Подозреваю, что «чистых» поляков в этой армии было мало. Она была создана в противовес Армии Крайовой. Последняя состояла из остатков разбитой в 1939 году немцами и частично Красной Армией польской армии, которая вела полупартизанскую войну на оккупированных территориях. Армию Крайову создало и контролировало польское правительство в изгнании во главе с Миколайчиком. Это правительство считалось (и было!) враждебно настроено к СССР и не признавало присоединение к СССР Западной Украины и Белоруссии. Варшавское восстание под руководством Бур Комаровского, возглавлявшего тогда армию Крайову, было плодом деятельности правительства Миколайчика, и его начало не было согласовано с нашим командованием. После войны было много спекуляций по поводу провала этого восстания. Нас, как и союзников, обвиняли в том, что не было оказано должной помощи восставшим из политических соображений и у поляков провалилось Варшавское восстание с чудовищными потерями. Армии Людова и Крайова враждовали между собой, и поговаривали, что между ними были даже стычки. Две враждующие армии отражали раскол в польском обществе и скрытую борьбу за влияние в Польше. Это отдельная тема. Поэтому ограничусь констатацией фактов. Нам же, солдатам, было не до этого. Главное, разбить немцев и иметь побольше союзников.
Поговорив с конфедератом, я вернулся к себе в часть, обменялся увиденным со своими ребятами, написал, кажется, краткое письмо домой, что жив, здоров, все в порядке, поужинал и лег спать. Завтра артподготовка и наступление. Мне приказали идти утром с дополнительными катушками связи на НП, пока идет артподготовка и немцы будут слабо огрызаться.
Утром без аппетита наскоро позавтракал традиционной кашей из перловки с тушенкой и чаем. С началом артподготовки водрузил на плечи катушки и карабин и пустился в путь. Как обычно, двигался по нитке связи, то держа ее в руке, то стараясь не потерять из виду и не спутать с другими черный, гуперовский провод, протянувшийся по земле. До первого промежутка на краю жилого массива дошел спокойно, а далее двигался вдоль улицы перебежками от укрытия к укрытию (здесь от подъезда к подъезду), чутко прислушиваясь, нет ли налета с немецкой стороны. Иногда с шипящим свистом летели мины и рвались невдалеке, заставляя прижаться к стенке или нырнуть в подъезд. В один из налетов нырнул в подъезд и увидел свет в подвале. Спустился, а там сидят 3 или 4 польских солдата. Перед ними фляжка со спиртом. Закусывают. Спросил, откуда они и как дела. Старший махнул рукой и сказал, что дело дрянь. При переправе почти всю роту перебило. Огонь жуткий. Пришлось вернуться. Остались только они, а вечером или завтра опять попытка пробиться. Правда, другой отряд захватил кусок здания на набережной, а дальше ни шагу. А мы не смогли к ним переправиться и помочь. В общем, хана нам. Настроение у всех было подавленное. Кстати, это были «русские» поляки из «нашей» 1-й польской армии. Я пожелал им успеха (авось пронесет!) и опять перебежками от укрытия к укрытию двинулся дальше к Висле. Вот и набережная. На той стороне почти непрерывная стрельба. Чувствовалось, что там жарко. Быстро свернул влево за 5–6-этажный дом на берегу. Здесь НП.
Поднялся (взбежал) по лестнице на предпоследний этаж. В пролетах кое-где пробоины от снарядов и видны кусок реки и тот берег. В полностью разворошенной квартире расположились наши связисты и отдыхающие разведчики, Шалевич и еще кто-то. Дежурный разведчик (помнится, Хвощинский) с Комаровым и комбатом были на чердаке, где оборудован наблюдательный пункт. Они засекают цели и дают команды на батарею. То и дело наверху, справа, слева, ударяясь о стену, рвутся снаряды и мины, но за стенкой не страшно, тем более что снаряды и мины легкие, малокалиберные. Тяжелыми снарядами бьют редко и где-то в стороне. Изредка перебивают нашу «нитку», и дежурный связист бежит связывать разрыв. Сбрасываю поклажу и сажусь отдохнуть. Хочется перекусить (перед походом на НП аппетит отбивает). Роюсь в разбросанном барахле, разбитом буфете и нахожу банку какао! Сто лет не пил его! Шалевич дает немного песку, я тщательно размешиваю, и мы едим его ложками, запивая водой. Не шоколад, конечно, но вкус ничего. Спустился Комаров и подтвердил, что дело дрянь. Немцы усилили нажим, и наши на том берегу еле держатся, а до ночи переправить подкрепление невозможно. Да и ночью тяжело, вешают ракеты и бьют по площади реки. Но все же удается, улучив ослабление огня, проскользнуть на ту сторону, подбросить кое-какие резервы и вывезти раненых. Как и ожидалось, потери большие. Там наш комбат пятой батареи Михаил Данилин с ребятами. Ранило его, но пока держится и корректирует огонь. Поднявшись на НП, я выглянул наружу и увидел реку. Справа рухнувшие и искромсанные пролеты взорванного моста. Вся река в фонтанчиках от мин, снарядов, автоматов и пулеметов противника. Да, через такой заслон не пробьешься, разве ночью, когда обстрел тише и не прицельный, а «по площадям». На том берегу, на набережной, все дома в дымке разрывов. Отсюда не поймешь, где наши, где немцы. Впрочем, комбат и разведчики уже ориентируются. Однако ощущение безнадежности этой операции. Даже при сомнительном успехе будет много крови. Так думают все, с кем ни поговоришь. Понаблюдав, вернулся в комнату, и, когда стрельба по нашему берегу на время стихла, я вернулся «домой» налегке, быстро и без осложнений.
