Удивительно, что я и на папу, и на маму не похож, но очень похож на дедушку, папиного папу. В плане эмоций и темперамента я тоже на них не похож, поэтому и пошел по другому профессиональному пути, но я надеюсь, что это не растворится, а передастся моим детям. Я смотрю на Петю, моего сына, и в его походке, чертах лица, жестах прослеживается мой папа.
– Я потом сама пришла к его маме и сказала: «Мы любим с вами одного и того же человека, вы его мама, я не могу вас разорвать. А меня он любит как его жену, родившую ему ребенка. Давайте как-нибудь договоримся, потому что, если вы когда-то заболеете, не он будет сидеть с вами, а я», – и когда у нее случился инсульт, так и было. Я бросила театр и сидела у нее в больнице, она умерла практически на моих руках. А потом приехал Колечка, он открыл дверь, увидел мои глаза, упал на колени и стал выть, как раненый зверь. Когда мы ее похоронили, я вернулась в театр, потому что была очень нужна Коле. На каждом спектакле, где был колокольный звон, у него начинался спазм. Мама была неотъемлемой его частью. Когда он ее лишился, то уделял моей маме столько же внимания. Он приезжал к нам на дачу, они оставались вдвоем, сидели, пили чай и разговаривали всю ночь. Внучку мы назвали в честь Колиной мамы – Янина, и когда я спрашиваю у мужа, кого он больше всех любит, он отвечает: «Я всех люблю, но Яниночку больше, потому что она похожа на меня и на маму».
Когда умерла моя мама, за телом приехали катафалк и милиция, я узнала, что случилось с Колей. Поехала в больницу, куда его доставили, открыла окна в машине и просто орала, орала, как раненый зверь. Когда вывезли окровавленный свитер, часы и кольцо, подаренные ему Иосифом Кобзоном на юбилей, залитые кровью ботинки, я вдруг подняла глаза и медсестры мне сказали: «Вы присядьте, попейте чайку. Начнется операция, и вы поедете спокойно». По их взгляду я поняла, что они уже вынесли ему смертельный приговор. Мою маму только увезли в морг, я подошла к Коле, обняла его и сказала: «Дурака не валять… Не бросать меня, не бросать! Маму похороню, приду к тебе, и мы встанем. Ты слышишь? Слышишь?» Возможно, что он меня услышал. Мы похоронили маму и стали бороться.
Спустя много дней мне сообщили, что он вышел из комы. Забегаю к нему в палату, а он лежит, как и прежде, спрашиваю: «А где он из комы-то вышел?» А врач говорит: «Вы странная. Думаете, это как в фильме – побежал? Нет. Он пришел на минутку, опять улетел и так потихоньку». Села рядом с ним и сказала: «Коль, ну раз ты пришел из комы, глаза у тебя закрыты, лежишь ты трупом, ну погладь меня, пожалуйста, как ты всегда делал!» Вдруг его рука поднимается и гладит меня по голове и по плечику, а я прокричала: «Все! Мы победили! Мы победили!» Кто бы что потом ни говорил, я знала, что он встанет, будет ходить, будет жить, увидит рождение внучек. Пускай будет тот же слабенький человечек, но с той же душой, любовью ко мне, сыну, к людям! Пусть он не будет носить меня на руках, я буду носить его. Когда началась борьба за Колину жизнь, я научилась быть резкой, научилась не спать, не есть, стоять часами в реанимации.
Я предупредила бы себя в молодости, написав: «Не нужно ничего бояться, ты очень сильная, и все, что даст по жизни Бог, – это только во благо. Ничего не бойся, мир все равно прекрасен».
Геннадий ХазановЯ от себя не в восторге
«Трагическая ошибка лишать человечество такого уникального таланта», – заявил юный Геннадий Хазанов преподавателям театрального вуза, которые его не приняли. Его вообще никуда не взяли, он подавал документы во все театральные заведения столицы и везде провалился. Однако это его не остановило, если ставил цель, то всегда ее добивался. Когда он решил, что обязательно познакомится с Аркадием Райкиным, он познакомился, а потом даже пародировал его и получил одобрение мастера. Когда ему понравилась девушка с редким именем Злата – завоевал ее любовь, и вместе они уже почти полвека. И только одной поставленной цели он так и не добился – не стал общаться с отцом, которого искал долгие годы. Так и не успел сказать папе, что у него есть внучка Алиса. Она тоже стала талантливой и востребованной актрисой. Карьера самого Хазанова оказалась более чем успешной, любой бы мог гордиться такими достижениями. Но доволен ли он сейчас тем, как сложилась его судьба, судьба Геннадия Хазанова.
– Актерская профессия чрезвычайно несвободная, она очень зависима не только от литературного материала, режиссера, от стечения обстоятельств, но и, прежде всего, от абсолютно безжалостного компонента, коим является зритель. Он отбирает у тебя право на поиск. Я пробовал в ранние годы сделать шаг влево, шаг вправо, которые, вполне возможно, были неубедительными, и в этом случае у меня нет претензий к зрителям, но они не обязаны и никогда не будут вместе с тобой в процессе поиска, потому что всего лишь потребители. Их роль – сидеть в зале и видеть тебя в таком виде, в котором привыкли. В этом феноменальная несвобода артиста.
