Потом до совместных съемок мы с Сергеем Федоровичем виделись всего три раза. Сначала встретились на чтении стихов, потом на вернисаже в Академии художеств, ну, и уже когда я пробовалась в картину «Отелло». И вот это ощущение между нами, вот это «тук-тук-тук» было все три раза – сердце билось бешено!
Когда меня утвердили, я была худая-худая и подумала: «Надо хоть немножко поправиться». Я стала пить молоко с маслом, и у меня такой диатез начался! Объявляют перед началом съемок «освоение» образов, а я вся в буграх. А «освоение» – это полное перевоплощение: и костюм, и грим. И моя физиономия в буграх меня так смутила! А у нас в третьем павильоне был длинный коридор, и когда мы вошли в него уже полностью в образах, Сергей Федорович накрыл меня своим плащом и взял за плечи. И мы вошли в павильон в этом состоянии. Так мы начали репетировать сцену, когда наши герои идут в сенат и будут признаваться, что любят друг друга.
Потом была репетиция с Сергеем Федоровичем и со вторым режиссером. Мы читаем текст, разыгрываемся, дочитываем до конца, и я в роли кричу: «Дай помолиться!» и «бу-бух» о стол головой, как будто это Дездемона ложится в кровать. Ударилась сильно и думаю: «Что делать-то? Что со мной происходит?» И вдруг чувствую на затылке руку Бондарчука. И он говорит: «Поучиться надо. Театр – это театр, а кино – это кино». И моя голова продолжает лежать на столе, а он мне читает нотации: «У вас будет всего одна премьера – когда скажут: „Мотор“. И только к этой премьере надо так готовиться».
Но «шаровая молния», которая поразила нас тогда на троллейбусной остановке, продолжала гореть между нами. На съемках «Отелло» произошла мистическая история. Приехали французские продюсеры отбирать картины на Каннский фестиваль. Они посмотрели наш отснятый материал, и после этого Сергей Иосифович Юткевич – режиссер «Отелло» – стал маяться, чего-то ему не хватало. Вдруг он говорит: «Надо Бондарчука и Скобцеву отправить в Ригу. Мне нужно три плана снять, как они стоят и венчаются в церкви. На один день, на несколько часов». Мы полетели. Быстренько после самолета переоделись: Сергей Федорович превратился в мавра, а я в Дездемону. Вошли в церковь. Нам сказали встать на колени, и там уже кто-то стоял с подушечками с медными колечками. И то ли священнослужителя не предупредили, что это съемка и все не по-настоящему, то ли наши из съемочной группы это подстроили, но нас начали венчать по всем правилам. Когда мы стояли на коленях, я чувствовала, что у Бондарчука нога ходила ходуном от волнения. И нам надели эти медные колечки. Когда мы выскочили из храма, Бондарчук мне сказал: «Ну, Скобцева, теперь ты от меня не отвертишься». И потом он предложил группе: «Мы же в Риге, пошли выпьем кофе с „Рижским бальзамом“ и отметим это великое событие». Вот так мы обвенчались. А у нас в СССР обручальные кольца тогда, по-моему, даже не продавали. И Сергей Федорович привез два настоящих обручальных колечка из Риги. После этого случая такие колечки все наши режиссеры и актеры тоже стали носить. Мне кажется, что это замечательно, надеть на палец кольцо, символизирующее связь с мужем.
Потом «Отелло» отправили в Канны. И я поехала представлять эту картину. Естественно, перед этим встал вопрос, где взять наряд, достойный Каннского кинофестиваля. Еще когда мы снимали «Отелло» в Судаке, там было сельпо, в нем продавали роскошный ситчик, три рубля метр. Я еще тогда его купила на всякий случай. И из этого ситца было сшито мое платье для красной ковровой дорожки в Каннах. Также у нас был потрясающий художник по костюмам в «Отелло», и он сказал: «Юбку к платью мы тебе сошьем из вологодских кружев». Ее насурьмили и погладили так, что она была очень пышная. И я вернулась из Канн с титулом «Мисс Шарм». Я сумела обойти в этом рейтинге всех мировых знаменитостей. Помогли, в том числе, годы обучения в школе-студии МХАТ. Там нам преподавала настоящая графиня, и мы делали потрясающие этюды из жизни. Моя фотография даже появилась в «Paris Match». На тот момент этот журнал нельзя было ввозить в Советский Союз, и на таможне у меня его вытащили. Потом папа где-то по какому-то великому блату достал его, но, к сожалению, этот номер у меня все-таки пропал.
К моменту поездки в Канны Сергей Федорович уже жил со мной и с моими родителями. А дальше был фильм «Судьба человека» – первая режиссерская работа Бондарчука. И он стал для нас определенным водоразделом, поделив жизнь на до и после.
Был Новый год, и мы встречали его вместе с нашими актерами. И там произошел очень некрасивый инцидент между Иваном Пырьевым и Сергеем Федоровичем. Пырьев очень некрасиво встал в позу и сказал: «У тебя есть актерская профессия, куда ты лезешь на место режиссера?» И это был единственный раз, когда Сергей Федорович кого-то просил, буквально умолял: «Я должен снять этот фильм. Если я этого не сделаю, значит, жизнь моя не состоялась». Вот так рассказ «Судьба человека» на него подействовал.
