– Раз навсегда запомни: не пугай, не пугай! Не хами. Знай свое место… Самое главное – знай свое место.
Наконец Мишель утомился и перестал бить. А еще говорят, что душа не связана с телом! За пять минут из уверенного в себе выпускника карантина я вновь превратился в жалкого неуча, в дурня, в побитого пса, каким меня приволокли в карантин под начало к сержанту Джонни.
– Но если я, – сказал я, сел шевеля разбитыми губами, – буду знать свое место, как же я убью Его?
– Что, что? – не понял Мишель и, не поняв, заинтересовался.
Я подождал, приводя в порядок мысли, разбросанные кулаком Мишеля по закоулкам сознания, и наконец сказал:
– "Отпетый", по-моему, как раз и не знает своего места, раз его конечная цель – убить… – я сглотнул боль, мешавшую говорить, – зверя… то есть главная задача "отпетого" – не знать своего места, потому-то он и может оказаться в "вонючих".
– Ах ты падла, – всерьез рассердился Мишель, – так ты еще и философ!
– Он еще и поет, – рассмеялся Хуан.
Я получил удар в ухо и вновь полетел на пол.
…Я поднялся и побрел к каптерке получать робу, по пути получив пинок от Мишеля.
Валентин Аскерханович хмыкнул:
– Из карантина теперь такие наглые выползают, только что крыльев и когтей нет, а так все при всем.
– Ничего, – сказал Хуан, двинувшийся следом за мной с ключами от каптерки, – ничего страшного: здесь мы мигом крылья выдернем, а когти острижем.
– До тех пор, – подсказал Федя, – покуда новые не отрастут – крепче, надежнее.
Эта неделя слилась для нас с Диего в одну нескончаемую, освещенную лампами дневного света, бессонную ночь. Кажется, не было уголка в казарме, которого мы не вычистили, не вылизали, не отодрали.
В долго тянущиеся часы бодрствования за мелкой унизительной или тяжелой работой я порой с внезапной ясностью понимал: я – один. Совершенно, абсолютно один, надо мной гигантская толща почвы и камня, и я запихнут в самый темный и самый грязный закуток.
Мне вспомнились слова, слышанные мной уже очень давно: "Всякому человеку есть что терять. И чем меньше человек имеет, тем больше он может потерять, тем с большей жалостью он вцепляется в то, что имеет". Это было правдой. Сон – вот что оставалось у меня, и я жадно припадал к часу, часику, полу-, четверь часику выкраденного, выцыганенного сна.
Несколько раз я заснул на занятиях. Незнакомый капитан растолковывал нам про самого для нас опасного зверя – про "птичку – черную точку" на горизонте, серую пичужку в клетке – на воле, едва лишь встретится с противником, моментально расползающуюся жгучим уничтожающим студнем с множеством присосок, шевелящихся мохнатых лапок, – про "летающего воробья".
Такого и среди тренажеров в карантине не было: как его приручишь? Как приучишь "тренажерствовать" безжалостный расплескивающийся студень, в секунду обращающий тебя в ничто, в прах и пепел, и от восторга уничтожения еще и шевелящий своими лапками, щупальцами, чмокающий присосками, еще бы кого, еще бы что…
С таким чудищем можно работать только на экране, нажимая кнопочки, подергивая рычажки.
– …Не совсем понятно, – лениво тянул капитан, он даже не представился нам, когда пришел на занятия, – можно ли назвать "летающего воробья" живым существом в полном смысле этого слова? Кажется, что это некая межеумочная, срединная организация материи. В лабораториях…
Я с силой надавил кнопку и снова опоздал: на голубом экране белесой кляксой расплылась моя очередная неудача.
Капитан сделал пометку в журнале и сказал:
– Джек Никольс.
Я стал подниматься.
– Сидите, юноша, сидите, – недовольно замахал рукой капитан, – что вы, в самом деле? Я буду запускать вам помедленнее, но вообще… вообще-то, – капитан покачал головой, – если вы на вольном воздухе так будете телепаться. ..
На экране зачернелась точечка. Я хлопнул по кнопке. Точка вспыхнула ослепительно-белым.
– Да что вы по кнопкам-то колотите? – поморщился капитан, – вы бы еще кулаком бы саданули.
В классе засмеялись.
– Молчать, – не повышая голоса, сказал капитан и сделал в журнале сразу несколько пометок, – будете много веселиться, я вам так экраны запорошу – замаетесь кнопочки нажимать.
Я еле поспевал за появляющимися на экранах точками. Откуда-то издалека, сквозь гудущую, гудящую вату усталости, головной боли, разламывающихся висков, доносились слова, обрывки фраз:
– …И здесь главное – успеть… Или отойти… Вообще не щекотать… Не-попадание в "летающего воробья" – все равно что попадание лично в вас… Лучше пальнуть из огнемета в себя, чем пальнуть из огнемета в "летающего воробья"… и не попасть.
Я увидел перед собой множество деревянных застекленных строений. В синем небе чернели опасной сыпью точки и точечки. Они напоминали черные звезды, черные снежинки, застрявшие в небе по пути к земле.
В одном из застекленных бараков? павильонов? крепких прозрачных клеток? я увидел огромную лоснящуюся черную пантеру. Бока у пантеры тяжело ходили в такт пережитому ею недавно унижению. Пантера походила на избитого униженного сильного человека, которого поставили не на колени – на четвереньки.
