарища подверглась допросу контрразведки и прямо поразилась подробностями одного разговора, про который знал только «барон» Мацкерле. Провокатор захаживал и к Борисову. Тов. Цыганкова контрразведка захватила дома. Спасая записку военкома отряда краснозеленых Камова (Орлова), которая лежала в кармане, Цыганков ударил офицера в грудь. Офицер выстрелил в него в упор. Тов. Цыганков побежал, но получил еще несколько ранений. Обливаясь кровью, он упал. Офицеры контрразведки стали бить его прикладами и ногами. Цыганков потерял сознание. После долгого издевательства, охранники оставили свою жертву со словами: «Собаке – собачья смерть!». Но т. Цыганков, несмотря на тяжелые ранения и побои, остался жив. Очнувшись, он увидел, что лежит в канаве, в луже крови. Каким-то чудом выполз из канавы, в первом попавшемся домике попросил воды. Его мучила жажда. Затем он снова выполз на дорогу и вторично потерял сознание. Стук телеги привел его в себя. Молочница, ехавшая в город, соскочила к Цыганкову и, боязливо озираясь, подошла. – Пойдите к моей жене Цыганковой на Морозовой земле и скажите ей, чтобы пришла, – прошептал товарищ. Молочница села на линейку, а т. Цыганков в третий раз потерял сознание. Он очнулся в городской больнице, куда попал через четвертый участок стражи. 22 мая, в двенадцать часов дня, в больницу ворвалась группа вооруженных офицеров и солдат. Несмотря на протесты врачей, т. Цыганкова на носилках отнесли в тюрьму и заключили в одиночку. А 25 июня военно-полевой суд при управлении коменданта главной квартиры слушал в закрытом заседании дело группы коммунистов: Е. Айзенштейна, Н. Никитина, П. Мезина, А. Румянцева, Д. Юртаева, В. Анфалова, В. Цыганкова, X. Левченко, А. Масловского, Н. Шелекетова, Ф. Гудара (он же Руберовский), М. Никитина, М. Улитина-Вилонова, С. Улитиной-Вилоновой, Е. Горового и А. Лешкевич. Коммунисты: Айзенштейн, Мезин, Н. Никитин, Румянцев, Юртаев, Анфалов, Цыганков, Левченко и Улитин-Вилонов приговорены к расстрелу; Гудар – к пятнадцати годам каторжных работ; М. Никитин – к двум месяцам тюрьмы, Лешкевич – к году и шести месяцам исправительного дома; Масловский, Шелекетов, Горовой и Улитина Вилонова оправданы. При конфирмации приговора, смертная казнь Н. Никитину, Анфалову, Улитину-Вилонову была заменена бессрочными каторжными работами. Вслед за приговором, пошли бесконечные аресты. Одно из новых дел называлось: «Дело сорока трех зеленых». В связи с моим отрядом, в тюрьме сидело сорок три товарища: Замураев, Кривожихин, Пересыпкин, Сафонов, Ксения, Евграф, Руссенко (семья), Борисов, Воробьева Антонина, четырнадцатилетний Сергей Цыганков и другие.
Комитет Шестакова и комитет Голубева провалил «барон» Мацкерле. Комитет моего брата – Василий Микалов, а симферопольскую организацию предал Аким Ахтырский. Имена этих мерзавцев навсегда останутся среди рабочих синонимами самой лютой подлости!
