– Идиот! – орал не своим голосом Мишель. – Это ты столько сделал? Я тебя спрашиваю: это ты столько сделал? За целый день?.. Чем ты здесь занимался?.. У, – Мишель зафырчал, словно наевшийся Нахтигаль, и поднес к носу Диего внушительный кулак, – ты здесь балду гонял, лоботрясничал, не знаю чем занимался… За день – заклепать одну ячейку! За день…
– Мишель, – миролюбиво скаазл Тихон, он развалился в кресле и с удовольствием потягивал апельсиновый сок, – ты "младенца" совсем задолбал. Дай ты ему отдохнуть, набраться сил. Еще завтра целый день…
– Это я его задолбал, – возмутился Мишель, – это он меня задолбал! Еще там – в подземельях… А здесь? Я ему что сказал? Если нервы слабые, сиди работай, а он…
– Мишель, – Валентин Аскерханович резал на раскладном столике хлеб и бекон, – вот ты тоже неправ. Тут дело такое. У "младенца" тоже отходняк должен быть. На хрена тебе, чтобы у него руки тряслись? Подъемник подъемником, но сеточку мы должны бросать; был бы Федька, – без вопросов, кантуй, сколько душе влезет, – Валентин Аскерханович положил пласт бекона на хлебный ломоть и продолжил жуя, – а так нас пятеро осталось. Сам понимаешь…
Мишель несколько поостыл.
– Вот так, – он убрал кулак, – скажи спасибо погибшему Федьке. Иди жри, подкрепляйся. Хрен с тобой – ночью дрыхни, но утром чтоб, чтоб… – Мишель помотал головой, – ячеечка была заделана.
– Ешь, – предложил Валентин Аскерханович, – Мишель, ты так развоевался, охолони маленько. Пожуй. Одноглазый, ты тоже…
– Смотрю я на вас, "северян", – заметил Тихон, – ни хрена у вас порядка нет. Сетку со склада принимаете без контроля и проверки, одного "младенца" кантуете, с другим – нянчитесь…
Тихон с силой подсек мою ногу, пока я проходил мимо него, но я успел перескочить через его "подсечку".
– Ловкий, – иронически сказал Тихон.
Я взял один бутерброд себе, другой протянул Тихону:
– Не хотите?
– Ловкий, – повторил Тихон, – и наглый. Борзый. Ты на своей борзоте глаз потерял, точно? Гляди, еще и не то потеряешь…
– Простите, – вежливо сказал я, – мы, кажется, были на "вы"…
– Вы, – Тихон сделал издевательское ударение на этом слове, – прилетели к Нахтигалю и решили, что все – дозволено? что вы вырвались из казармы? Ничего подобного, любезный! Покуда десяти вылетов не наберется, вы в казарме, понятно? и в крутой казарме… А то воздуха свободы он глотнул… Видали. Учит, распоряжается…
Мишель доел бутерброд и миролюбиво сказал:
– Тиша, ты вроде соловья… Заслушаешься. Все правильно говоришь. Молодец. Одноглазый! Сегодня ночью будешь прибирать в ракете. Главное дело – чтобы места общего пользования. Как обычно… А мы в пещерке подрыхнем.
Я оценил поступок Мишеля. Ничего особенного прибирать в ракете было не нужно. Положительно – Мишель мне протежировал.
…Я погасил свет в центральном холле, так что стало еще заметнее мерцание разложенной на полу сети.
Я отскоблил раковины и унитаз, протер пыль и подмел все помещения. Потом уселся в кресло и стал смотреть на мерцающую, то взблескивающую, то притухающую сеть.
Было хорошо сидеть так просто: так просто смотреть. Казалось, что вокруг тебя теплая темная ночь и тлеющий костер – рядом. У самых твоих ног.
Я смотрел, смотрел на сеть, да и заснул.
Мне приснился Коля и его массаж.
