Когда мы начали встречаться, я только поступила на первый курс «Щуки». Оказываясь в театральном училище, думаешь, что ты самый гениальный человек на свете. Иногда это правда. И есть еще одна особенность первого курса театрального училища – нет ни секунды свободного времени ни на какую жизнь, не то что на личную. Но нам было безумно интересно друг с другом, и несмотря на всю занятость, мы поженились.
Семейная жизнь – вещь очень сложная, тем более у творческих людей. Но когда есть игра между людьми, то ничто не разрушит союз. У каждой игры есть правила. Когда оба понимают эти правила – еще интереснее.
Например, про меня часто говорят «сильная, волевая женщина». Это во многом правда. Дома я не становилась мягкой, но в то же время я никогда не воевала за власть. Во-первых, я считаю, что у каждого человека есть своя судьба и ни в коем случае нельзя менять человека. Во-вторых, это себе дороже. Поэтому надо приспосабливаться к обстоятельствам. Я в этом смысле гибкий человек или, может быть, равнодушный. Гибкость и равнодушие – это что-то рядом. Тут это границы очень нечеткие.
Что касается Володи, то он был наполовину поляк, поэтому характер у него в некоторой степени закрытый, польский, но он был очень умным, воспитанным, интеллигентным человеком. А в быту эти качества совсем не мешают.
У меня была своя жизнь и у него была своя жизнь. Я часто уезжала, и он часто уезжал. Но эти разлуки не имели значения. Это как с родственником – ты его долго не видела, но потом встречаешься с ним как с самым близким человеком. Самое главное, чтобы вам не было скучно друг с другом.
У Аллы случился роман с моим братом – Борисом Хмельницким. Боря говорил про нее: «Это отдельная вселенная». Его даже как-то вызвали в деканат и сказали: «Боря, что ты себе позволяешь? Ты знаешь, что она замужем? Мы тебя выгоним из института». И он сказал: «Выгоняйте». Там были свидетели даже. Я помню, как Боря переживал. И более того, после проходила жизнь, были женщины, и он всегда обо всех говорил с нежностью. Но об Алле Демидовой он говорил не только с нежностью, но и с большим пиететом.
– Я в первый раз это слышу. Даже странно вспоминать эти влюбленности Щукинского училища, которые были 60 лет назад. Боря Хмельницкий и Анатолий Васильев писали музыку к нашему дипломному спектаклю «Добрый человек из Сезуана». Потом они вместе с нами влились в труппу театра на Таганке. Даже если Боря и был влюблен в меня, нас связывала только нежная дружба. Он бывал у нас в доме и дружил с Володей, и я о нем всегда очень хорошо вспоминаю. Одним словом, эта не та страница в моей жизни, которой стоит уделять внимание.
Я вообще ни на кого никогда не обижаюсь. Раздражаюсь, да, но у меня атрофировано чувство обиды. Например, совсем недавно я узнала, что у какой-то ленинградской актрисы был роман с Володей. И что? Ну, был у нее роман, но почему она должна об этом говорить во всеуслышание? Роман – это же ведь тайные отношения. Это не общественное понятие. Надо быть все-таки деликатными людьми, попытаться хотя бы. Неужели вы думаете, что за 56 лет у Валуцкого, красавца, умного и так далее, не было других романов? Да это надо быть дурой, чтобы так думать.
Творческие люди – немножко другие, чем соседские «Марья Петровна и Семен Израилевич». Прочтите биографию Блока и Любовь Дмитриевны, прочтите дневники Толстого и Софьи Андреевны. Я не сравниваю нас с такими высокими величинами, но творческие люди – у них душа другая. Таких примеров много, и все были не очень счастливы. Счастье – это ведь такая мимолетная бабочка. Оно может быть от того, что сегодня удивительный закат и моя вибрация совпала с этой красотой и гармонией. И с людьми так же. Это очень мимолетные ощущения. Иногда счастье понимаешь по его отсутствию.
Борис Корчевников: Судьба вас свела с Высоцким. Вы репетировали его последний спектакль вместе. Боже мой, вы целую книгу написали «Мой Высоцкий». Какой он, ваш Высоцкий?
– У Высоцкого было несколько трамплинов. Один трамплин, когда мы все служили на Таганке. Сначала у него были небольшие роли, как и у нас. Мы все только что окончили училище, были все одинаковые. Никто не знал, кто вырвется, а кто нет. Но ушел из театра ведущий актер Губенко, который играл всех главных героев, и его роли достались Высоцкому: и «Добрый человек из Сезуана», и Керенский, и Чарли Чаплин, и так далее. Когда в такой ситуации входишь в образы, которые создал другой актер, – это прекрасная школа. Это был первый трамплин для Высоцкого.
А вторым трамплином, конечно, была женитьба на Марине Влади, потому что она для России была колдуньей…
Сейчас Высоцкого вы воспринимаете как результат. Но в то же время многих талантливых актеров с Таганки сейчас никто не помнит, никто не знает. Потому что таланту надо служить. У кого хватало силы воли на это служение, тот и вырывался. У Высоцкого этот подъем был круто-вертикальным. И в эту топку уже пошло все: и своя жизнь, и свое здоровье.
