Все то же.
И доброта.
И песни те ж!
И лица те же, что в Рязани,
И так же звучны имена.
Как солнце в драгоценной грани —
В Урале Русь отражена.
В Урале Русь отражена…
Не только свой путь, но путь целого поколения она отразит в стихотворении, которое родится три года спустя («Путь в Москву»).
…Ветвистым был
Мой путь к тебе,
Москва.
Как русла рек
Скалистого Урала,
В пути рождались
Зорние слова:
В душе моей
Россия вырастала.
В стихотворении вновь поставлены рядом два самых дорогих понятия: Урал и Россия. Россия познается поэтессой через Урал, Россия виднее всего с Урала{26}.
Ее Россия — это Родина братства народов. Это оплот свободы мысли, созидательного, радующего душу труда. Это символ мира на планете людей.
Что мне надо?
Скажу по совести:
Непременней всего на свете
Я хочу, чтоб ни войн,
Ни горестей
Не изведали наши дети.
Чтобы жили они
Красиво, —
И с людьми,
И с работой ладили.
Чтобы душу мою — Россию
Они чтили превыше матери.
Стихотворение несколько тяжеловато по лексике, по самой конструкции, может быть, даже заземлено разговорной интонацией, но для нас сейчас важно лишь отметить появление искомого образа, как говорится, в первом приближении: душа моя — Россия. Это уже совсем рядом с метафорой, которую искала поэтесса. А пока, чувствуя неудовлетворенность, развивая тему, она вновь и вновь к ней возвращается. И об этом свидетельствуют стихи «Россия моя» (1967), «Непреклонность» (1968), «Россияне» (1968), «Как ты скромна в своем величье» (1968), «Мы нашу Родину растили» (1970).
Эта тема решается поэтессой на самом различном материале. В стихотворении «Чем выше небо над Россией» (1968) она как бы врывается неожиданно, внезапно. Но перечитываешь стихи и видишь: нет, как раз во внезапности и смысл. Удивительное свойство татьяничевских стихов!
В самом деле, стихотворение начинается спокойным, неторопливым размышлением:
Для космонавтов наше небо —
Не синь,
Не облаков гряда,
А глубина,
В которой не был
До них никто. И никогда.
Думаешь — и не ошибаешься! — далее следуют образные параллели: рассказ о том, чем же были для человечества неведомые космические пространства, как отступала «глухая мгла» незнания, невежества, как ныне в «черный купол высоты шурфом врезаются ракеты»…
И вдруг — ошеломляющая по своей простоте и патриотической выношенности концовка:
Чем выше небо над Россией,
Тем больше солнца на земле!
Две строки! Но как много за ними не сказанного, но отчетливо звучащего.
Урал же не растворился в ее поэзии, нет, он остался малой родиной, самым дорогим, что есть у нее, он превратился в счастливый, дорогой, «спасительный пеленг» памяти, в «высокий приветливый берег», который всегда ее ждет, который всегда по-отцовски встретит. На первое же место вышла Россия — большая, единая и неделимая Родина.
«Чувство Родины, — восхищенно написал в рецензии на книгу «Корабельный бор» один из тех, кого Татьяничева ставила «на крыло» — Вячеслав Богданов, — у Татьяничевой врожденное. На Россию она смотрит с высоких гор Урала, с вершин человеческого труда и духовного мира»{27}.
И, действительно, поэтессу не покидает забота сказать о России самые заветные, самые задушевные слова:
Мне бы только успеть
О России моей
Полным голосом спеть…
5. «МАМА, МАМА, МАТЬ-СЫРА ЗЕМЛЯ…»
Когда размышляешь об излюбленных темах и образах Людмилы Татьяничевой, вспоминаются ее стихи о матери, об отзывчивом ко всем бедам земным материнском сердце.
Вначале эта тема раскрывалась поэтессой через юношески восторженное, угловатое чувство, продиктованное личными ощущениями, переживаниями, заботами, ожиданиями будущей матери. Но недаром говорится, что материнство — второе рождение. Став матерью, Татьяничева как бы раскрепостила себя. Появились стихи-раздумья, напутствия, но жил в них пока образ матери, в котором «я» лирической героини сливалось с авторским «я», и трудно было различить их.
Вспомним хотя бы стихотворение «Сыну» (1936), целиком построенное на личных ощущениях, сообщивших стихотворению известную свежесть чувства, но одновременно лишивших его обобщенности, глубины отношения к миру.