Во сне я не стеснялся кричать, но крик не шел из моей, точно набитой ватой глотки. Крик умирал в легких, вырывался наружу отчаянным хрипом.
Меня разбудил Валентин Аскерханович.
Я был так замаян и так перепуган своим сном, что сперва не обратил внимания на Валю.
Вытер вспотевший, взмокший от ужаса затылок, сходил умылся и, утираясь полотенцем, спросил:
– Валентин Аскерханович, что-нибудь стряслось?
– Стряслось, – кивнул он, – Диего прикололи.
– Как прикололи, когда? – я чуть полотенце не выронил.
– Да вот, понимаешь ли, – принялся рассказывать Валентин Аскерханович, – ночью, блин, покуда мы дрыхли, – ну, не посты же нам выставлять, честное слово? – теперь-то, конечно, придется выставлять, раз так… Да, пока спали, какой-то хрен подволокся и приколол Диего… Пригвоздил к песочку кремневым ножиком. И аккуратно так все сделал, мерзавец, не нарушая сна, мягко, нежно… Я, ты понимаешь, Одноглазый, как увидел Диего приколотого, ну, да? – так я первым делом что подумал, вот ведь подлец человек, а? Я ведь подумал, елки-палки, он ведь нас всех мог так же нежно, мягко поприкалывать, а?.. Мишель тоже перепугался. Не орет. Тихо, тихо так сказал: а я его так кантовал…Тихон орет: такого никогда не было, чтобы Посланцев Неба прикалывали…
Я повесил полотенце и спросил:
– Мешок брать?
– Бери, бери, – Валя махнул рукой, – главное дело, нам сейчас вчетвером с сеткой нипочем не справиться… Она же, блин, как живая… Ну, подволочем на подъемничке, а дальше? Мы вчетвером сетку не удержим. Вырвется – и тогда такой сейшен…
Валентин Аскерханович махнул рукой.
Я выкатил рулон, поинтересовался:
– А что Мишель говорит?
Валя поднял мешок для Диего, вздохнул:
– Что говорит. На Тихона кричит: ты, говорит, работу разъяснительную среди населения не провел, раз второго Посланца Неба, как барана… – Валентин Аскерханович ладонью полоснул по горлу, – если, говорит, ты этого неуловимого мстителя не поймаешь, мы тебе завтра утром такой устроим… праздник… Притарань, говорит, кого-нибудь из местных, чтобы сетку держал, разъясни ему – бым, бым, буль, буль, – мол, Посланцы Неба на тебя положили глаз… Тихон жреца хочет приноровить. Пройдет, говорит, он у нас обряд инци… инси… тьфу, гадости какой-то – и станет…
– Понятно, – усмехнулся я, – кто нам мешает, тот нам и поможет…
Мы выходили из ракеты, и Валерий Аскерханович удивленно спросил:
– Это еще что?
– Поговорка такая, – охотно объяснил я, – еще есть такая поговорка: только тот, кто в силах погубить, в силах и спасти.
– А жрец-то? – ошарашенно спросил Валя.
Я поглядел на Валентина Аскерхановича. Все же он был глуповат, не сравнить с Мишелем или с Федькой.
– Валентин Аскерханович, – вежливо сказал я, – а вы что, не догадываетесь, кому выгодно нам палки в колеса вставлять? Кто первый человек был здесь до нас, а как мы уволочем Нахтигаля, едва ли не последним окажется?
Валентин Аскерханович открыл рот, а потом хлопнул себя по лбу.
– Ах, паскуда, – выдохнул он, – да точно он! Точно! Как же я не догадался.
– Это, – заметил я, – говорит только в вашу пользу: вы не настолько испорчены, чтобы предположить в другом такую бездну морального падения.
– Б… – восхищенно выговорил Валя, – эк ты, Одноглазый, залуживаешь! Ну, точно тебя назвали: пародист! Как, как? "…Предположить в другом такое моральное…"?
