лся протест, я говорила, что у меня много комплексов, потому что мамы не было рядом, что я недолюбленный ребенок, и мама рассказывала, какое детство было у нее: общежитие, соседи-алкоголики, повешенная соседка, которую они чуть не снимали с петли.
Я обратил внимание, что часть театрального училища с первого по четвертый курс засматриваются на нее, пытаются с ней завести какие-то отношения, и потихоньку я перестал видеть в ней ребенка, я стал видеть в ней взрослого человека. Тогда у меня был комплекс из-за большой разницы в возрасте, и дальше разговоров и дружеских бесед не пошло. Когда ей исполнилось шестнадцать, хотя это тоже не много, так сложилось, что у нас начались взаимоотношения. Ее маме пришлось приехать и дать расписку, что она не возражает против наших отношений, потому что мне уже было 24 года. Когда ей исполнилось восемнадцать, мы расписались.
– У меня, видимо, такая судьба, что мне мамы всю свою жизнь не хватает. В детстве мне ее не хватало, так как ее физически не было рядом, потому что она была вынуждена много работать, хотя это было ее любимое дело. И сейчас опять ее не хватает. Было всего лишь несколько лет, когда она была по-настоящему рядом, может быть, три-четыре года, не больше.
Хотелось быть рядом, а до восьми лет по факту я жила без родителей. Они, конечно, приезжали, но это было наездами. Когда у мамы началась карьера, они переехали из Ростова и жили два года в гостинице «Советская». Но эта тема для меня уже закрыта, нет больше детских обид. Говорила маме, что страдаю из-за этого, что нет опоры, не дали крыльев. А она потом переживала, что ей приходилось так много работать и так мало времени уделять семье.
До 1990 года все обеспечение семьи было на маме, у нее с карьерой лучше складывалось, а папа больше занимался семьей и мной, и его это сильно не напрягало, он такой человек, который не будет завидовать жене. Начался тяжелый период, резкая нехватка денег в семье, неустроенность, тревога. Женщине трудно в такой ситуации находиться. И вот эта знаменитая история, когда мама звезда, ее все узнают, а она в стоптанных набойках, потому что не было денег их поставить. Я помню, как наскребала на хлеб деньги и несла их, зажатыми в ручке. На всю жизнь запомнила: мама должна была приехать и привезти следующий транш, но денег уже нет, и мы наскребли с папой на хлеб, радовались, как дети. И я шла, зажав их в ручке, и когда я отдала деньги продавщице, она сказала: «Ой какие горячие денюжки, как ты их несла». Это я на всю жизнь запомнила. Вот такая была нехватка.
Саша был очень спокойный, и ее это где-то раздражало немножко. Она сама это говорила, ей нужно было двигаться и идти вперед.
– Я как раз была у бабушки летом. Папа позвонил и сказал, что они больше не будут жить вместе. Я ответила: «Да ладно, пап, ты шутишь?», – а он сказал, что не шутит. Но я не чувствовала в семье надлома, у нас не было криков и ссор, папа очень сдержанный интеллигентный человек. Дом всегда был полон артистов, посиделок, и я не замечала этого.
Я осталась с папой. Я всегда на стороне обиженного, за справедливость, это у меня врожденное. Если бы ушел папа – я бы ушла с мамой, но ушла мама, она его бросила и обидела. Я помню, что я первый год приезжала в гости к ней и ее второму мужу Диме, и мама, когда провожала меня обратно, еле сдерживала слезы, я это видела. Я думаю, что это был удар для нее, но тогда я этого не понимала, и мне очень хотелось поддержать папу. Сейчас я сама мать, и, если бы мне моя дочка так сказала, я не представляю, что бы я чувствовала.
Папа вскоре женился на женщине с двумя детьми, и нас стало трое. На тот момент папа таких денег не зарабатывал, и мама меня купила фразой: «Саш, ну ты видишь, что папе тяжело, он не может обеспечить троих детей, подумай сама, ты должна жить с нами». Я подумала и поняла, что ему действительно было тяжело финансово, и вернулась. Ничем другим меня нельзя было купить, но она нашла подход. Папу я очень любила, папа для меня был кумир.
Я не могу сказать, что мы были близки со вторым мужем мамы, скорее, нейтральны. Он непростой человек и очень ревновал маму. Он отгородил ее от друзей, семьи, она должна была быть полностью его. Они были вместе семь лет, и они всегда вместе находились: на отдыхе, на работе, в бизнесе. Они устали друг от друга. Он настолько ее вначале любил, что даже не мог отпустить в соседнюю комнату. А мама настолько выложилась в этих отношениях, настолько любила его, что после уже ничего не планировала. Мама просто хотела активного партнера рядом с собой. Они все это вместе трудом, потом и кровью делали вместе, и мама брала долги под свое честное имя у своих друзей, которые давали ей деньги. И это помещение дали в аренду на хороших условиях благодаря ее имени. Она всегда сама умела себе заработать.