Я хотел танцевать на сцене Большого театра, на меньшее я был не согласен, и подумал, что отучусь и после седьмого класса пойду в школу ансамбля народного танца Игоря Александровича Моисеева. Но после шестого класса увидел по телевизору спектакль Ленинградского театра эстрады и миниатюр, в котором играл Аркадий Райкин. Не могу объяснить – увидел артиста и про все забыл, закончилась, к счастью, вся история с танцами и балетом.
1 декабря 1960 года мне исполнилось 15 лет, по этому случаю я сбежал с занятий и поехал на Большую Бронную, где находился Московский дом художественной самодеятельности. Я узнал, что в этот день будет встреча с Райкиным. Приехал туда, а народу битком, пришлось стоять! Я слушал рассказ Райкина о его жизни и подумал: «Как же обратить на себя внимание? Беседа идет, на меня никто не смотрит, надо что-то придумать». Я написал записку, чтобы ведущая передала ему на сцену: «Недавно в журнале «Театральная Москва» прочитал эпиграмму на Ваш спектакль «Любовь и три апельсина». Память у меня была хорошая, и дальше я написал текст той эпиграммы: «Воскликнул зритель: “Смех и грех! Зело забавная картина – тут Райкину два апельсина, а труппе лишь один на всех», – такой подлый чеховский мальчик. Отправил эту записку и думал, как он будет сейчас выкручиваться? А эта тетка, модераторша, как сейчас говорят, прочла записочку и подумала: «Не буду я ее Райкину давать, зачем человеку настроение портить». Опять человечество обо мне ничего не узнало! Терпение мое закончилось. Я отправился на улицу ждать артиста около машины. Был снежный день, он вышел и стал очищать от снега лобовое стекло своей машины. Сказал ему, что я московский школьник, хотел бы попасть к нему на спектакль. Что-то ему стало жалко промерзшего ребенка, и он дал телефон своего номера 1211 в гостинице «Москва» – запомнил на всю жизнь. На следующий день я пришел в школу и во время большой перемены, малая меня не устраивала, зашел в учительскую. Туда вообще школьнику нельзя было зайти! И просто сказал: «Я могу позвонить?» Снимаю трубку, одним глазом смотрю на диск телефона, набираю номер, а вторым на учителей и произношу: «Это номер народного артиста РСФСР Аркадия Райкина?», – и мой первый глаз увидел вокруг немую сцена из «Ревизора». Учителя глядели друг на друга и думали, что у мальчика что-то произошло с психикой. «Меня пригласили на спектакль, я хотел бы узнать, когда я могу это сделать?» Когда учителя стали свидетелем моего разговора, я гордо покинул учительскую, мне стало уже все равно, будут ли меня спрашивать про законы Ньютона или не будут – это их проблемы, меня это мало волновало.
После девятого класса в 1961 году, когда мне исполнилось 16 лет, я получил паспорт, ушел на завод работать слесарем и в вечернюю школу рабочей молодежи. Обычные школы в то время переводили на одиннадцатилетку, я подумал: «Это что, человечество будет ждать год нашей встречи? Я не могу так подвести планету!» Думал, что отмотаю срок на заводе, получу аттестат зрелости и все – за цветами, славой, аплодисментами. Когда я поступал, меня послали везде: «Ты чего, малый? Серьезно, что ли? А с чего ты взял-то?» Но в одном месте послали особенно! В вахтанговском училище. Это был 1963 год, я окончил школу и скорее побежал на консультацию. Пришел, там сидел дядечка, он меня послушал. У меня претензий к нему никаких нет, я был чудовищен. Он написал на бумажке, которую должен был заполнить: «Нет юмора и темперамента. Все».
Я был человек упрямый, после отказа пришел на следующий год. Александр Ширвиндт тогда проводил консультацию со своими студентами и после моего представления подозвал к себе: «Я могу тебя пустить сразу на третий тур, все равно не примут». – «Почему?» – «Ты знаешь, в советском театральном репертуаре для тебя нет ролей. Есть в Москве училище театрального и циркового искусства, сходи туда. Они берут всех, кого никуда не приняли». Я сходил, меня и туда сначала не взяли. А потом через несколько лет Ширвиндт пришел в это училище педагогом и поставил выпускной номер с Ильей Олейниковым, моим самым близким другом на курсе.
В 1969 году было открытие сезона в помещении, где сейчас опять находится храм великомученицы Татьяны, а тогда это был Дом культуры гуманитарных факультетов МГУ, там располагалась эстрадная студия университета под названием «Наш дом», ею руководил Марк Розовский. Я увидел там девушку, ей был 21 год, и спросил: «Кто она?», – мне сказали, что это Злата, помощница режиссера Розовского. А я уже работал в оркестре Утесова, ел красную икру в любых количествах на Дальнем Востоке, у меня было не так много времени на встречи. Но наши отношения потом затянулись на полвека. Кстати, Леонид Осипович Утесов был свидетелем на нашей свадьбе. Он пришел на регистрацию брака, а тетка, сотрудница загса, увидела его и произнесла: «Дорогие молодожены», – в его сторону, и все сказала ему, как будто нас вообще не было. Закончила говорить, побежала к Утесову со словами: «Как вы давно у нас не были!» Обалдевший Леонид Осипович ответил: «Я у вас никогда не был!»