– Жора Пестряков? – протянула тетя Зина. – Что ж, заходи, Жора Пестряков.
Он поднялся на восьмой этаж. Хозяйка встречала на площадке: невысокая худощавая дама в ярком шелковом халате с прической из редеющих голубых волос. Губы аккуратно подкрашены, ухоженные артритные пальцы усыпаны кольцами.
Досадуя, что не купил цветов, Георгий вошел в тесный коридор. Все было здесь так, как он помнил маленьким: темные обои цвета красного вина, полки с книгами и двери в комнаты. Одна гостиная, побольше, другая совсем маленькая, спальня, тут гости обычно оставляли пальто, не помещавшиеся на вешалке. В другой стороне узенький коридор и тоже две двери, украшенные овальными чеканками – на одной писающий мальчик, на другой – он же в ванночке. Как будто без указующих картинок невозможно найти в этих хоромах ванную и туалет. Заканчивался коридорчик пятиметровой кухней с белыми пластиковыми шкафчиками, и алоэ стояло на подоконнике точно так же, как тридцать лет назад, и так же просматривалась гладь Финского залива, только белый хребет дамбы перекинулся через нее с тех пор, как он тут не был.
Тетя Зина – это были веселые гости. Не такие, как обычно, когда друзья родителей чинно сидели за праздничной трапезой, обсуждая скучные и серьезные дела, а детям накрывали за отдельным столиком, но требовали от них вести себя так же скучно и серьезно, как за большим столом. В гостях у тети Зины Георгия сажали вместе с веселыми и свойскими взрослыми, и мама с папой смеялись и дурачились, вспоминая дни студенчества, и Георгий глядел на них с радостным недоумением. Будто приоткрывалась потайная дверка, и становилось ясно, что родители такие же люди, как и все. Но когда уходили из гостей, дверка захлопывалась…
Георгий улыбнулся воспоминаниям.
– Я понимаю, что ты не просто так пришел ко мне, Жора Пестряков, – усмехнулась тетя Зина и, оторвав фильтр, заправила сигарету в длиннющий мундштук.
– Не буду врать.
– Открой форточку и присаживайся.
Георгий повиновался. Тетя Зина глубоко втянула щеки, раскуривая, и картинно отставила руку с мундштуком.
– Я не сержусь, что ты избегал меня все эти годы, Жора.
– А это было заметно?
– Вообще-то да. Но я тебя поняла, друг мой. Сейчас-то хоть нормально? Не передергивает?
– Конечно, тетя Зина. Время сглаживает.
– И даже больше, чем ты думаешь. Что ж, давай не будем толочь воду в ступе. Не ошибусь, если предположу, что твой визит связан с недавно возникшей шумихой вокруг твоего имени?
– Не ошибетесь, тетя Зина.
– Ты хочешь немедленно предъявить общественности железобетонные доказательства своей невиновности, это понятное желание, только у меня ничего для тебя нет. Я специально сегодня утром пыталась вспомнить, кто входил в следственную бригаду по Тарасевичу, но Альцгеймер, увы, не дремлет. Всплыло только имя руководителя.
– Так…
– Боюсь, что это не поможет. Он тогда уже был очень пожилой человек, а сейчас и вовсе умер.
Георгий вздохнул:
– Жаль. Я имею в виду жаль человека, а у меня и так есть железобетонные доказательства.
– Ой, я тебя умоляю, милый. Билеты двадцатилетней давности где теперь искать, и видео с той конференции давно осыпалось. Твое алиби теперь только повод для воплей о том, как купленные менты фальсифицировали улики. Нет, понятно, что ты ни в чем не виноват, но люди так устроены, что охотно верят в любую ересь, и, кстати, тем охотнее, чем менее она правдоподобна.
С этим замечанием трудно было не согласиться, и Георгий молча развел руками.
Тетя Зина глубоко затянулась, держа мундштук строго параллельно столу, медленно выдохнула дым и вдруг посмотрела на Пестрякова нехорошо и остро.
– Лично мне очень хочется верить, что у тебя было непробиваемое алиби, потому что в случае Лизы Горской я действительно обнаружила кое-какие особенности.
Георгий подался вперед.
– Тише, тише, мой друг. Ничего экстраординарного. Ну, немножко другая странгуляционная борозда, оглушающий удар по голове нанесен с чуть большей силой, чем у других девушек, и звезда нарисована слегка по-другому, вот и всё. Но в пределах, Жора, всё в пределах. Мы обсудили эти нюансы с руководителем следственной группы и пришли к выводу, что они несущественны и не дают основания подозревать, что Горскую убил кто-то другой.
Георгий нахмурился. Если даже у старушки, знавшей его с рождения, появились сомнения, то чего требовать от простых обывателей? Похоже, сопротивление бесполезно, пора подавать рапорт об увольнении и искать другую работу. Только какую? В приличное место его теперь не возьмут, а для неприличного у него компетенции не хватает.
А могут ведь и дело возобновить… Тему «опустить Пестрякова» народ охотно подхватит и будет разрабатывать до упора. Все подключатся, и прокуратура, и комитет, и дорогие коллеги, ибо за много лет каждый наточил на него хоть маленький, но зубок. Так что, может, и не придется хлопотать о хлебе насущном в течение ближайших лет семи – государство обеспечит всем необходимым.