Я почувствовал резкий удар в лицо и с удивлением отметил, что ударивший меня кулак? лапа? проминается, вдавливается, оставаясь, однако же, твердым и жестким, безжалостным и жестоким.
Рык и рев наполнили мои уши. Пантера раззявила красную пасть и гоготала по-человечьи, из ее глаз текли прозрачные слезы.
– Джек Никольс! – услышал я. – Джек Никольс! – и еще, и еще раз.
– Вы что, глиссандо решили сыграть? Башкой по всем кнопкам? Чтобы точно никто не ушел?
Я разлепил глаза. Я поднял голову. По экрану метались оранжевые, желтые полосы.
"Отпетые" веселились.
– От это бац, – охал Федя, – рожей по всем кнопкам – брр мм, бррмм.
– Виртуоз, – всхлипывал от смеха Пауль, – Ференц Лист на приеме у князя Бюлова.
Я встал и проговорил, изумляясь хрипоте своего голоса:
– Виноват, коллега капитан.
Капитан подошел ко мне.
– Вам что, – спросил он, – не хватает времени для сна?
– Никак нет, – ответил я, – хватает.
Капитан встал на корточки перед экраном, покрутил какие-то ручки, оранжевые и желтые полосы исчезли.
– Бриганд? – позвал капитан, поднимаясь.
– Я, – отозвался Мишель.
– Оставьте Диего Хальцедонова и Джека Никольса здесь… Для беседы.
– Есть, – бодро выкрикнул Мишель.
Занятия кончились. Мишель построил роту, пару раз матернулся и увел "отпетых".
Капитан подождал, пока из туннеля, напоминающего школьный коридор, "отпетые" вышагнут в туннель, напоминающий пещеру, и повторил вопрос:
– Диего Хальцедонов, Джек Никольс, вам что, не хватает времени для сна?
Мы оба вскочили почти одновременно и отрапортовали хором:
– Никак нет! Хватает!
Капитан сидел молча, постукивал костяшками пальцев по столу.
– Вас бьют? – наконец поинтересовался он. – Вас загружают работой? Вам не дают спать?
– Никак нет! – так же хором ответили мы.
Выглядело это, наверно, комично, но капитан не засмеялся.
– Черт-те, – как бы про себя сказал он, – что вы за люди такие? К драконам в пасть – всегда пожалуйста, а хулиганов ротных боитесь?..
– Вы хотели сказать, – заметил я, – что мы за люди такие?
Капитан внимательно посмотрел на меня, потом сказал:
– Нет, так я сказать не хотел, но благодарю за поправку, – капитан улыбнулся, – благодарю за уточнение.
– Разрешите идти? – Диего даже каблуком пристукнул.
– Идите, – махнул рукой капитан.
Мы пошли. Это было наслаждением – идти без строя. Просто идти себе и идти. Руки в карманы. Или вести рукой по странно теплой стене подземелья – тоже хорошо, тоже прекрасно.
– Слышь, – сказал Диего, – Джекки, а может, скажем? А? Сейчас вернемся – и скажем. Ведь забьют же на фиг. Мы же им всю казарму вылизали, а нам еще и еще наваливают. Я еле на ногах стою. А ну как в пещеры с огнеметом топать? Я уже забыл, где там спусковой крючок. Я со шваброй лучше управлюсь.
– Возьми швабру, – посоветовал я.
– От, блин, ты шутишь… Ну, чего тут шутить. Задавят в пещерах и кишки по сталактитам размажут. Давай стукнем. Ну сил же нет… Что, очень хочется слетать-полетать? Да мы с тобой до вылетов сдохнем здесь. Обнявши унитаз.
Я молчал, почти не обращая внимания на слова Диего. О себе-то я уже решил. Знал, как себя вести.
– Вон погляди, – говорил Диего, – Пауль и Ден стукнули раз-два. И ничего! Один пальмы поливает, другой на воротах сидит. Если в пещеру идти – сумку через плечо. Медбрат, санинструктор. Не служба – лафа.
– Как хочешь, – сказал я.
– Я хочу, – помолчав, продолжил Диего, – я очень хочу жить и спать. Ты извини, брат, но я к Пиздею уже ходил.
Я остановился, пораженный.
– Как же ты успел?
– Успел, – усмехнулся Диего, – выкрал время. И, заметь, нас поменьше кантовать стали.
– Что-то я не заметил, – вздохнул я..
Глава одиннадцатая. Пещеры
Мишель ходил вдоль стоя.
– Значит, так, – он погрозил пальцем, – говорю еще раз, специально для "младенцев", прочим тоже полезно послушать: если, блин, встретились с "квашней" и не уверены, что попадете, – Мишель задрал голову и пихнул себе под подбородок пальцем, – лучше уходите или вызывайте второго, третьего – все равно кого. Мне трупы в пещерах ни к чему. Выволакивать вас… Режьте себе на равные части "червячков", глушите "царевен", но не нарывайтесь, не геройствуйте. Вопросы?
Строй молчал.
– Ну, – вздохнул Мишель, – потопали. "Младенцы"! Чтоб через каждые полчаса мне пипикали. Ясно?
– Так точно! – гаркнули мы.
– Не слышу ни хера!
– Так точно! – заорали мы изо всех сил.
– А, – кивнул Мишель, – приблизительно.
– Заботливый "дедушка", – донесся из строя голос Пауля.
Он специально гнусавил, получилось смешно.
В строю засмеялись.
Мишель улыбнулся:
– Павлуша, кончай стебаться. Ты же видишь, какое чмо из карантина нам присылают. Пошли.