Наши удачи и испытания
Как-то мы решили продемонстрировать свои силы, вернее – втереть очки белым. Сшили два красных английских платка и желтой краской написали на них: «Штаб 2-го Повстанческого полка». На одной из возвышенностей вблизи деревни Ай-Тодор раскинулись самодельные шатры. В жаркой синеве повис флаг, и «Интернационал» привлек много татар с Адым-Чокрака и Ай-Тодора. Камов и я начали с ними беседу. Подошел Яша Гордиенко, отрапортовал – Связь от первого батальона. Я достал записную книжку, написал… и передал Яше – Есть, – отрывисто, по-флотски, проговорил он и скрылся в ближайшую балку. Через некоторое время явился другой. – Товарищ командир, связь от 2-го батальона. Татары совсем растерялись: всего лишь в восемнадцати верстах от резиденции Врангеля открыто стоит повстанческий штаб. Подошел третий «актер». – Товарищ командир, куда прикажете разместить пулеметную команду? Я развернул карту и громко сказал: – Сегодня ваша стоянка должна быть здесь. Я ткнул куда-то в карту. – Здесь у вас будет небольшой переход. На рассвете перейдете в этот пункт, где будете ожидать дальнейших директив. Можете идти! – Слушаюсь, – сказал третий и поспешно скрылся за горкой. Мы отлично знали, что среди собравшегося около нас населения затаились контрразведчики. Уж, конечно, они постараются сообщить Врангелю о нашей открытой стоянке. Барон в это время развивал операцию на Александровск, и мы хотели отвлечь его внимание на нас. Наше предположение оправдалось. Через четыре часа на нас двигался отряд по маршруту Чоргун – Ай-Тодор – Шулюгде. Это сообщили татары. Называли, как всегда, преувеличенные цифры. – Улан много! Пятьсот! – Нет, триста! Я скомандовал: – В ружье! В нашем отряде в то время были вооружены только двадцать четыре партизана. Мы засели за камнями небольшой горки как-раз вовремя: запылила дорога со стороны деревни Шули, и я увидел в бинокль небольшой отряд из юнкеров и стражников. Они тряслись на подводах, держа винтовки наизготовку. Едва белые поравнялись с нашим левым флангом, я встал и крикнул: – Сдавайтесь! Бросай винтовки! Вам ничего не будет! Но они быстро, как лягушки, соскакивали с подвод, щелкая затворами. Я скомандовал: – Р-о-т-а-а-а, пли! Раздался дружный залп. – Рота-а, пли! – Поднялась частая перестрелка.
– Ура! Ура! Ура! – закричали партизаны, преследуя утекавших вояк. Командир отряда, капитан, и два юнкера были убиты, четверо взяты в плен. Нам досталось много кож, муки, винтовок и патронов, а в кармане убитого начальника оказалось двести пятьдесят тысяч рублей денег. Я повернул двух пленных в сторону Севастополя и сказал: – Идите к Врангелю и доложите ему, что в восемь часов будет занят Севастополь. Забрав трофеи, мы двинулись в гущу леса, к казарме объездчика Евграфа. Едва мы расположились на отдых, как один из пленных бежал, другой же рассказал, что он бедный крестьянин, что у него есть невеста и родители и только нужда толкнула его под знамя Врангеля. Он умолял не расстреливать его. После долгого совещания мы решили его испытать. Мы даже предложили ему пойти в деревню и отнести денег родителям и невесте, но парень отказался. От него мы узнали, что разбили головную часть отряда в сорок семь штыков при двух пулеметах. Паника заставила белых удрать в Севастополь вместо того, чтобы распотрошить нас из пулеметов. Миновав с отрядом Айтодорский район, мы спустились к кордону Херсонесского монастыря. Монахи недоумевали, откуда взялась такая сила, а мы просто ввели в заблуждение святых отцов. Одни и те же партизаны прошли по густой аллее несколько раз таким образом, что, казалось, будто нас не меньше четырехсот душ. Затем я вспомнил о приглашении золотопогонных рыболовов в экономию Томиловых и решил соблюсти вежливость. Наши со всех сторон окружили постройки. А небольшая группа направилась по прямой хорошей аллее к главному дому. Навстречу