залось довольно условным: продаваемая квартира располагалась за два дома от Анжелики.
Зиганшин сразу влюбился в этот дом, похожий на мрачный средневековый замок, в просторный внутренний двор и в лестницу с изразцами. Он понял, что хочет жить именно здесь, и нигде больше, а что Анжелика будет не дверь в дверь, так это дополнительный бонус.
Они подошли к огромной, очень старой двустворчатой двери. Тяжелое дерево было выкрашено коричневато-красной шаровой красочкой, природный оттенок которой потускнел от времени. Возле замочных скважин краска облупилась, открыв серую изнанку, по наличнику шел ряд черных кнопок звонков с табличками, на которых можно было разобрать только отдельные буквы.
Повозившись с незнакомым ключом, Анжелика отперла дверь, но та не подалась, и Зиганшину пришлось сильно дернуть, чтобы открыть.
– У нас тоже так бывает, – сказала Анжелика, – дерево разбухает весной и осенью, а летом и зимой нормально.
– Как шизофрения прямо, – фыркнул Зиганшин и с некоторой опаской вошел.
Владельцы уже вывезли мебель, и, возможно, поэтому квартира показалась ему необыкновенно просторной. Тут детям не будет тесно, даже если Фрида решит усыновить еще десять человек. По коридору можно пройти, раскинув руки, и не коснуться стен, кухня показалась ему не меньше теннисного корта, да и комнаты гигантские. Самая маленькая равна самой большой в его прежней квартире, которую он не считал тесной.
Почему-то чувствовалось, что здесь жили хорошие люди. Может быть, они были не очень счастливы, но это уже другая история.
Анжелика села посреди кухни на оставленный табурет – очень старый, когда-то покрашенный той же краской, что и дверь, но теперь деревянные ножки полностью обнажились.
– Смотри, паркет нетронутый, – сказала она, – а в ванной хоть десять стиралок ставь, а для душевой кабинки все равно место останется. Ты же хочешь душевую кабинку, родной? Гидромассаж, все дела…
– За эту квартиру мне пришлось бы отдать даже хату, где мама с отчимом сейчас живет.
– Ну так здесь вам всем место найдется. Одна спальня вам, другая Ксении Алексеевне, а четыре комнаты детям.
– Да ну тебя.
– А вот для собак. – Поднявшись, Анжелика показала ему дверь еще в одну комнатку за кухней.
– Мама не такая дура, чтобы броситься в гущу внуков…
– Дура – не дура, чего гадать? – элегически вздохнула Анжелика. – Ты вон лучше посмотри балконы.
Зиганшин вошел в пустую квадратную комнату, в центре которой с потолка свисала старая медная люстра с греческим орнаментом и осыпавшимися стекляшками, и распахнул балконную дверь. В лицо пахнуло весенним дождем, а на голову упала старая, размокшая лыжа. Очень старая, еще деревянная, с нарисованным на носке снеговиком. Зиганшин посмотрел, нет ли еще чего любопытного, но обнаружил только глиняный цветочный горшок.
Взявшись за холодную и мокрую чугунную решетку, Зиганшин взглянул вниз, на детскую площадку. Все такое яркое и новенькое, Светочке бы понравилось кататься на желтой горке-трубе.
Он достал телефон и посмотрел инфраструктуру. Детский сад в соседней парадной этого дома, школ аж четыре, выбирай любую. До службы ему двадцать минут, а если продаст машину и купит велик, то даже быстрее. В трех кварталах небольшой парк, где можно выгулять собак. Идеальное место. И если бы он не тупил, не возрождался, как дурак, к честной жизни, то сейчас спокойно оформлял бы документы. Но нет, поманила идиота чистая совесть!
Вздохнув тяжело и протяжно, Зиганшин вернулся в кухню.
– Поехали, Анжел. Чего душу зря травить?
– Давай хоть Ксению Алексеевну дождемся.
– Что?
– Я ей обрисовала ситуацию, так что они с мужем сейчас мчатся сюда.
– Кто тебя просил?!!
– Давай просто дождемся. Шоколадку будешь?
Зиганшин взял батончик «Марс» и, кусая на ходу, еще раз прогулялся по квартире. Ему так не хотелось отсюда уходить, что даже злость на Анжелику за грубое вмешательство в его личные дела никак не разгоралась.
– Жаль, чайника нет, – вздохнула Анжелика, – плита-то вроде как работает.
Действительно, в углу кухни стоял настоящий раритет – эмалированная газовая плита на ножках, с четырьмя черными пластмассовыми ручками и одной красной – для духовки. Под ней на боку лежала тронутая ржавчиной небольшая гиря.
– Это не для спорта, родной.
– А зачем?
– Капусту квасить, жарить цыпленка табака, творог к пасхе выжимать…
– Она же ржавая.
– Не пользовались просто давно. Если ты вдруг не возьмешь квартиру, я эту гирю себе заберу, незаменимая вообще в хозяйстве вещь.
– Давай.
– Погоди, мне почему-то кажется, что мама согласится.
– Конечно согласится, когда ты на нее наедешь.
– Ну хочешь я для чистоты эксперимента домой пойду? Потом ключи занесешь.
Зиганшин покачал головой.