Я не успел ответить: громыхая, как заблудившийся артиллерийский снаряд, ломая ветви и стволы деревьев, навстречу нам вышагнул Нахтигаль.
– Здрасьте… – пробормотал Валентин Аскерханович и снял с плеча огнемет.
Пасть ящера была раззявлена. И нам очень хорошо было видно, как изранено, окровавлено небо у Нахтигаля.
– Мне кажется, – сказал я, – мальчик сегодня покушал… И плотно покушал. Глазики мутные, хвостиком машет и тошнит. Лучше не связываться.
– Так я-то что, – Валентин Аскерханович поднял огнемет на уровень чуть выше плеча – по инструкции. – Ты же, Одноглазый, видишь: он рвется в бой.
Но Нахтигаль в бой не рвался – он хрипел и давился. Он глядел на нас и не видел. Его глаза были мутны. он вытянул шею, замотал головой, подчиняясь неведомому, неслышному нами ритму боли его тела.
– Не буди лиха, – шепнул я Вале, – не дразни болящего. Он сам уйдет.
Валентин Аскерханович опустил огнемет.
Нахтигаль откинулся прочь, точно обжегся. Взвыл – не пастью, не горлом, а всем своим существом, всем переполненным, отравленным кровавой пищей слоновьим нутром.
Нахтигаль затоптался на месте, после поворотил от нас вглубь леса.
Валентин Аскерханович проводил его взглядом.
– Мда, – задумчиво произнес он, – кого-то он сегодня скушал?
– Сейчас узнаем, – заметил я.
У пещерки нас ожидали Мишель и Тихон.
Тихон насвистывал и ковырял пальцем в камне нависшей горы.
Мишель мрачно сидел на песочке.
– С мешком? – спросил он.
– Да, – ответил я.
Мишель махнул рукой:
– Без надобности. Нахтигаль – подъел, подкушал.
– Подкрепился, – фыркнул Тихон.
– Ах, вот оно что, – догадался Валентин Аскерханович, – а мы его на тропинке встретили, такой…
Он не договорил, и Тихон продолжил иронически:
– Сытый?
– Очень сытый, – подтвердил я.
Весь день мы набрасывали сетку.
Валентин Аскерханович выгнал подъемник, разровнял огромную площадку – и мы тренировались.
Сетка выгибалась, рвалась из рук и упорно не брякалась в отведенный ей для падения квадрат.
– Это "он" не движется, – Мишель кивнул на нарисованного на земле Нахтигаля, – а дернется, тогда что?
– Тогда, – сказал Тихон, – туши свет! Открывай кингстоны! – он присел на корточки и поинтересовался, указывая на рисунок: – Валь, это ты так здорово рисуешь?
– Я, – кивнул Валя.
Тихон восхищенно поцокал языком:
– Ну ты гляди – как живой! Вот-вот побежит. Ты – реалист, Валя, вот ты кто!
– Ты на себя посмотри, – обиделся Валентин Аскерханович, – девять месяцев здесь торчит, неизвестно чем занимается, а его подопечные Посланцев Неба режут.
– Ты, Тиша, зря лыбишься, зря, – заорал Мишель, заведшись с полоборота, – лыбишься!
Тихон попятился:
– Миш, ты чего?
– Ты что, думаешь, меня одного за потери тягать будут? – орал Мишель. – Вот… Это ты здесь ошивался! Понял, что я в рапорте напишу? Мне в пещерах сидеть безвылазно – и ты со мной туда же потопаешь! Понял? Не видать тебе Южного, как своих ушей!
– Неправда ваша, дяденька, – нежно улыбнулся Тихон, – и в Южный я вернусь, и уши свои увижу: поднесу зеркальце и увижу – вот они, ухи-ушики мои, левое – справа, правое – слева. Не мне надо было местное население готовить, а вам действовать по инструкции, посты на ночь выставлять, с местными девушками не заигрывать.