Во время войны ощущения матери, растящей, воспитывающей сына, на какое-то время поглощают иные переживания, думы о героической матери-Родине, все отдающей фронту, сознание трудового самопожертвования тыла, — лишь они, считает поэтесса, достойны воплощения в стихах. Но вот война окончена, и поэтесса возвращается к вечной материнской заботе. Одно стихотворение этих лет представляется мне особенно удавшимся, потому что материнская должность на земле приобретает в нем свое, татьяничевское звучание. Стихотворение небольшое, и есть смысл привести его целиком.
Тебя, быть может, нет еще на свете,
Я о тебе не знаю ничего.
Что из того?
Я все равно в ответе
Перед тобой за сына моего.
В любом краю,
Хоть за Полярным кругом,
Где никогда не тает снежный наст,
Тебя найдет он,
Назовет подругой,
И все возьмет,
И все тебе отдаст.
С тобой он будет нежным и нелгущим,
Простым и добрым,
Преданным навек.
Ты с ним узнаешь на земле цветущей
И щедрость зноя, и прохладу рек.
Но если счастья ты увидишь мало,
И если сын окажется иным,
То это я тебя обворовала
Холодным нерадением своим.
В разножанровых, разностилевых произведениях поэтесса решает одну и ту же задачу: ведет разговор о материнском долге перед настоящим и будущим. Философская притча об изначалье наших характеров, наших судеб, которое кроется в наших матерях («Истоки», 1968), соседствует с циклом горестных раздумий над могильным холмиком, под которым погребен самый дорогой человек («Память сердца», 1967). Баллада об исконно народной родовой традиции, о непоколебимой супружеской верности старообрядцев («Сказ», 1944—1945) и лирическое стихотворение, картинка памяти («Ириски», 1972). Когда поэтессе нужно сказать напутственные слова юным матерям-современницам, рождается философичное «Материнство» (1964), а если нужно воссоздать патриотический подвиг матери, отвергающей сделку с совестью, на помощь приходит баллада («Баллада о партизанке», 1968)…
Но вот что обращает внимание: во всех этих стихах, как бы они ни были сосредоточены на теме матери, сам образ редко обладает зримыми, осязаемыми чертами. Почему? Ведь речь идет о самом дорогом и близком, а значит, и самом узнаваемом существе. С единственными и неповторимыми глазами, руками, походкой, речью, привычками.
Попробуем рассмотреть это явление в стихах Татьяничевой обстоятельнее. Вот одно из наиболее ярких стихотворений, раскрывающих затронутую тему: «Я о России, не о хлебе…» (1963).
Война. Суровое, голодное время. Мать делит хлеб, что «выпекался из пайковой с древесной примесью муки», делит так, что грешно оспорить ее решение.
Той справедливой мерой с нею
Никто сравниться бы не смог:
Кто был слабей —
Тому сытнее
И толще резала кусок.
Как хлеба ни было бы мало,
О всех заботясь и скорбя,
Мать никого не обделяла,
За исключением
Себя…
Спросим себя: можем ли мы представить героиню стихотворения?
Можем. Вне всякого сомнения. Образ создается поэтессой не с помощью внешних примет, а через поступки героини.
Нравственная суть действий женщины позволяет проецировать образ не только на одну конкретную мать, но и на мать-Родину. Запевная строка «Я о России, не о хлебе…», поначалу показавшаяся инородной, выспренной, получает вдруг огромное смысловое наполнение. К детям русской семьи, сидящим вокруг бедного стола за похлебкой, сваренной из лебеды или крапивы, в безмолвном, немом ожидании, пока мать разрежет и даст каждому по куску черного, вязкого, дерущего горло военного хлеба, отзывчивым воображением так и дорисовываются сироты, пригретые в чужих, таких же голодных, но ставших родными семьях в селах Удмуртии, Башкирии, Чувашии…
А вот другое стихотворение, казалось бы самое личное, конкретное:
Помню руки мамы моей.
Помню голос,
Что звал меня.
Только умерли вместе с ней
Мои детские имена.
И на этот раз образ лишь намечен штрихами, высвечен неверным, дрожащим светом каганца:
Сквозь полог ситцевый
Неплотный
Виднелось мне твое лицо…
Каким было оно, это лицо? Какими были руки? Какой была речь? Голос? Ответа нет. Зато есть предметное изображение, сначала сближающее образ матери с образом матери-земли:
Напрасно я своим стихом
Тебя зову сквозь холод зим!
Ведь грудь твоя —
Не грудь, а холм
Над сердцем умершим твоим.
А затем и утверждающее это неразрывное, вечное единство: