– Только не когда я рядом с тобой.
Взгляд пожилого мужчины полон отчаяния. Он смотрит на бархатный мешочек в моей руке, терпеливо ожидая подачки. Рядом стоит молодой, более проворный мужчина и внимательно следит за ситуацией. Приспособленец. Я знаю таких людей: он собирается забрать все, что не успеет пожилая пара.
– Тогда будь рядом. Это ведь люди, а не стая гусей. Я не собираюсь бросать им монеты, как будто это хлебные крошки. Помоги мне слезть с лошади. – Я оборачиваюсь и, смягчив голос, добавляю: – Пожалуйста.
Зандер довольно долго всматривается в мое лицо пронзительным взглядом, а затем командует:
– Стоять!
Лошади останавливаются.
– Элисэф, возьми поводья. – Зандер соскальзывает с седла и уверенно приземляется на каменную дорожку. – Итак?
С гораздо меньшим изяществом я хватаю мешочек с монетами и, держась за крепкую шею лошади, перебрасываю ногу. Сильные руки хватают меня за бедра и опускают на землю, словно я ничего не вешу. Зандер не спешит сразу отпускать меня. Вместо этого он наклоняется, чтобы прошептать:
– Если это уловка, чтобы сбежать…
– Да, да… голову с плеч.
Хотя я не уверена, что на площади для казни имеется гильотина.
Король делает резкий вдох, его хватка на моем теле сжимается, но боли не причиняет.
– Тебе нравится испытывать меня.
Вполне вероятно, а это значит, что мой страх перед ним ослабевает. Не знаю, хорошо это или плохо.
– Прости, ты сказал мне говорить свободно. Ты бы предпочел, чтобы я прикусила язык и улыбнулась, как безмозглая дурочка?
– На глазах у других это было бы идеально.
Я смотрю через плечо, чуть задирая голову вверх, на его красивое, хоть и суровое лицо, и улыбаюсь ему самой широкой, самой фальшивой улыбкой, на какую только способна.
– Лучше?
Со сдавленным звуком он отпускает меня только для того, чтобы положить руку мне на поясницу. Я уговариваю себя расслабиться под его прикосновением, и мы вместе идем вперед.
Боз заметно напрягается.
– Ваше Высочество, не лучше ли, если страж…
– Отставить, – перебивает его Зандер, когда мы проходим мимо.
Приблизившись к пожилой паре, я ощущаю зловоние немытой кожи. Они смотрят с опаской. Обувь мужчины порвана, пальцы оголены.
– Ваше Высочество. Ваше Высочество, – эхом раздается бормотание.
Женщина кланяется перед нами. Старик пытается поклониться, но ясно, что его бедро не позволяет.
– Пожалуйста, не утруждайте себя, сэр, – говорит Зандер с любезностью в голосе, которая меня удивляет.
Вблизи эта женщина напоминает мне Ину из парка Инвуд, женщину, которая потеряла все из-за медицинских счетов и тяжелой депрессии после смерти мужа. Если она ежедневно не проверяла, в безопасности ли ее бездомные друзья, то сидела внизу у реки и строила инуксуки[15] на валунах. Я слышала, она умерла в прошлом году. В одиночестве, у реки.
Я лезу в мешочек и кладу горсть монет в руку ожидающей женщины.
Ее глаза расширяются. С прерывистым шепотом она произносит:
– Да благословят вас Судьбы, Ваше Высочество!
Она украдкой оглядывается, прежде чем спрятать деньги в карман на всякий случай.
Зандер ведет меня к следующей лачуге.
– Может быть, в следующий раз по одной монете на человека? Моя щедрость не бездонна.
– И все же ты живешь в замке, расписанном золотом, – цежу я сквозь зубы.
Он фыркает.
– Забавно это слышать от тебя. Учитывая, откуда ты сама.
«Из квартиры-студии в триста квадратных футов с шумным туалетом», – хочу я сказать, но знаю, что он говорит не обо мне.
Наша процессия движется по улице, лошади скачут рядом, а их наездники готовы спрыгнуть при первых же признаках опасности. Эти бедняки не ищут ничего, кроме помощи. В их измученных глазах отражаются страх и замешательство, когда мы приветствуем их.
У некоторых из них я слышу хриплый кашель, который никогда не проходит. Они напоминают мне тех бедняков, что я знала в Нью-Йорке. Общину, охранявшую свои скудные пожитки и присматривавшую за соседями. Они двигались медленно, прихрамывая, сгорбившись – то ли от физической боли, то ли просто от усталости, ведь они столько лет несли тяжелую ношу этой уличной жизни. У многих отсутствовали конечности.
Эти трущобы полны людей, которые когда-то были рабами Нетленных. Я вижу шрамы в их ушах, дыры, уже не способные зарасти, после стольких лет ношения металлических клипс. У некоторых поврежден хрящ, словно клипса была слишком тугой и врезалась в плоть. У других же отсутствуют целые куски уха: должно быть, клипсу просто сорвали. Эти люди прячутся за шарфами и шапками, словно боятся, что их разоблачат.
А я лишь улыбаюсь и сую им в руки по две монеты вместо одной, поскольку их существование, вероятно, было настолько мрачным, что они покалечили себя. Но возникает вопрос – от чего же они бежали? Что пережили эти бедняги?
