– Коллега полковник, – начал Мишель, – разрешите обратиться…
– Ббте, разрешаю, давно уже разрешаю, – сказал поостывший полковник.
Мишель откашлялся и проговорил (меня поразила длина фразы, которую он слепил):
– Коллега полковник, я опасаюсь, что за время моего отсутствия ребята просто не успели подучить текст.
На Гордей-Гордеича эта фраза тоже произвела потрясающее впечатление. Он начал заглатывать воздух большими порциями и как бы давиться этим воздухом:
– А,а, а… ебте… ебте.. а,а, – полковник наконец справился с обуявшим его волнением, – ебте, – сказал он, – он опасается! ребята! подучить! – полковник потряс сжатым кулаком, – на тебя полет к далеким звездам плохо действует!.. Педагог! Песталоцци! Дистервег, ебте, с Гербартом! В кантину! И с песней! с песней!
Как и следовало ожидать, дело застопорилось на первых же двух строчках: "Непобедимы, как орлы, как львы, неустрашимы!"
– Ббте, – прервал нас полковник, – это строевая или похоронный марш! Надо, ебте, так орать, чтобы стены дрожали и двери с петель срывались, чтобы старик в своем логове слышал и со-ебте-дрогался… А вы что, ебте, затянули? Это не орлы и не львы, а пара гнедых, запряженных зарею, ебте! Запевай сначала!
После трех неудачных попыток полковник махнул рукой.
– Мишка, пускай твои орлы и львы добираются до кантины ползком и на четвереньках, раз не хотят, ебте, петь, пускай ползут и карабкаются, а после, ебте, приема пищи бегом – на плац…
– К пальмам? – уточнил Мишель.
– К пальмам, к пальмам, – покивал полковник, – раз вы, бедолаги, так застоялись, так кровь у вас играет, то ввот, ебте, мы ее и разгоним, кровушку-то, я вам устрою неделю аттракционов…
В кантине Мишель дохлебал суп, облизал ложку и пообещал:
– Если я узнаю, кто стуканул, – утоплю в сортире. Раньше времени у меня "вонючим" станет.
– А почему ты думаешь, – поинтересовался Валентин Аскерханович, – что кто-то стукнул? Может, никто и не стучал? Может, доктор спохватился, позвонил Пиздею, а Пиздей догадался?
Сердце у меня стучало.
"Да что это, – думал я, – только-только все устроилось, все утряслось, только-только я вырвался из этого ада, перестал быть "младенцем", только-только за моей спиной появился этот Мишель, ведь исчезни он или возненавидь он меня – и все, и все оборвется, и все закрутитсся по новой, еще страшнее, еще отчаянней…"
– Ты чего, Валя, – деловито объяснил Хуан, – с какой сырости Фарамунду спохватываться?.. Ну, нету и нету, мало ли где бродит? В пещеру поскакала… А Пиздей? У нашего Пиздея в мозгу четыре извилины – вот так, – Хуан показал, – крест-накрест. Где ему догадаться?
– Зато нам, – встрял Пауль, – догадаться легче легкого и необходимей необходимого. Помнится, мы на Дъего, – он так и произнес "Диего" с твердым "Д" " – Дъего грешили, но сдается мне, что ошибочка здесь у нас вышла.
Я почувствовал, что на меня смотрят, и постарался поскорее доесть суп.
Я взялся за кашу.
– Не давись, – посоветовал мне Хуан, – ешь не спеша, тщательно пережевывай пищу.
В казарме меня отвели в сортир.
Против меня стояли Хуан, Пауль, Мишель, Валентин Аскерханович, и еще двое старых "отпетых", не знакомых мне по именам. Всех – не упомнишь.
– Что ж, – сказал Пауль, – все в сборе и можно начинать суд чести, как любит выражаться наш дорогой Пиздей.
– Ты сам вроде Пиздея, – прервал Пауля Мишель, – какой там суд? Просто смазать по рылу, чтобы не забывался, и пускай скоблит сортир до потери пульса…
– Ни хера подобного, – покачал головой Хуан. – Здесь дело не в суде, это ты, Мишель, прав. Здесь не один суд нужен, но, – Хуан поднял вверх палец, – но… следствие, а всем нам, не волонтерам и не идейным, вроде Пауля и этого вот, – он ткнул в меня, – хорошо известно, что такое следствие и с чем его – ам-ам – едят… Мишель, с чем его едят?
– С говном, – быстро ответил Мишель и улыбнулся, очевидно вспомнив что-то давно позабытое.
– Ребята, – сказал Валентин Аскерханович, – так, может, он и не стукач?
– Может, – согласился Хуан, – может. Кто спорит? Поэтому мы и говорим – не просто так – смазал по рылу и пошел: это – не наши методы, а провел работу разъяснительную, дознавательную и воспитательную!
Хуан строго поглядел на меня и спросил:
– Согласны?
Я кивнул:
– Согласен.
За спинами моих судей вытянулись в ряд на стене ослепительно белые писсуары, так, будто кто-то спрятанный многоязыкий дразнил меня, высовывал вмиг окаменевшие уродливые языки с глубокими, будто выдолбленными, выемками.
И еще урчала, журчала вода в трубах.
"Куда я попал? – в ужасе подумал я. – Зачем я сюда попал? Это скоты, животные, рептилии хуже драконов, их и надо загонять в пещеры глубже и дальше от людских, от человеческих глаз, чтобы не смели показываться. Скоты, скоты, скоты…"
И ярость заполонила, захлестнула все мое существо.
– Отлично, – Хуан поднял руку разомкнутой, раскрытой ладонью вверх, – судьи и следователи, – готовы? Все перессали?
– Погоди, – сказал Пауль, – я еще не успел.
