Ольга: Нет, ничего не упустил. Это было тревожно, но тревожно в тот момент было всей стране. И все же знают, что там происходили ужасные вещи, и, конечно, я волновалась, чего уж там. В общем, все мы люди. И все друг за друга волнуемся. В этом смысле мы ничем не отличаемся от других, но мы репортеры и, наверное, что-то есть в нас, чего невозможно себе представить, если репортером не являешься. Поэтому такая у нас…
Евгений: Работа. И такая жизнь.
Ольга: Хорошая, веселая, но иногда не очень.
Евгений: В Украине я проработал три с половиной года. Я жил в Киеве на улице Артема, которую сейчас переименовали. Это центральная, красивая улица. Застал первый Оранжевый Майдан. До этого я жил во Владивостоке, в Москве, в Нью-Йорке, и Киев я считал самым уютным для жизни городом, самым приспособленным. В свое время, когда не было «Uber’ов», «Яндексов» и прочего, там за три минуты приезжало такси. Там не было никаких пробок. Всегда было много ресторанов, прекрасная еда. Там было зелено, чистый воздух. Эти каштаны, прекрасная площадь, фонтаны… Там тепло – всегда на два-три градуса повыше, чем у нас. В общем, испортили такой город и такую страну. Это просто колоссальная ошибка, которую допустили те, кто все это натворил.
Ольга: Вообще мы так много говорим про работу, что может показаться, что мы сумасшедшие. Когда мы едем на работу, мы, конечно же, разговариваем про нее. Потом на работе мы снова, разумеется, говорим о ней.
Евгений: И у нас на многие вещи взгляды расходятся, даже на политические.
Ольга: Мы очень часто спорим. Сейчас опять многие подумают, что мы сумасшедшие, но иной раз мы даже припаркуемся возле дома и не можем выйти из машины, потому что сильно поспорили. Так часто бывает.
Но я не знаю, можно ли про нас говорить, что мы ссоримся или не ссоримся. У нас, наверное, жизнь не как у всех в том смысле, что мы действительно очень много времени проводим вместе. Точнее – 24 часа в сутки. Может быть, это наш самый активный жизненный период. Может быть, самый лучший, может быть, самый веселый… Жизнь у нас наполнена каким-то огромным количеством событий, и всего так много, что некогда останавливаться, тем более из-за чего-то ссориться.
Евгений: Мы на работе с такими персонажами договариваемся, ну, неужели мы друг с другом не договоримся?
Ольга: Бывают особо тяжелые случаи, и то договариваемся.
Евгений: У нас настолько активная жизнь, что был период, когда я с рукой в гипсе вел программу, для разнообразия даже меняя его цвет.
А получилось это так. Ольга мне подарила на Новый год доску для сноуборда. Я привык кататься на своей старой, но она уже была вся потертая, и тут мне Ольга делает такой подарок. Это была очень классная профессиональная доска, но она едет по-другому, совершенно другие ощущения, другие скорости, другое скольжение. У нее все абсолютно другое. И я поехал кататься. Несколько раз скатился, от радости просто чуть не взорвался. И на третий или на четвертый раз просто так грохнулся, что повредил себе руку.
Сейчас мы постоянно учимся чему-то друг у друга. Буквально каждый день. Оля обладает какими-то невероятными качествами, которых нет у меня. Я, например, человек абсолютного дедлайна, все откладываю на последний момент. А Ольга может четко спланировать: если она что-то задумала, то обязательно это сделает. Такое качество в наше время, мне кажется, редкость. У нее всегда есть какие-то идеи невероятные. Она мыслит нелинейно. И всегда добьется своего.
Ольга: Мы бесконечно много времени проводим вместе, но друг от друга не устаем. Я во всяком случае говорю про себя. Мы очень разные люди. И я не знаю, будет ли это сюрпризом или откровением, но я абсолютно честно и искренне восторгаюсь этим человеком. Я бесконечно многому у Жени учусь. Он действительно уникальный человек, лучше репортера я не знаю. Мне он очень нравится и с профессиональной точки зрения, и не только.
Евгений: Мы вообще стараемся, чтобы было легко даже нашим героям в студии, потому что мы обсуждаем крайне сложные темы. Ольга недавно перед эфиром запустила в студии на экранах популярную песню «Despacito». И стояли такие вот высокие важные мужи и не знали, что делать, а потом начали пританцовывать слегка перед началом программы. И уже спокойно в прекрасном настроении обсуждали важные вопросы.
Ольга: Вообще самое важное – это хорошее настроение. Атмосфера. А если рассуждать, что бы я могла сказать себе юной… Та девушка вообще ничем не отличается от меня той, которая есть сейчас. Главное – это любознательность и неуемность. Вот как только ты остановишься, наверное, сразу же и утонешь. А останавливаться пока не хочется, есть желание все время двигаться вперед. Очень банально, но похоже на правду.
Евгений: Да и я едва ли другой человек. Я бы, наверное, вот сейчас вот этому парню ничего не говорил бы. Вот пусть все делает сам.