К тому времени, как мы достигаем конца дороги и деньги заканчиваются, у меня на душе становится одновременно легко и тяжело. Мрачность бытия этих людей трогает меня до глубины души.
Зандер помогает мне сесть обратно в седло, а сам устраивается позади.
– Тебе понравилось, – говорит он с недоумением.
Это не вопрос.
– Я не думаю, что «понравилось» – подходящее слово. – Это было удручающе. Дома я не могла пройти мимо бездомного на улице, не покопавшись в сумочке в поисках мелочи или нескольких долларовых купюр. Этого всегда недостаточно. – Мы можем сделать это снова?
Зандер берет поводья у Элисэфа, и лошади снова пускаются ровным галопом. Приказ Боза пронизан его стремлением поскорее сбежать от этих бедняков.
– Мы не опустошаем королевскую казну ради трущоб, если ты об этом спрашиваешь.
Сколько у него мешков с монетами? Возможно, с моей новообретенной свободой я смогу отыскать дорожку к королевским сундукам. Мне бы очень хотелось лишить Его Высочества части богатств, прежде чем я уберусь отсюда подальше.
– Что с этими трущобами?
Кроме того, что они набиты старыми, больными бывшими рабами, которые выглядят так, словно хотят умереть.
– Туда отправляют многих смертных, когда те теряют свою ценность для Илора.
– Теряют ценность… – эхом повторяю я, пока обдумываю эти слова, вызывающие во мне отвращение.
– Корона предоставляет им эти кварталы у реки, а они платят нам небольшую мзду за привилегию жить в пределах городских стен.
– Привилегию.
– Ты будешь повторять все, что я говорю?
– Я просто пытаюсь понять.
По сути, это своеобразная жилищная программа для пожилых людей-рабов, от которых Илор отказался, только вот она немногим лучше картонных коробок.
Он что, гордится этим?
– Думаешь, нам не стоит делать это для них? – Зандер делает паузу. – Некоторых при дворе это не тревожит. Они говорят, что бедняки истощают наши ресурсы и что лучше было бы избавить их от страданий.
– Возможно, кому-то из твоего двора пора на площадь для казни, – гневно отвечаю я.
В этом мире под термин «потерянной ценности» попал бы мой отец. Эти илорианцы относятся к подобным людям не лучше, чем к хромым лошадям или дойным коровам, не способным больше давать молоко.
Краем глаза я замечаю, как брови Элисэфа взлетают вверх. Могу только воображать, какое сейчас выражение лица у Зандера.
– Какое тебе дело до того, что происходит со смертными?
Потому что я и сама такая.
Мне известно, что я должна молчать, но не могу. Я жила в нищете и столько раз видела, как меры, созданные для помощи людям, подводили их, когда те были буквально на дне. Сейчас я впервые нахожусь рядом с человеком, по-настоящему способным что-то изменить.
– Они все годы служили тебе, а теперь, когда состарились и побиты жизнью, ты загоняешь их в это убожество и похлопываешь себя по головке за свою благосклонность? Нет, я этого не одобряю. Я думаю, тебе следует делать больше. Они люди, даже если им больше нельзя найти применения. Они не уступают твоему виду.
Мои чувства выплескиваются наружу, словно волна, сметающая все на своем пути.
Мгновение Зандер молчит.
– Знаешь ли ты, что преступное прекращение жизни любого смертного илорианца, независимо от возраста или его способностей, карается смертной казнью? Этот закон издал мой отец, и я намерен соблюдать его бескомпромиссно.
– Человек сохраняет жизнь собаке, однако по-прежнему держит ее в клетке.
– И чего ты хочешь от меня? Что еще мне сделать для этих людей?
– Как насчет того, чтобы не порабощать их?
– Прекрасно, я просто щелкну пальцами и изменю весь Илор. Мышление и быт всех его обитателей. – В его голосе слышится любопытство.
– Разве ты не король? – язвительно заявляю я, однако и сама понимаю, что это не так просто сделать. – Ну, не знаю. Может, начнешь с того, что расплавишь один из тысяч золотых столбов и присмотришь этим людям дома получше? За городом, в деревне? Я знаю, то место существует. Я видела его вдалеке со своего балкона.
– И снова наша принцесса, выросшая во дворце из драгоценных камней, говорит о золоте.
– Я ничего такого не помню.
– Как удобно, – протягивает он. – Кроме того, этим людям намного безопаснее находиться под защитой наших стен, чем снаружи.
– Похоже, им нужна защита от кого-то из твоего двора.
На это он ничего не говорит.
Процессия поворачивает направо, в сторону от трущоб и в гору, и я понимаю, что мы возвращаемся к замку. В тот момент, когда мы сворачиваем на тихую улицу, подальше от зрителей, Зандер отпускает мою талию и отстраняется.
Обратный путь проходит тихо, если не считать цоканья лошадиных копыт, и я чувствую облегчение. Когда мы достигаем конюшен, тот же самый мальчишка-конюх мчится к нам с табуреткой-стремянкой. Зандер спешивается первым, протягивая мне руку, чтобы помочь спуститься.
Я ожидаю, что он отпустит меня, как только мои туфли коснутся земли, но он притягивает меня к себе. Движение настолько неожиданное, что я спотыкаюсь и падаю на него, ладонь приземляется ему на грудь. Он легко удерживает меня в равновесии, придерживая рукой за талию. Наши тела прижаты друг к другу.