Он расстегнул ширинку и принялся мочиться на меня. Я отступил на шаг.
Пауль застегнулся и не без удовольствия заметил:
– Пародист, подотрешь.
– Я не Пародист, – сказал я.
– Ты – Ббте-Пародист, – улыбнулся Пауль.
– Я – Джек Никольс, – упрямо повторил я, – и я ничего подтирать не буду.
– Тобой подотрут, – спокойно сказал Хуан, – а пока не подтерли, объясни-ка нам, грешным, кто, по-твоему, мог сломать кайф у роты. У роты! – со значением повторил Хуан. – Это такое преступление – ему просто названия нет. Мало того, что не дал потоптать лягву, так еще и добился вместо полетов тренировочного бега по затхлым пещерам. Кто эта сука?
Меня выколачивала ненависть, и, глядя прямо в лицо Хуану, я четко выговорил:
– А вам, коллега, только полезно побегать по пещерам жирок растрясти…
Хуан метнулся ко мне, но мне удалось не просто уклониться, но нанести удар, к тому же Хуан поскользнулся в луже, набрызганной Паулем.
Я прижался к стене, Хуан хлопнулся на пол.
"Молчи, – что-то шепнуло мне, – молчи", – но меня несло.
– Видите, коллега, – сказал я, – подтерли лужу как раз вами, а не мной. Обратите внимание на ваши брюки.
И тут рассмеялся Мишель.
– Э, – сказал он, – Хуан, Одноглазый, конечно, борзой, но ты тоже раньше времени кулаками стал махать. Сходи к Наркулу – пусть новое х/б выдаст, а то смердишь, как обсикавшийся пудель, бледный вид и мокрые ноги. Иди, иди.
– Мразь, – с удовольствием выговорил Хуан, обращаясь ко мне, – я тебя сегодня затопчу.
Я сжал кулаки, чуть наклонился вперед.
– Переоденьтесь, – вежливо посоветовал я Хуану, – вы испачкались.
– Ат… – Хуан проглотил ругательство, повернулся и вышел вон.
Мишель был настроен вполне благодушно.
– Одноглазый, – сказал он мне, – че ты выставился, как боксер на ринге? Ты че, всерьез обороняться думаешь? Тут другая стойка нужна – спрятать голову, вот так. – Мишель заслонился руками, – и подставлять бока и задницу… Но до этого, я думаю, дело не дойдет. Ты нам лучше сразу скажи, кто Фарамунду набрякал?
– Так он тебе и скажет, – усмехнулся Пауль.
Эта усмешка меня и взорвала.
Если Пауль думал, рассчитывал разозлить меня, то он попал в точку.
– Да, – заорал я, – да! Это я позвонил Фарамунду, потому что и Катя, и Коля, и еще один, умерший, погибший, наглотавшийся яду,в меня, в меня вкаченного яду – все спасли меня, вылечили, а вы, вы все, вы хуже драконов, хуже зверей…
– Конечно, хуже, – улыбнулся Пауль, – а ты не знал? Раз мы их убиваем, то мы их – хуже… И зовут нас – "отпетые"… Хуже нас никого нету, только "вонючки". Мы – люди, предназначенные убивать, а что и кто может быть хуже людей-убийц?
– Погоди, Пауль, – помрачнел Мишель, – ты наболтал тут нивесть чего… На хрена все это нужно, что ты тут наболтал? Одноглазый, ты что ли стуканул?
– Я, – просто ответил я.
– Тэк-с, – сказал вошедший в сортир Хуан, – следствие завершилось успешно? Подследственный раскололся? Чистосердечное признание облегчает вину, и следствие мяяягко переходит в суд, а суд – в приговор и в исполнение приговора.
В сортир заглянул Наркул.
– Эй, Мишель, – сказал он, – если кто еще обрызгается, я вставать не буду…
– Пшел! – гаркнул Мишель.
Наркул исчез.
– Как вы считаете, – церемонно обратился к Мишелю Хуан, – какова мера пресечения преступного деяния? Может быть, просто немного отпиздить?
Мишель посмотрел на меня и буркнул:
– Нет. Одноглазый парень хороший, с завихрениями, но хороший. Миску моего дерьма пожрет – и финита. А дальше пусть чистит сортир. У Одноглазого то, что случилось, не повторится. Верно, Одноглазый?
Я молчал. Я соображал. Мишель был единственной моей защитой. Вроде бы ко мне неплохо относился Валентин Аскерханович.
"Надо есть, – подумал я, – ничего не поделаешь, ничего не попишешь – надо есть".
– Так вы, балагуря, – сказал Пауль, – станете вроде как побратимы?
– Побратимы, – заметил Хуан, – это если бриганд своей кровью свое… обрызгает. Но он не обрызгает. Верно, бриганд?
– Не болтай, – лениво ответил Мишель, – лучше сходи за миской.
– Что, – поинтересовался Пауль, – каловые массы уже сформировались и готовы идти на приступ?
– Хуан, – не обращая внимания на Пауля, сказал Мишель, – что же ты стоишь, Хуан? Иди, иди, родимый…
Хуан буркнул нечто невразумительное и потопал за миской.
Я вжимался в стену.
"Надо, надо, – колотилось в моем сознании, – они просто убьют меня, если Мишель от меня отвернется. Просто…Если за меня не будет Мишель – все… Все… Меня сможет спасти только чудо… Ну и что? Кровь дракона-то я пью, а запах и цвет у нее, как у дристни…
– Мишель, – будто услышав мои мысли, сказал Пауль, – но для Пародиста это – никакое не наказание. Лишний раз выпьет свою любимую кровь дракона.
Пришел Хуан. В руках у него была миска.