«И были они в точности как мы, только одежды разные. Им тоже казалась любовь вечной, а прошло время, и следа от них не осталось. Всех уравняла смерть своей косой, и счастливых, и несчастных… Горькие мысли лезут, но оно всегда так. Где любовь, там и смерть. Сладкая парочка – любовь и смерть, а вернее, две стороны одной медали».
Тут Георгий понял, что Анина мать обращается к нему, и отвлекся от философских дум.
– …мы были буквально шокированы, Георгий, когда узнали, что вы служите в милиции, – щебетала Тамара Васильевна, – ведь у Полиночки в фирме уже место было для вас готово, и она возлагала на вас большие надежды.
Георгий изобразил что-то вроде офицерского поклона.
– Открою вам маленькую тайну, – продолжала мама Ани, – Полина тогда сильно рассердилась, потому что найти вам замену оказалось весьма непросто. И ваша мама, Георгий, пережила много неприятных минут, она была просто в ужасе, а я ее убеждала, что все не так уж плохо. И оказалась права!
– Безусловно, Тамара Васильевна!
– Да, сейчас полицейские считаются элитой, но тогда… Я просто не представляю, что могло заставить вас, Георгий, с вашим-то интеллектом и памятью, нырнуть в ту клоаку. Слава богу, нам никогда не приходилось сталкиваться, но я знаю, что в те годы там царила полная разруха.
Георгий улыбнулся. Аня отступила, видимо, давая понять, что непричастна к маминому любопытству, и делала вид, будто изучает фотографии артистов.
– Это закон физики, – развел руками Георгий, – Тамара Васильевна, чтобы взлететь к высшей точке, ускоряться надо из точки нижней, а не из середины.
– А вы рисковый человек! – Анина мама кокетливо погрозила ему пальцем. – Впрочем, я всегда знала, что вы не пропадете, еще с тех пор, как вы мальчиком приходили к нам в гости вооруженным до зубов. Уже тогда было понятно, что мирная карьера адвоката не для вас. Но все же милиция…
Третий звонок избавил его от необходимости оправдываться. Георгий повел своих дам в зал.
Спектакль оказался в точности так плох, как он и предполагал, но Георгий не скучал, потому что рядом была Аня. Он смотрел, как блестят ее глаза в темноте зрительного зала, переводил взгляд на руки – тонкие, с длинными хрупкими пальцами. Аня неподвижно держала их на коленях.
Иногда она слегка склоняла к нему голову и еле слышно спрашивала: «Ужасно, да?» – и именно тогда, когда это было действительно ужасно. Георгий кивал, и они вместе, как заговорщики, косились на Тамару Васильевну. Та сидела с прямой спиной и внимательно смотрела на сцену.
Он надеялся, что в антракте кто-то предложит уйти, но дамы твердо были намерены держаться до конца, а когда в буфете встретили знакомых, семейную пару лет шестидесяти, и те восхитились оригинальной трактовкой, Георгий понял, что сидеть ему не пересидеть.
Вдруг вспомнилось, как он, будучи в командировке, ходил на эту же самую пьесу в местный театр, и там как-то обошлись без оригинальной трактовки, обнажения сущности и прочего высокого искусства. Сделали все по старинке, некая условность декораций происходила скорее от скудости бюджета, чем от дерзости художника, и за весь спектакль никто ни разу даже не разделся, и однако постановки элитных режиссеров слились в сознании Георгия в один серый ком, а тот простенький спектакль остался ярким и приятным впечатлением.
Но вслух он этого говорить не стал, не хотел быть мальчиком, кричащим «а король-то голый!», поэтому обошелся эвфемизмом про смелую трактовку, и за спиной супругов поймал озорной Анин взгляд.
После спектакля он отвез сначала маму, потом Аню, и снова девушка на секунду задержалась на пороге, но Георгий растерялся, замешкался, и пауза затянулась так, что просить о чашке кофе стало уже неудобно.
Чувствуя себя идиотом, Георгий поцеловал девушке руку и ушел, договорившись о встрече в выходные.
Дома ждал сюрприз: когда Георгий, стараясь не шуметь, отпер дверь, ему навстречу вышла Люся.
«Какого хрена?» – чуть не вырвалось у него.
– Ну, слава богу, вы дома. – Люся хлопотливо вытерла руки полой фартука.
Зачем она его нацепила среди ночи? Георгий молча снял куртку.
– Вас ужином покормить?
– Спасибо, сыт.
– Ну смотрите сами, я там все оставила, если кушать захотите.
– Вы почему еще не дома, Люся?
– Ну как же? Вас нет, а Алешеньке, – Люся перешла на свойский шепот, – Алешеньке не годится пока одному дома быть…
– Он взрослый парень.
– Это вам так кажется.
Георгий решительно взял Люсю под локоток, провел к себе в кабинет и плотно закрыл дверь.
– Давайте уточним. Я дал вам премию и повысил жалованье не потому, что хочу от вас чего-то большего, чем вы делаете сейчас. Люся, меня вполне устраивал тот объем, который вы выполняли прежде, и, кажется, я достаточно ясно дал вам это понять. Простите, что сразу не сообразил, что после смерти Карины Александровны у вас прибавилось обязанностей, но…
– Господи, да что вы такое говорите! – вдруг перебила Люся. – Разве в деньгах дело? Я просто хочу помочь! Вы ж мне как родные…
Георгий поморщился.