И в результате этот фильм имеет особое звучание до сих пор! Потом Папа Римский Кароль Войтыла пригласил Сергея Федоровича на аудиенцию и сказал: «Я хочу поблагодарить вас за „Судьбу человека“, потому что я разрешил в школах и в высших учебных заведениях показывать эту картину как самый милосердный фильм».
Были разные премьеры «Судьбы человека», но самая страшная была в Западном Берлине. Мы вошли в черный зал, женщин там не было, сидели одни мужчины. Когда кончился просмотр, мы встали, начали выбираться из зала через ряды, прошли один, второй, третий, и стоит тишина, мертвая тишина, а нам надо еще идти до выхода. Мы идем, такое впечатление сейчас застрелят нас. Тишина. Зрители сидят, даже не провожают взглядами – такие застывшие. И вдруг раздались аплодисменты. Вот такого зала, такого ощущения, которое оставил фильм «Судьба человека» на зрителей, мы нигде не испытывали с Сергеем Федоровичем.
– Андрюшка, а ты знаешь, кто я такой?
– Кто?
– Я твой отец.
– Папка, родненький. Я знал, я знал, что ты меня найдешь! Все равно найдешь! Я так долго ждал, когда ты меня найдешь, родненький, папа!
– У каждой картины есть свое «послесловие». И вот это – «папка, родненький, я знал, что ты меня найдешь, все равно найдешь» – в детях, которые потеряли родителей, отцов, породило желание увидеть Бондарчука. И бывали такие дни, когда мы выходили на улицу, чтобы ехать на работу, и внизу мы видели сидящих детей. Они, наверное, сбегали из детдомов и видели в Бондарчуке папку. Это очень тяжелая тема для меня.
Еще из этого фильма в народ ушли слова: «После первой не закусываю». В поезде и в других местах люди часто подходили к Сергею Федоровичу, повторяли эту фразу и предлагали выпить. А он отвечал: «Извините, но нет. Я так могу и спиться!»
А потом была картина «Война и мир». Многих завистников тогда злило, что сложнопостановочная картина «Война и мир» не вышла из бюджета. Но без армии, без военных эта картина не состоялась бы. И, разумеется, она не получилась бы без таланта всей съемочной группы. Все делалось на прищепочках, на веревочках, бесконечно что-то придумывали. Но самым большим врагом «Войны и мира» оказалась пленка. Например, сняли сложную сцену, и через некоторое время к Сергею Федоровичу подбегают и говорят: «То, что мы сняли, – все брак. Надо переснимать». Или целый день Бондарчук снимался с Борисом Захавой, который играет Кутузова, сложный грим, разные ракурсы. Приходит пленка и на ней на лбу у всех написано: «Шосткинский химкомбинат „Свема“». Можно с ума сойти.
Но, несмотря ни на что, картина состоялась. Мне очень запомнился один момент. Была премьера «Войны и мира» на «Champs-Elysees», и передо мной сидел военный человек. Какой прямоты он был! Я то на экран смотрю, то на этого человека. И вдруг он одним пальцем до лица дотронулся. Я думаю: «О, слеза». А потом был перерыв, и меня отвели в какую-то комнатку, где стояли несколько женщин с первых рядов, наверное, очень важных женщин. У одной из них было обнаженное декольте и очень красивое, необыкновенное украшение. Она так смотрит на меня и говорит: «Вы тоже титулованная?» Она же только что видела на экране графиню Безухову. А я говорю: «Нет, нет, я актриса, которая играла только что „титулованную“». «А-а-а», – сказала она. И я ей была в тот же момент не интересна, но в это время вошел человек и сказал: «Ирина Константиновна, вас просят». И нас подвели к премьер-министру.
Во время съемок «Войны и мира» на свет появились наши с Сергеем Федоровичем дети. Алена родилась, когда работа над картиной только начиналась, а когда съемки заканчивались, появился на свет Федя. Сергей Федорович к ним относился как к взрослым. Я помню такую картину – Аленка сидит на диванчике, а Бондарчук стоит перед ней и говорит: «Сейчас я буду читать тебе стихи». Потому что Алена очень много стихов знала. И он начинает ей читать: «Духовной жаждою томим…» Аленка сидит. Потом он закончил читать, пауза. Она вздохнула, развела ручки и сказала: «Ну, папочка, эти стихи уже не для детей!»
Вообще, что касается семьи, Сергей Федорович никогда не повышал голос, но я однажды произвела «акт», за который мне очень стыдно. Мы снимали в Ужгороде и оттуда привезли молодое вино. Уже в Москве Гиечка Данелия и Сергей Федорович долго разговаривали и пили его. А Бондарчук никогда не пьянел. Он мог выпить виски и не захмелеть. И с ними был третий человек – один режиссер, которому совсем нельзя было пить. Мы сидели с его женой в другой комнатке, и она испуганно сказала: «Ой, он сейчас выпьет». А бадейка с тем самым вином стояла рядом с Бондарчуком. Я тихонько, спокойненько подошла к Сергею Федоровичу, взяла эту бадеечку и тихонько стала лить ему на голову вино. И все вылила на него. Сергей Федорович не пошевелился. И, наверное, целый месяц у нас никаких ни разговоров, ничего не было. Чуть позже я извинилась и была прощена.
Борис Корчевников: В книжке отца Тихона Шевкунова есть глава о том, как уходил из жизни Сергей Федорович. Для меня она одна из самых сильных: «Он лежал в большой комнате с наглухо зашторенными окнами, болезнь очень изменила его. Я сообщил, что сейчас мы будем готовиться к исповеди и причащению.