Впоследствии узнал, что в это же время разведчик 5-й батареи Полунин и связист Панчалидзе пробирались на свой НП. На улицах валялся всякий хлам, и нас предупредили, что там много мин-ловушек, надо обходить все предметы стороной. На одной из улиц Полунин увидел консервную банку и из озорства поддал ее ногой в сторону Панчалидзе. Раздался взрыв, и ранило не Полунина, а Панчалидзе! Он вообще оказался неудачником и часто попадал в скверные истории. Однажды, уже в Германии, он стоял на посту у штаба дивизиона. Была ночь. Вдруг он услышал приближающиеся шаги. «Стой, кто идет?» Молчание, и приближающиеся шаги. «Стой, стрелять буду!» Опять молчание. Шаги совсем близко. Мелькнула эсэсовская фуражка. Выстрел почти в упор, и молчун рухнул на землю. На выстрел сбежались все: от начальника караула до обитателей штаба. Оказалось, что молчун — это комбат нашей батареи Ершов. Он был мертв, пуля попала в голову. В чем дело, как такое возможно? Все очень просто. Ершов ходил к соседям. Там хорошо клюкнули. Кто-то дал ему найденную фуражку эсэсовского офицера. Он спьяну натянул ее на голову и так пошел обратно. Окрика, возможно, не слышал, а скорее не обратил внимания. Дело скандальное! Его кое-как замяли, а домой ушла похоронка: «Погиб в бою с немецко-фашистскими захватчиками…» Сколько еще было нелепых смертей по пьянке! Комбатом тогда у нас стал лейтенант Бойко.
Однако пора идти дальше. Следующая попытка наступления сопровождалась большими жертвами. Заняли всего несколько домов на набережной. Готовились к третьей попытке, хотя считали ее безнадежной, и вдруг приказ: вернуть всех с того берега и перейти к обороне. Восстание подавлено, сообщили нам. Действительно, на той стороне Вислы стрельба прекратилась. Сколько же там было жертв среди восставших и гражданских лиц, думали и обсуждали мы.
Сейчас говорят и трубят (!), что мы и союзники не оказали помощи восставшим. Враки! Я сам свидетель и участник попытки помочь. Возможно, опоздали, или было мало усилий с нашей стороны, или, как говорили, восстание не согласовали с нашим командованием, поскольку у Бур Комаровского, мол, было одно желание: опередить нас, самим освободить столицу и создать свое правительство. В результате к подходу нашей армии немцы сосредоточили здесь крупные силы, и пробить здесь брешь было практически невозможно. Может быть, так, не берусь судить. Знаю только, что мы, солдаты и офицеры, искренне хотели помочь. Было много жертв, но не вышло, и мы понимали, что расправа эсэсовцев над восставшими была чудовищной!
Наступило затишье. Нас переместили немного левее, напротив южных пригородов Варшавы, и мы, как и все, перешли к обороне. Стало спокойно и тихо. Редкая перестрелка через реку. Напряжение спало. Наступила передышка, хотя мы понимали, что это ненадолго! Действительно, через пару-тройку дней нас вновь перебросили, уже севернее Варшавы, где сохранялся плацдарм немцев на нашем, правом, берегу Вислы. Приказано ликвидировать их плацдарм и захватить наш плацдарм уже на том, левом, берегу.
Полк занял позиции под Яблонной-Легионовой, и сразу же началась подготовка к наступлению. Наш комвзвода Комаров впервые взял меня с Шалевичем на поиск места и сооружение НП в расположении поддерживаемого пехотного подразделения с последующим дежурством на НП. Это доверие мне польстило. Наконец-то моя близорукость не служила препятствием и я причислился к негласной элите батареи (элитарность и уважение определялись степенью опасности, и все, кто оказывался на передовой с пехотой, удостаивались этой чести). Это было мое первое участие в наступлении в общих рядах с пехотой и потому запомнилось особенно ярко.
Вечерело. Немцы непрерывно огрызались минометным огнем. Догадывались, что готовится наступление. Мы взяли у старшины лопаты (выбирали поострее и крепче, немецкие; наши были значительно хуже, тупые, из непрочного, гнущегося железа), я карабин, а Шалевич автомат за спину и во главе с Комаровым пошли к передовой. Чем ближе, тем отчетливей стрельба и минометные разрывы. Стало понятно, что будет туго, опасно, придется сооружать НП при непрерывном обстреле. Однако мы шли с Комаровым, которому, как я отмечал выше, бесконечно доверяли и знали, что он напрасно рисковать нами не будет и организует все наилучшим образом.
Остановились у второй линии окопов. Уже посвистывали пули, но на излете. Комаров приказал залезть в траншею и ждать его возвращения. Он сам пойдет вперед и выберет место для НП. С этими словами он быстро пошел вперед к слегка заросшей, неглубокой лощине, которая примыкала к первой линии окопов. Лощина и весь передний край почти непрерывно обстреливались из минометов. Мы стояли в траншее бок о бок и напряженно вглядывались вперед, пытаясь определить, куда направился Комаров. Совсем стемнело. Смутно просматривались отдельные деревца лощины и вспышки минометных разрывов и трассирующие очереди автоматов и пулеметов. Прошло минут двадцать, и вдруг у моего левого уха, между мной и Шалевичем, прогудела пуля на излете. Мы шарахнулись друг от друга и пригнулись за бруствер. Несколько сантиметров влево или вправо, и попало бы прямо в лоб. Опять повезло! Сколько еще было этих «повезло». Вот из темноты