нам шел лейтенант с женой. Поравнявшись с нами, он дружески спросил: – Много поймали? Он узнал меня и был не прочь поболтать. Но я спросил у него документы, выяснил, что его фамилия Бурлей, и потребовал его оружие. Бурлей возмутился. Потом я предложил парочке следовать за нами. По пути попалась встревоженная хозяйка. На мой вопрос, можно ли приготовить солдатам обед, хозяйка прошипела: – Для господ офицеров можно, но для ваших солдат у меня нет продуктов. На террасе уже стояло под арестом несколько «отдыхающих» офицеров-рыболовов и три молокососа из кадетского корпуса. Я сел за стол; лейтенант смерил меня вызывающим взглядом и надменно протяжно проговорил: – Лейтенант, я сын адмирала Бурлея – я тоже лейтенант. Что это за обращение, ваша фамилия? Я помедлил и так же протяжно начал: – Если вас интересует моя фамилия, я охотно сообщу… (пауза, общее напряженное внимание). – Адъютант командующего Добровольческой армией генерала Май-Маевского – капитан Макаров, ныне командир 2-го Повстанческого советского полка. Как вам это нравится, лейтенант? Я повернул голову к «рыболовам» и напомнил: – А для вас я являюсь Арзамасцевым! Бурлей стал белее полотна. Куда девалась его гордая осанка. Чуть не падая, дрожащим голосом, он проговорил: – Господин Макаров, разрешите сесть. – Я господ… – Товарищ, – попробовал было он заговорить, но я его перебил: – Какой ты мне товарищ?! Садись! Лейтенант, видимо, терял рассудок. Его жена упала к моим ногам. Я заставил ее встать, а хозяйку вторично спросил, найдется ли что-нибудь для моих солдат? Через несколько минут стол был прекрасно сервирован и были поданы хорошие вина. – Братва, кроме караула, садись шамать, – позвал я своих. Из благородных офицеров мы превратились в настоящих партизан. Приборами никто не пользовался, ели руками, и перед едой каждый имел право выпить маленький стаканчик вина.
Дача в Крымских горах.
Когда смененный караул закончил трапезу, я обратился к лейтенанту и всем захваченным: – Прежде, всего, снимите погоны и форму: они нам крайне необходимы для работы. Вы проситесь к нам в отряд, но какое у нас будет к вам доверие? Ведь вы захвачены не неожиданно. Вы хорошо знаете, что мы пишем воззвания и предлагаем покидать ряды белых, назначаем вам время перехода, но вы не переходите. Вы все ждете: авось выйдем на широкую московскую дорогу. Ваше счастье, что мы вас не расстреляем. Однако помните, что добровольно перешедшим в наши ряды гарантируем жизнь, а мерзавцев беспощадно расстреливаем и будем расстреливать. Передайте князю Туманову и барону, что мы постараемся с ними увидеться в лучших условиях. Жить вам в имениях с сего числа запрещаем. До скорого свидания. Камов дал распоряжение снять караул, а Гаузе подошел ко мне: – Товарищ командир, разрешите вести части. – Хорошо! – На ремень! Налево в лес, шагом марш, – скомандовал Гаузе. На глазах многих остающихся офицеров блестели слезы. Мы нанесли чувствительный удар их офицерскому самолюбию. Войдя в лес, мы долго смеялись над приключением. Некоторые партизаны предполагали, что эти офицеры, пережившие сегодня переходы от жизни к смерти, явятся хорошими агитаторами в деле разложения армии Врангеля. Но, как после выяснилось, лейтенат Бурлей с другими офицерами на подводах «снялись с якоря» в Севастополь, где лейтенант с ужасом рассказывал везде и всюду о жутких моментах, пережитых им во время захвата имения краснозелеными. При этом, ради спасения поместья своих родственников, Бурлей старался преувеличить наши силы, дабы Врангель обратил внимание на повстанцев. Ночью, пройдя шоссе вблизи деревни Арнаутки, мы поднялись на вершину горы, чтобы перейти в район Байдарских ворот. Южнее раскинулось широкое бурное Черное море с обрывистыми каменистыми берегами. Лес был не густой, местами вырубленный. Отряд расположился на отдых, а разведка пошла на Арнаутку за продуктами.