Никто не знал, что происходит. Все видели эти уколы, но они могли быть от чего угодно. Под конец он прямо во время спектаклей выбегал в кулисы, чтобы прямо через брюки сделать себе укол. Высоцкого очень любили, даже Любимов, хотя он очень часто пытался его уволить из театра за срывы. Помню, как-то в последний год он кричал на собрании, что покончит со звездной болезнью актеров, имея в виду и Высоцкого, и меня в какой-то степени, потому что я тогда очень много снималась. И на вечернем «Гамлете» мы друг другу с Высоцким сказали: «Ну как, звезда, ты в порядке?»
Высоцкий сорвался на очень высокой ноте, он недовоплотился. Он умер 25 июля 1980 года, а 27-го у нас должен был быть последний спектакль, и после этого мы уходили в отпуск. У него уже был паспорт и виза во Францию, чтобы лечиться от наркозависимости. Но он не успел. Помню этот день. Я прибежала к десяти часам на репетицию в театр на служебный вход. И при входе стоял Алеша Порай-Кошиц – заведующий постановочной частью. Он сказал мне: «Не спеши», я говорю: «Почему?» Он ответил: «Володя умер». Я спросила, не понимая: «Какой Володя?» Он произнес: «Высоцкий». И когда я вошла в театр, было отупение от шока. Я думаю про людей, которые в горе плачут: «Какие счастливые, это все у них пройдет. Горе ливнем изойдет». Осознание беды – оно же постепенное. И чем больше боли, тем дальше труднее. Это я поняла после смерти своего мужа.
Когда Высоцкий умер, мы даже не могли о нем опубликовать хороший некролог, так все было закрыто. И вдруг мне позвонил мой приятель Юра Зерчанинов, он работал в «Советской культуре» журналистом, и говорит: «Наш шеф уехал в отпуск, давай что-нибудь напечатаем о Высоцком». У меня, слава богу, были свои дневники – целый подвал, и мы написали о нем. Это была первая публикация, за нами стали писать о нем и другие, но книг не было. И мне заказали первую книжку о Высоцком. Я ее написала, она называлась «Высоцкий, каким помню и люблю». В основном там были театральные роли, которые я знала. Ее переиздали, и без моего ведома вышло другое название «Мой Высоцкий». Мне ужасно не нравится это название, но я человек неконфликтный. Я только очень попереживала сама с собой и подумала, что это нехорошо, но что делать. Это книга не о его последних годах, хотя они там тоже есть.
Борис Корчевников: Как вы учились жить в мире без этих людей – Валуцкого и Высоцкого?
– Ну что значит училась? Живу, живу… Я играю в «Гоголь-центре» спектакль Ахматовой «Поэма без героя», играю моноспектакль «Старик и море», который поставил Анатолий Васильев, пишу какие-то книги. Например, сдала в издательство книжку об Эфросе. А сейчас написала книгу, которая называется «Всему на этом свете приходит конец». Ведь действительно, всему на этом свете приходит конец: и конец Таганке, и конец спектаклю, и конец каким-то отношениям, и конец жизни в конце концов.
Если оглянуться назад и вспомнить, когда я была по-настоящему счастлива, то мелькают искры – когда отец приехал во время войны, а я была у бабушки во Владимире в эвакуации. Ему дали два дня побыть дома, видимо, он был легко ранен. И я помню, как мы спускаемся с ним с горы. Мы вдвоем стоим на одних лыжах – он впереди, а я сзади, схватив за его ноги. С одной стороны, очень страшно, а с другой стороны, абсолютная защищенность. Вот этот страх и защищенность – это счастье. Но я уже вспоминаю эту девочку как другого человека. После этого была еще большая, целая жизнь…
Ирина Скобцева
Ирина Скобцева прожила огромную жизнь с великим Сергеем Бондарчуком, а потом потеряла его, похоронила. После потеряла и свое сокровище, их дочку Алену. Но до сих пор после всех этих потрясений судьбы она остается главной хранительницей огромного актерско-режиссерского рода Бондарчуков.
В 28 лет Скобцева впервые снялась в кино, сыграла роль Дездемоны в фильме Юткевича «Отелло». Эта картина подарила ей всесоюзное признание и любовь всей ее жизни – Сергея Бондарчука. Ее называли разлучницей, ведь когда начался их роман, Бондарчук был женат. Очень символично, что первая режиссерская работа Сергея Бондарчука называлась именно «Судьба человека». Фильм тогда покорил сердца зрителей всего мира. Этот успех во многом случился благодаря ей, Ирине Константиновне. Она всегда была рядом с мужем и в кино, и в жизни. И она, и он много работали, но это не помешало им воспитать двоих детей – Федора и Алену. Их называли детьми «Войны и мира», потому что оба появились на свет во время съемок этого фильма. Брак с Сергеем Бондарчуком продлился 35 лет. Разлучить их смогла только смерть. Она и разделила жизнь Скобцевой на до и после. А потом еще одна страшная трагедия… В сорокасемилетнем возрасте ушла из жизни ее дочь, талантливая актриса Алена Бондарчук. Но до сих пор они незримо присутствуют в ее судьбе, в судьбе Ирины Скобцевой.
– Чувства между мной и Сергеем Федоровичем появились задолго до «Отелло». Мы познакомились за полтора-два года до съемок этого фильма на троллейбусной остановке около студии Горького. Потом всю дорогу ехали вместе в троллейбусе, и Бондарчук охранял мое жизненное пространство. Было жарко и очень много людей. И вот, по-моему, тут у нас мозги и поехали. Если бы был какой-нибудь прибор, который бы измерял, улавливал тогда наше состояние, он бы, наверное, зашкалил от чувств, возникших между нами.