Я на все была готова, чтобы маму защитить: ввязываться в драку, бежать в полицию, убегать вместе с мамой, хватать младшую сестру. Я научилась быстро собирать вещи, уговаривать со слезами отчима, чтобы он успокоился, бросаться к маме, чтобы ей, может быть, меньше досталось.
Потом у отчима появилась другая женщина. Он почти не жил с нами, но периодически приходил, устраивал скандалы. Хотел, чтобы часть нашей квартиры ему отошла. Отчим заявлял свои права, говорил, что в одной из комнат врежет замки и заселит туда кого-нибудь. И мы не знали, как решить эту проблему. Периодически все заканчивалось почти трагично, потому что он врывался в дом и начинал избивать маму, а я уже была далеко, защитить не могла.
Я уже не помню, как и почему это произошло, но вдруг выяснилось, что я имею право на получение комнаты в малосемейном общежитии. И вдруг вот какой-то тетрис в голове сложился: «А что, если это шанс его выгнать из нашей жизни?» Он уже подал в суд, чтобы разделить квартиру, и перед началом суда я к нему подошла и сказала: «Послушайте, есть комната, заберите ее, оставьте в покое мою маму». И он, неожиданно растроганный, пустил скупую слезу и сказал: «Хорошо». Я говорю: «Тогда будьте добры, сейчас во время заседания встаньте и скажите, что вы согласны». Он встал и это сказал. На этом закончились суды, и в одночасье закончилась наша долгая история. Хотя потом отчим, периодически напиваясь, приходил к дому и оскорблял маму. Теперь я понимаю, что мы с мамой проживаем одни и те же сценарии отношений с мужчинами.
Очень хочется, конечно, не наступать еще раз на такие же грабли, но я не могу сейчас сказать: «Вот я теперь такая поумневшая, такая опытная. Я сейчас буду вести себя по-другому». Я не буду вам этого обещать и себе тоже. Просто буду надеяться, что, может быть, я уже эту ситуацию отработала и пора быть счастливой.
Если бы я могла написать себе маленькой письмо, то это бы был такой текст. «Моя маленькая Аленка, то, что тебе сегодня кажется чем-то очень больным и обидным, спустя годы ты будешь вспоминать как самое светлое и радостное в своей жизни, потому что это твое детство. Тебе многое еще придется пройти. Во-первых, ни о чем не жалей. Во-вторых, несмотря ни на какую ситуацию, не разочаровывайся в людях. А все остальное в тебе есть. Просто поверь в себя и лети».
Я умею ценить каждое мгновение жизни. И, слава богу, моя жизнь еще не прожита. У меня многое впереди. И даже в настоящем сегодня очень много радостей. Я свободна, и счастлива, и любима. Дай бог, чтобы так было всегда.
Захар Прилепин
Его книги включены в программу всех российских вузов, они осыпаны многими международными наградами, призами, премиями. В 2017 году знаменитый писатель Захар Прилепин почти не бывал в Москве. Вся его жизнь проходила между Донецком и небольшой деревней под Нижним Новгородом, где живет его семья. На Донбассе Прилепин воевал в рядах донецких ополченцев. На войну он ушел из дома, где остались жена и четверо детей. Та самая жена, про которую он когда-то написал в графе «семейное положение», что не просто женат, а счастливо женат. Он познакомился с ней еще будучи студентом, в 1997 году. Она стала его единственной любовью, его судьбой. Прилепин признавался, что без нее не было бы и его.
– Некоторые думают: у него есть семья, четверо детей, выходят книги, есть деньги. Зачем он вообще поехал на Донбасс? Я не хочу разводить пафос. Я не знаю, что сказать. Для меня это совершенно органично. Я себя не преодолеваю. Мое решение поехать туда не было странным прыжком со скалы вниз. В своей позапрошлой жизни я практически семь лет носил форму, был военнослужащим и имел отношение к спецподразделениям. Я служил в Чечне, в Дагестане и так далее. Это всегда было в составе моего генотипа, психотипа, мировоззрения. И я точно знаю, что на Донбассе мы были правы, быть там – мой долг.
Сначала были чисто технические сложности, потому что я хотел сразу создать свое собственное подразделение. Я занимался этим с 2014 года и чуть позже его возглавил. Уже в 2015 году мои ребята работали на Донбассе, а в 2016-м я сам заехал туда уже непосредственно как офицер и стал там жить.
Чеченскую антитеррористическую операцию и гражданскую войну на Украине почему-то некоторые любят сравнивать. Это делают чаще всего люди, которые не были ни там, ни там. Они говорят, что вот в Чечне ты был за государство и против сепаратистов, а здесь ты за сепаратистов и против другого государства. В обоих случаях я воевал за свой народ. На Донбассе 80 % населения поддерживают нас, они либо за автономию, либо за федерализацию, то есть я всегда за своих. А с военной точки зрения разница есть, потому что в Чечне мы воевали с бандитами, у них не было танков и артиллерии, это была «городская война». А на Донбассе нас утюжили из всего подряд. В Чечне мне не приходилось сидеть в окопах под обстрелами, а здесь приходилось, поэтому специфика немножко другая.