– Не куксись, – фыркнула тетя Зина, – это я так, пошугала тебя. Считай, отомстила, что столько лет ты от меня шарахался.
– Но особенности действительно были?
– Да, были, только, к сожалению, на уровне ощущений, таких, что к делу не пришьешь. Примерно, знаешь, как подпись, подделанная на просвет, когда на стекло кладут настоящий автограф, сверху фальшивку, просвечивают сильной лампой и по контуру обводят, так что получается один в один, но опытному глазу сразу видно, что что-то тут не то. В почерковедческой экспертизе есть приемы, позволяющие не только интуитивно почувствовать подделку, но и доказать ее, а у нас тогда в арсенале мало что было из технических средств. Работали методом ГПУ – глаз, палец, ухо. Тем более Лиза твоя никому ничего не загораживала, вот следствие и не зацепилось за эти мелкие несостыковки.
В глазах вдруг потемнело, и Георгий совершенно ясно представил себе Лизу на секционном столе – видение, мучившее его долгие годы после ее смерти, вернулось.
– Есть что-нибудь от сердца? – спросил он, слыша себя, как через вату. – Валидол, например.
…В нос ткнули чем-то остропахнущим, и Георгий очнулся. Тетя Зина смотрела на него с тревогой, и свободной рукой крепко держала за запястье, считая пульс.
– Как ты? – спросила она. – Приляжешь?
Георгий подышал, прислушался к себе:
– Все в порядке, тетя Зина.
Она все-таки уложила его на диван в большой комнате и принесла стакан воды. Георгий жадно выпил.
– Простите, тетя Зина, – смущенно сказал он, – двадцать лет носа не казал, и приехал только для того, чтобы грохнуться в обморок.
Она улыбнулась и укрыла его легким шерстяным пледом. Кажется, в стакане была не только вода, потому что Георгий мгновенно провалился в сон.
Очнулся он потерянным во времени и пространстве и пережил несколько мгновений сосущей пустоты, пока сообразил, что лежит у тети Зины в гостиной, а за окном – светлый весенний вечер.
Огляделся. В комнате никого не было. Георгий взглянул на шкаф с книгами и японской деревянной куклой, у которой, как он помнил, голова крутилась вокруг своей оси с противным скрипом, на люстру в виде колокольчика, круглый стол на массивной львиной ноге и будто провалился в детство.
Он резко сел, и почти сразу на пороге показалась тетя Зина:
– Проснулся? Как себя чувствуешь?
Георгий уверил, что все в порядке, но она удивительно сильным движением не позволила ему встать и достала из шкафа старомодный аппарат для измерения давления.
Он вяло посопротивлялся, но рукав сорочки был закатан, и плечо туго сжала черная манжетка. Зверски хмурясь, тетя Зина заработала грушей.
– Ой, больно!
– Не выдумывай! Так… – Она повернула колесико, и воздух с шипением стал выходить из манжетки. – Сто двадцать на восемьдесят. Иди отсюда, симулянт собачий. Кстати, тебе звонила мать, но я уж будить не стала.
Георгий стал собираться.
– И вот еще что, – сказала тетя Зина, когда он, уже одетый, стоял в дверях. – Я ж тебе не выразила соболезнования по поводу Карины… Чрезвычайно умная была девочка, мы так и знали, что она сделает блестящую карьеру.
– Спасибо.
– Правда, не думали, что ее в терапевты занесет, это же скучища дикая…
– Карина так не считала.
– Ну дай бог. Очень, очень хорошая девочка, я ее любила.
– Спасибо.
– И конечно же я не верю, что ты как-то был причастен к ее гибели.
Он снова поблагодарил, поцеловал тете Зине руку и пошел к лифту.
– Если что-то надумаю, я тебе позвоню, – крикнула она ему вслед.
Мама ответила так быстро, будто ждала его звонка с трубкой в руке.
– Мне звонила Тамара Васильевна! – начала она сразу. – Нет, ты подумай, какая наглость!
Георгий вздохнул и ничего не ответил.
– Когда человек чего-то добивается в жизни, на него неизбежно проливается поток домыслов и клеветы, – сказала мама, – и Тамара должна бы это знать, как никто другой! Интеллигентные люди не верят сплетням, исходящим от завистливых плебеев, нет, они держатся друг за друга и защищают по мере своих сил.
«Да неужели?» – ухмыльнулся про себя Георгий.
– Думаешь, я стала бы обращать внимание на клевету и наветы в адрес ее дочери? Разумеется, нет! Напротив, я приложила бы все силы к тому, чтобы не дать этой грязи разрушить ваши отношения. Так поступают благородные люди, но Тамара, видимо, из другого теста!
– Мама, ситуация действительно непростая, – попытался остановить ее Георгий.
– Но это не повод отчитывать меня, как девочку, и диктовать, что я должна делать!
– Не волнуйся, пожалуйста.
– Она мне говорит, что я должна объяснить тебе, что ты должен как благородный человек оставить ее дочь в покое – пока все не утрясется.
– Вот как?
– Именно!
– А ты что?
– Георгий, вы с Аней взрослые люди и сами должны решить, как вам поступать.
Простившись с матерью, Георгий откинулся на спинку водительского кресла и прикрыл глаза.