Я настолько сильно переживала тот момент, когда она уходила. Какое-то время было опустошение, и не было даже сил переживать, и уже пришлось просто принять то, что произошло. Но принять мне было очень сложно именно в момент, когда она еще живая была. То есть я в какой-то агонии такой моральной находилась. Поэтому я приходила постоянно сразу после смерти, навещала и разговаривала с ней. Сейчас периодически прихожу, тоже разговариваю. И вот здесь она стоит в кулисах, в полный рост, улыбается нам. Я очень любила ее улыбку, у нее очень красивая улыбка.
– Врач сказал диагноз мне. Я пришла ее навестить в больницу после того, как она попала туда с приступом, мы мило побеседовали, посмеялись, я уже вышла из палаты и столкнулась с врачом. Он отвел меня к окну и сказал: «Четвертая стадия рака, метастазами поражен весь организм, готовьтесь, два месяца». Я не могу передать свои ощущение, это непередаваемые ощущения жути. У меня градом покатились слезы, и он сказал, чтобы я скорее уходила, потому что мама могла выйти из палаты. Мама не знала диагноз, врачи были уверены, что ее невозможно спасти, и они оттягивали до последнего, не говорили ей. Они даже не рекомендовали делать никакие действия. Но я все-таки настаивала на том, чтобы ей сообщили, чтобы мы начали лечение. И в результате, я была рядом с ней, когда ей сообщили об этом.
Я поняла тогда, что такое «страна глухих», только шум в ушах раздавался, мне было безумно страшно посмотреть на ее реакцию. Это было как в замедленном кино, я повернула голову и смотрела, как она реагирует. Она сказала: «Будем лечиться». У нас был такой момент, когда после этой ситуации, через несколько дней, я пришла к ней в квартиру, и мы, просто обнявшись, плакали двадцать минут. Она говорила мне: «Саш, мне так страшно». Она прошла этот путь невероятно достойно, мужественно, красиво. За порхание и легкость, за ошибки по молодости она сполна заплатила своими страданиями. Она много страдала в своей жизни и очень сильно духовно выросла, стала совсем другим человеком.
Я очень хорошо помню, как мы с ней лежали вместе на кровати на гастролях, а мы любили вместе ездить, говорили про ее и про мою жизнь, почему она так поступала, а не так, и она мне сказала: «Я даже не представляла, насколько сильно я тебя люблю».
Мы с Ритой были с ней, и она понимала, кто в ее жизни в результате рядом. Папа поддерживал, как мог, и помогал, но у него своя семья. Она со всеми поговорила: с папой, с Димой Коноровым и Женей, гражданским мужем мамы.
Женя ее очень любил и заботился о ней. Я никогда не забуду, как мы гастролировали по Украине, и Женя стирал нам – и маме, и мне, хоть я уже и самостоятельный взрослый человек. Она действительно хотела жить с Женей.
Она действительно хотела жить с Женей. Удивительно, что она всю жизнь занималась стройками, ей это нравилось. У Жени свой дом, она подстраивала его под себя. Она уже успокоилась, ее винили, что она сильно поправилась. Может быть, и получилось бы у них что-то.
– Мы особо не успели никуда поездить, как было отведено два месяца, столько, чуть больше, она и прожила. Один раз мы съездили к целительнице, которая обещала вылечить, ездили на соборование, ее исповедовали, а больше мы никуда не успели. Она очень много «Житие святых» читала в последние годы, у нее много икон было. Она была очень верующим человеком, много об этом думала вообще. Наверное, вера спасает, вера в то, что жизнь не конечна. И я точно знаю, что у нее эта вера была. В молодости она была «порхающей бабочкой», и вдруг в последние шесть-семь лет жизни появилась такая глубина.
Она до последнего боролась. Когда случилось с ней это, она мне сказала: «Риточка, ты только не переживай. У меня обнаружили опухоль, еще неизвестно какая, но деньги есть, а сама знаешь, что медицина на грани фантастики. Будем лечиться, вылечимся».
– Да, с одной стороны, она говорила такие вещи, а с другой стороны, у нас был один разговор. У нее в дневниках написано: «Инопланетный сон», – и там описан нереальный мир, они находятся как будто не на земле, необыкновенно прекрасная природа, ощущение блаженства, и она слышит только детские голоса, которые говорят: «Мы рады приветствовать вас в нашем мире, и сейчас мы вам покажем инопланетный спектакль». Она записала этот сон, и когда она уже узнала про диагноз, я каждый день приходила, у нас было много разговоров, я говорила, что мы будем бороться, и однажды она посмотрела на меня и сказала: «А может быть, мне уже пора сыграть инопланетный спектакль?» И я посмотрела на нее и подумала: «А может быть, мам, пора».
Мы Новый год встретили вместе, а день рождения уже нет. Она попросила отвезти ее в больницу, к врачам. А в обычных больницах таких больных уже не принимают, только хосписы. К ней, как к королеве, там относились, рядом всегда были медикаменты, которые облегчали боль. Она боялась дома находиться без наблюдения персонала.