Участник двух чеченских кампаний, Прилепин комфортно чувствует себя в окопах. Его интересует, насколько грамотно выстроена оборона на этом участке. Земля на брустверах свежая, высота занята совсем недавно. Не проходит и пяти минут, украинские военные начинают обстрел. Батальон Прилепина открывает ответный огонь. И начинается, как здесь говорят, «маленькая война». Дождавшись относительной тишины, мы отъезжаем в тыл. Тыл, куда мы едем, понятие относительное, на расстоянии двух-трех километров от передовой находиться тоже опасно.
– До Донбасса в какой-то момент я был разочарован в пассионарности, как сказал бы Гумилев, русского народа. Мне казалось, что типажи, скажем, из «Тихого Дона» – яркие, страстные, – в России перевелись. Что у нас теперь только хипстеры, эмо, гомо и все остальное. И вдруг я приехал на Донбасс и сразу узнал классические тексты: «Капитанскую дочку», «Слово о полку Игореве». Я понял, эти люди есть здесь: живые, страстные, бесстрашные и даже в каком-то смысле святые! Я в них растворился.
Конечно, мне приходилось хоронить товарищей – Гиви, Арсен Павлов… Для меня эти потери, как будто у меня оторвали часть организма. Я скучаю по Арсену, как по самому близкому человеку. Мы с ним несколько раз встречались, незадолго до того, как его убили, и было ощущение, что он хочет выговориться. Арсен мне все время звонил: «Захар, где ты есть там? Приходи, поговорим». Я теперь понимаю, что он интуитивно чувствовал, что нужно дорассказать что-то про себя. Мы сидели с ним по четыре, по пять, по шесть часов и разговаривали, он все мне рассказывал. Я все записывал на диктофон в телефоне, у меня все эти записи хранятся, но я их боюсь слушать. Я включаю, слышу его голос, у меня слезы наворачиваются, и я выключаю.
Вначале на Донбассе я жил в обычном доме, возле него дважды снимали фугас. Один раз нашла охрана с собакой, другой раз, слава богу, местный житель подошел и сказал, что «вот там его зарыли». И мне не хотелось таким дешевым образом отдавать свою жизнь, и поэтому перебрался оттуда.
Я поехала встречать 2015 год в Луганск с мужем и собакой, хотела стать новогодним чудом для ополченцев. В результате Донбасс стал частью моей жизни, причем очень важной. Захар говорит, что он не ставит себя в один ряд с Гиви, с Моторолой, но для меня он с ними наравне. Он настоящий герой, благороднейший рыцарь, прекраснейший пример жертвенности. Мне кажется, что все должны быть такими. Но почему он только один такой?…
С Захаром я познакомился заочно, когда прочитал несколько его книг. И через некоторое время мы с ним встретились на одной из передач на федеральном канале. Он тогда предложил: «Я сейчас еду в Луганск, не хочешь поехать со мной? Дашь там концерт для ополченцев, для людей, для народа». Я сказал: «Да. Я поеду». Когда мы проезжали Донецкий аэропорт, мы вышли, и Захар сказал: «Посмотрите сюда – все, что вы видите, это все осколки». И там действительно просто все было усеяно ими и со всех деревьев сбита кора. Они уже больше никогда не будут расти, просто стоят все посеченные… Захар сказал: «Под этим деревом я был под страшным обстрелом. Я лежал под ним два часа, и меня не могли вытащить. Невозможно было даже поднять голову». И когда ты все это видишь своими глазами, то, конечно, понимаешь, какой там творился ад.
– Вообще, Чичерина и Скляр – это не единственная история. Меня еще потряс Владимир Валентинович Меньшов, которого я обожал и вся моя семья его очень любила. Однажды мы встретились с ним на съемках какой-то программы. Я тогда только приехал из Донецка и собирался возвращаться обратно. И он совершенно спокойно, скромно передал мне пакет: «Захар, возьми, пожалуйста, в Донецк». Я спрашиваю: «А что это?» Он говорит: «Ну, возьми». Я раскрываю, а там один миллион рублей, и, конечно, эти деньги я в течение двух недель раздал интернатам, болезным, несчастным и так далее. Но Меньшова тут же внесли на сайт «Миротворец» и объявили пособником сепаратистов. Ну что надо иметь в голове, какую надо иметь психику или антипсихику, чтобы такие вещи творить?
Собственно, с 2014 года я занимаюсь разнообразной гуманитарной помощью для мирных жителей Донбасса. Только что в Горловке погиб отец троих детей. Он воспитывал их один, без жены. Таких историй, к несчастью, сотни и тысячи. Детям, инвалидам и многим другим мы помогаем в постоянном режиме.
Потом на Донбассе где-то каждые два-три дня я выезжал на позиции и находился там с ребятами. Если были какие-то военные операции, я непосредственно участвовал в их подготовке и, собственно, в их проведении. В городе тоже был ряд каких-то дел, которые я постоянно вел. Я там устраивал рок-концерты – делал так, чтобы люди могли приехать, потому что это тоже важная часть жизни. Дело в том, что люди на Донбассе подходили и спрашивали: «