Ляйсан Утяшева
Прославленная чемпионка, жена телеведущего Павла Воли – Ляйсан Утяшева. Я и представить себе не мог, чего ей стоил триумф, ее счастье. Воля сделал ей предложение тогда, когда Ляйсан хоронила маму, когда надежды на возвращение в большой спорт уже не осталось. У нее до сих пор все ноги в штифтах. Ляйсан впервые откроет, чего ей стоила ее судьба.
– Физическая боль идет со мной по жизни. Левая стопа была прооперирована четыре раза, правая оперирована и стимулирована два раза. Один штифт у меня еще остался, но он мне уже не мешает. Я уже живу с ним нормально. Хрустит стопа, и я прихрамываю. Он даже немножко торчит, но по-другому бы не срослось.
Впервые я узнала, что такое, когда не действуют болеутоляющие, в 15 лет. Но в тот момент у меня было море амбиций и целей. Только-только пошли победы. Я жутко боялась узнать диагноз. Неужели все закончено? Это был стрессовый перелом – есть такой термин в хирургии, он накопительный, когда ты не чувствуешь, что с ногой что-то происходит. А она все ломается, ломается, ломается. Один перелом тянет за собой другой. И вот – уже все кости сломаны, не снабжается кровью стопа, что было со мной восемь месяцев, уже все там стало отмирать. В какой-то момент я начала волочить стопу за собой. В том возрасте, когда это со мной случилось, в 15–16 лет, ты не можешь осознать всей опасности того, что с тобой происходит.
У обычных людей таких переломов не бывает, они возникают, когда спортсмены работают все время на пределе. Мы тренировались и выступали почти каждый день. То есть утром тренировка, а вечером выступление. Еще и в тот момент был кризис в сборной, неприятная дисквалификация первых двух номеров. Я была неподготовленная, маленькая для мировых стартов, но по идее именно мне предстояло на них выступать. Было тяжеловато в плане, когда со всех сторон давление, а тебе верит лишь один человек в спорте – Ирина Винер. Она всегда борется за каждую спортсменку.
Это страшно, когда ты без пяти минут победительница, когда у тебя начало получаться, когда мир начал тебя признавать и уже были победы в Берлине, был Кубок мира, были Гран-при и мировые игры… И когда в тебя верит даже первый номер – Алина Кабаева. Она мне говорила: «Утя, Лисичка, давай держись. Что там с ногой?»
В какой-то момент меня просто затаскали по врачам. Помните, какая медицина была в то время? Это, к сожалению, были либо рентгены, либо томография. Кругом очереди. А чем я, например, лучше других спортсменов, которые тоже в очереди стоят? Или простых людей, которым на работу надо ходить? А томографов в Москве было мало.
Есть острые травмы, когда человек что-то сломал сразу, моментально. Тогда понятно, что раньше такого-то срока он не поправится. Например, если человек порвал крестообразные связки, раньше чем через полгода после операции он не восстановится. У Ляйсан со стопой была совсем другая история. Это так называемый усталостный перелом. Когда спортсмены работают все время на пределе, происходит постоянная микротравматизация, потому что они делают определенные движения одно за одним, и в какой-то момент наступает перелом.
– Но я продолжала тренироваться и лишь просила обезболивающие таблетки. В сам момент прыжка ты ничего не чувствуешь, а потом становится так больно, что уже все. И один из таких моментов увидела Ирина Александровна Винер. Она меня повезла в немецкую клинику, где восемь часов на аппаратах проверяли ногу со всех сторон. Винер была со мной восемь часов, несмотря на совещания и все другие срочные дела. Нам было важно разобраться в тот момент, что же с ногой происходит.
Потом вышел доктор со снимками – на обоих стопах были переломы. И когда сказали: «Ляйсан, все, со спортом надо завязывать. Ничего страшного. Ты какое-то время похромаешь», – я вроде бы воспринимала, что мне говорят, но не осознавала, что это про меня. Мне было 16 лет, я любила гимнастику вопреки всему и только твердила одно и то же: «Вы меня восстановите к чемпионату мира? У меня ведь почти получилось! Я ведь в форме!» А тренер ответила со слезами на глазах: «Девочка, тут два варианта. Либо мы будем сейчас бороться, и я найду тех хирургов, которые сделают нужные операции, но их будет несколько, либо мы с тобой сейчас принимаем решение уходить из спорта. Что ты выбираешь? Будешь бороться?» Моя мама очень уважала мое мнение, мы втроем в комнате закрылись, и Ирина Александровна рассказывала, какой прогноз сделали врачи. Они сказали, это будет не то что непросто, а колоссальная проверка на терпение. И никто не может точно сказать, получится или не получится, то есть и гарантий особо не было.
И я в тот момент сказала маме и Ирине Александровне: «А что мы трагедию сделали? Что такого страшного произошло? Ну, ноги. Ну да, там что-то случилось, что-то стерлось, но теперь мы же знаем, что с ними! Давайте попробуем!» И эти две взрослые, близкие мне женщины на меня посмотрели и сказали: «Ты же все понимаешь? Ты не будешь выть, скулить?» Я ответила: «Мама, я буду выть, скулить, если мы не попробуем».