– Да-да, – пылко продолжала Люся, – я Карину Александровну с детства знала, и Алешеньку помню еще совсем малышом, ну и вас, конечно, Георгий Владимирович, каким вы красавцем свататься пришли.
– Люся, ну что это за ренессанс крепостного права?
– А не надо издеваться! – обиженно краснея, проговорила Люся. – Ближе вас у меня никого нет, а я не приучена близких людей в беде бросать. Вам женская рука сейчас ой как нужна, хоть вы сами этого не сознаете. Взрослый парень, говорите? Перед отцом, может, оно и надо храбриться, но чтобы было кому поплакаться, тоже очень важно.
– И все же я вас настоятельно прошу не выходить из круга своих обязанностей.
– Так разве я денег требую? То, что вы платите, отработаю, а остальное по-дружески…
– Давайте без «по-дружески», – отрезал Георгий. – Без родных и близких. Люся, вы отлично работаете, и прошу вас этим ограничиться. Надеюсь, вы меня поняли?
Она покачала головой и вздохнула с такой жалостью, будто Георгия пытали у нее на глазах:
– Ну я же от всей души, от чистого сердца…
– Да я понимаю, Люсенька, – смягчился сразу Георгий, – только не нужно. Я буду чувствовать себя обязанным, а отблагодарить вас не смогу.
Разговор с домработницей оставил неприятный осадок. Действительно, если ты не принимаешь помощь, идущую от чистого сердца, это называется гордыня. Но, черт побери, если он даст слабину, Люся тут поселится!
Пока мама опекала овдовевшего сына и внука, домработница была тише воды ниже травы, но прошло время, мама вернулась к своим делам, которых у нее было немало, и Люся спешит завоевать освободившиеся территории. Зачем? Какую выгоду сулит превращение в ангела-хранителя семьи Пестряковых? Зарплату Георгий ей поднял, премию дал более чем приличную… Что еще с него можно отжать? Вот что, что?
Георгий нахмурился и подумал, что злится на Люсю и отказывает ей в чистых душевных порывах из-за того, что она заметила, что он оставил сына одного.
Упрек? Справедливый?
Георгий снял тапки и в одних носках подкрался к комнате сына и приоткрыл дверь. Из темноты доносилось мерное дыхание спящего юноши.
Парень был только рад, что отец свалил! В его возрасте Георгий обожал оставаться один в квартире, и все подростки такие.
А и сидел бы он дома, как примерный отец, все равно каждый в своей комнате. Сын в книге или соцсети, а он сам – на беговой дорожке. Семейная идиллия.
Нужно было остаться у Ани. Вспомнилась ее длинная тонкая шея, трогательные ключицы в вырезе простого черного платья, легкие завитки волос, еле слышно касавшиеся его щеки, тонкий аромат ее духов…
Нет, хорошо, что хватило силы воли уехать.
У них с Аней будет красивая история любви, без поспешного секса и связанных с ним неловкостей и недомолвок.
Георгий привык считать себя элитой, хотя и не любил этого слова в применении к людям, поэтому до сегодняшнего вечера не осознавал, что Аня находится на более высоком уровне. Если он – просто элита, то Анина семья – элита элит, или, как было принято говорить раньше, сливки сливок.
Он не может дать ей ничего такого, чего у нее нет, так хотя бы красивое ухаживание и свадьбу по ее вкусу.
А секс подождет.
«Тем более через три дня среда, и я к Нинке», – вспомнил Георгий и улыбнулся.
Зиганшин мирно собирался домой, когда в кабинет ворвалась Анжелика, и стала бестолково по нему метаться, как пушечное ядро из мультиков.
– Славик, соберись! Умоляю тебя, родненький, только не прощелкай!
– Господи, да что случилось?
– Соседи выезжают в Израиль и хату срочно продают. Второй этаж, шесть комнат, два балкона, кухня километр!
– Не потяну.
– Ты погляди сначала! А там напряжешься, тут займешь, там перехватишь, ну да ты сам знаешь, как оно бывает.
– Даже не собираюсь ехать с тобой. До дому, так и быть, подброшу, а дальше ни-ни.
Анжелика покопалась в сумке, достала внушительную связку ключей и потрясла у него перед носом.
– Почему я не удивлен? – вздохнул Зиганшин. – Почему мне не кажется странным, что ты не успела сама заехать, как уже в курсе, кто что продает и куда сваливает, и даже в риелторы к ним записалась.
– Поехали давай!
– Втюхивай неликвид кому другому, а я свой потолок знаю: пять комнат в плохом районе или четыре в хорошем. Но никак не шесть в отличном.
– Славик, а ты уверен, что на шестом ребенке Фрида остановится?
– Слушай, ты вот Коле слово «нет» хорошо растолковала, а сама, по ходу, выучить забыла.
– Это тебя не касается. Ты не рассуждай, родной, а давай собирайся. Поговорить – не купить.
– Нет. Эн е тэ! Нихт! Найн! Ноу! Как еще сказать, чтобы ты поняла?
– Никак.
Зиганшин закрыл кабинет и пошел к машине, чувствуя себя ребенком, которого тащат за ухо.
Он хотел быстро высадить Анжелику возле подъезда, но номер, естественно, не прошел.
Припарковавшись возле торгового центра, они минут десять еще шлепали по бодрым весенним лужам, потому что соседство ока