– Я буду тихой как мышка. Слушай, Славик, а я вот что спросить хотела… Если бы кто-нибудь сходил в архив и изучил дело маньяка, убившего девушку Пестрякова, ты же бы не хотел, чтобы этот кто-нибудь рассказал тебе подробности?
– Я же просил, Анжела!
– Ну не смогла я, не смогла…
– Я думал, мы договорились! Вот ты Колю своего ругаешь, а сама? С тобой как на пороховой бочке, никогда не знаешь, что ты сделаешь, кроме как когда просишь чего-то не делать! Тут полная уверенность, что ты поступишь наоборот! Говорят не звони, ты звонишь, не ходи в архив – ты идешь!
– Не, не, сейчас точно всё. Никакого больше Пестрякова, Я и тебе не расскажу, что узнала, и сама забуду.
– Точно?
– Клянусь!
Зиганшин сел на широкий подоконник и уставился в окно. Он дал Георгию Владимировичу слово – и обязан его сдержать. И сдерживал, и почти уже забыл о Пестрякове и Климчуке. И что бы там ни узнала Анжела, это не изменит его решения. Начальник собственной безопасности – человек непростой, но не убийца. Все-таки Зиганшин тоже не вчера пришел на службу в правоохранительные органы, у него за плечами большой опыт, послуживший к развитию профессионального чутья, так что он может отличить порядочного человека от серийника, даже такого, на которого маньячный стих находит раз в двадцать лет.
– Я – могила! – торжественно провозгласила Анжелика у него за спиной.
Зиганшин обернулся:
– Ладно, могила, рассказывай давай.
Анжелика не сильно рисковала вызвать у Георгия Владимировича подозрения. В деле серийного убийцы Тарасевича, в общем, было на что посмотреть, кроме единственного допроса жениха одной из многих жертв.
Ямпольская объясняла свой интерес к старым делам неопытностью, мол, она так долго просидела в глухомани, причем в основном в декретах, что чувствует себя как вчерашняя выпускница юрфака. Коллеги не больно-то ей помогают, наставниками быть не хотят, вот и приходится наращивать мастерство на примерах корифеев.
Случай Тарасевича был действительно поучительным.
Первый эпизод состоялся в девяносто восьмом, когда в пригородном парке обнаружили тело девушки. Убийца оглушил ее ударом по голове и задушил с помощью бельевой веревки. Сумочку он забрал, но кроме этого взял еще одну туфлю, и нарисованная на груди жертвы звезда заставила предположить, что действовал маньяк, а не грабитель, и версия подтвердилась, когда обнаружили еще один женский труп со звездой и без туфельки. А потом еще и еще…
Утрата сумочки, в которой женщины держат абсолютно все, серьезно затруднила опознание погибших девушек. Кроме того, преступник действовал в разных пригородах, часть которых официально находилась в городской черте, а часть принадлежала области, и много времени прошло впустую, пока преодолевалась неизбежная в таких случаях волокита, и была создана следственная группа.
Заработала она, впрочем, не за страх, а за совесть. Когда наконец установили личности жертв, между ними не нашли ничего общего, никаких точек соприкосновения, кроме одной: все девушки каждый день ездили в город на электричках. Три из них учились в институтах, одна в медучилище, и четыре работали в центре.
Кто-то выходил на маленькой станции и бежал домой через безлюдный парк, кто-то – на вокзале и ехал домой автобусом, но тела находили не там, где пролегали маршруты девушек, поэтому версия, что маньяк выслеживает жертв в электричках, долго не принималась за основную.
К счастью, допросили однокурсницу погибшей девушки, и она вспомнила, как та рассказывала, что однажды ехала вместе с симпатичным, но чуть странноватым и навязчивым мужичком.
Девушка пожаловалась подружке только потому, что ей хотелось почитать новый детектив, купленный на лотке возле вокзала, и только она устроилась на скамейке возле окна и раскрыла книгу, как подсело «это чмо с усами» и начало излагать свои взгляды на мировую литературу. Сначала заявил, что Хемингуэй, портрет которого висел над изголовьем всякого уважающего себя шестидесятника, никакой не писатель, а всего лишь посредственный журналист, а что сейчас печатают, это вообще за пределами добра и зла, но истинная классика переживет этот упадок, ну и прочее в таком же духе. Девушки решили, что человеку просто нужны были свободные уши, посмеялись над приставучим дураком и забыли.
Оперативники снова пошли по окружению жертв, и обнаружилось, что еще одна девушка незадолго до смерти рассказывала, как общалась в электричке с каким-то дядечкой, только речь шла не о литературе, а о житейских делах и политике.
Что ж, на жаждущих общения граждан можно нарваться где угодно – в транспорте, магазине, в очереди у врача и даже на пляже. Они вкручивают тебе свою автобиографию, политические взгляды, делятся воспоминаниями о своей геройской юности, совершенно не смущаясь, что ты отвечаешь им междометиями и отводишь взгляд. Люди без обратной связи невыносимы, но далеко не все из них маньяки.
Тем не менее следственная группа зацепилась за это и совместно с транспортной милицией провела блестящую операцию, в результате которой задержали военного пенсионера Тарасевича.
На ничтожной должности в военном училище он выслужил пенсию, которая позволяла ему не работать, а целыми днями раскатывать в электричках, приставая к девушкам. Сначала ему просто нравилось общаться, но вскоре он пресытился, и душа запросила чего-то большего.