— Малец-то немного весит. Его, ежели что, можно и в мешке на своем горбу приволочь.
— Можно и в мешке, — покусал усы гусар. — Это если рядом убили. А если где подальше? Заколебаешься тащить. Та-ак… с трупом, пожалуй, все. Давай-ка тут теперь везде глянем…
Невдалеке, возле овражка, вскоре нашлась и колея от тележных колес, и даже родник со скамеечкой и повешенным на ветку березовым туесом! Место-то оказалось очень даже посещаемым, людным — сюда и за водой ходили, и водили коней на водопой. Только другой дорогой шли, не по тракту.
— Какая тут рядом деревенька-то, не помнишь?
— Дак Авдеевка, барин. Отселя версты три.
— Авдеевка, говоришь? Угу… Опаньки! — Нагнувшись к малиновым зарослям, Денис вытащил зацепившуюся за ветки шапку… маленькую круглую шапку-ермолку, какие обычно носили местечковые евреи.
— Еврейская шапка, — сразу определил слуга. — В таких многие ходят.
— Многие — не многие, а… Ага. — Тщательно осматривая находку, молодой человек обратил самое пристальное внимание на рисунок бисером… буквы какие-то… иврит… или, скорее, идиш.
— Может, тут и имя хозяина найдется… Шапочка-то, похоже, как раз при делах. Привезли труп на телеге, тащили, видать, в полутьме — вон, кусты смяты. Споткнулись… или — споткнулся. Шапку потеряли, да в темноте и не нашли… или спугнул кто, место-то посещаемое.
Дэн покачал головой и продолжал все с тем же рассудительно-задумчивым видом:
— Почему же подальше не спрятали? Не закопали, не сбросили, наконец, в овраг? Оставили, можно сказать, на виду. Думаю, не одни мы тут грибы искали. Деревенские наверняка. Женщины, дети… у мужиков занятия поважней есть… Значит, опросить местных подростков — может, кого подозрительного в лесу заметили…
Тщательно зафиксировав все в «поэтической тетради», Денис дождался, когда подсохнут чернила, и велел слуге привести лошадей.
— Через Авдеевку и поедем. Сыщем старосту, пусть организовывает вывоз трупа в сыскную избу… Ну, что стоишь, Андрей Батькович? Давай подбирай грибы, да поехали. Вон, и дождь уже почти перестал — славно!
В родных казармах, куда путники добрались лишь после полудня, Давыдова встретили с радостью — соскучились. Тут же предложили отдохнуть с дороги: выпить и закусить.
— Подождите, подождите, ребята, — отбивался гусар. — Сейчас вот полковнику доложусь…
Внимательно выслушав ротмистра, отец-командир покивал головой и даже похвалил своего гусара:
— Молодец. Все правильно сделал, Денис. Ах ты ж, до чего ж гнусное преступление, ах до чего же гнусное! Теперь уже слухи-то поползут, поползут слухи. Я как раз сегодня в Подольск собрался, доложу обо всем городничему, а уж он расследование назначит. Может, нас еще попросит помочь. Ладно, Денис, отдыхай покуда. В дороге, небось, умаялся… Да! С рапортом твоим как?
— Пока никак, — вздохнув, гусар развел руками.
— Ну, ничего, ничего, жди, — рассмеялся полковник. — Да не журись, ротмистр! Войны на наш век хватит. Бонапартий вон как на австрияков прет. Аки бык!
Выйдя от командира, Давыдов наконец-то выпил с друзьями чарку — так, с устатку — да отправился на конюшню, чистить коня. Гусарский конь не просто конь, он — друг, уважения и заботы требует. Потому и день гусар начинался одинаково — с конюшни, с чистки, с прогуливания лошадей и всего такого прочего, без чего не может существовать ни один кавалерийский полк. Кстати, не так много и пили — служба ратная, она как-то больше идет на трезвую голову. Тем более пришла очередь Дениса выходить в наряд — начальником караула.
Дел хватало: нужно было проверять посты, за всем тщательно проследить, составить дневной рапорт да подать его заместителю командира — секунд-майору Артемию Ивановичу Глотову.
— Значит, ротмистр, в порядке все? — Артемий Иванович был несколько подслеповат и читал рапорт, водрузив на нос очки. — И что, ни одного пьяного нет?
— Так нет же, господин секунд-майор! Балов нынче на неделе никто не давал, в гости гусар не звали. С чего и пить?
— Со скуки, ротмистр, со скуки, — со знанием дела пояснил Глотов. — Со скуки-то, голубчик вы мой, чаще всего и пьют. И другие нехорошие глупости делают.
Со скуки и выпили. Сразу же после того, как ротмистр Давыдов закончил наряд. Собрались, правда, не в казарме, а, пользуясь хорошей погодой, поехали на заливные луга. Стреножив лошадей, расположились на берегу узенькой речки Поповки, расстелили скатерть прямо на траве. Достали из корзин шампанское, водку, закуску…
— Ну, братие… За нас, за гусар!
Первый тост, как всегда, произнес Алешка Бурцов, ну а уж потом сразу же подключился Давыдов:
Бурцов, брат, что за раздолье!
Пунш жестокий!.. Хор гремит!
Бурцов! Пью твое здоровье:
Будь, гусар, век пьян и сыт!
Понтируй, как понтируешь,
Фланкируй, как фланкируешь,
В мирных днях не унывай
И в боях качай-валяй!
Вот это был тост! Тостище! Бурцов аж покраснел, обнял приятеля, едва не задавил от избытка чувств:
— Ах, Денис, Денис, как славно ты пишешь! Поистине славно. Ну, ведь, господа гусары, правда же? Грех за столь славного пиита не выпить. Право слово — грех!
Выпили и за Дениса, потом за самого старшего в компании, капитана Держакова, потом по очереди — за всех, пока не дошли до самого молодого — корнета Сашки Пшесинского. А уж за дам был отдельный тост, вернее сказать — тосты. За дам водку не пили, открыли шампанское.
Трава на лугу еще была зелена, в журчащих водах реки голубело небо. Солнышко сверкало в вышине почти совсем по-летнему, сияло так, словно заблудилось в золоте осенних берез, в багряном наряде кленов, в ажурной обнаженности лип. Славно было, ах как славно!
— Ну, господа гусары… За прекрасных дам!
Тут, к слову, никто не ерничал, даже «ёра и забияка» Бурцов. Выпили на полном серьезе и в знак уважения к женскому полу — стоя.
— А хорошее шампанское! — подкрутив усы, похвалил князь Серега. — Очень даже неплохое. Смею заметить — весьма неожиданно для нашей глуши. Где покупали? В селе?
Все по привычке называли Звенигородку селом, хотя вот уже девятый год сей населенный пункт считался вполне самодостаточным уездным городом, пусть и небольшим — проживало в ту пору в Звенигородке где-то около шести-семи тысяч человек. Для села — многовато, однако на город сие селение не походило никак. Пыльные улицы стелились самой что ни на есть деревенской раздольностью, дома обывателей утопали в садах, люди держали коров, коз, овец, гусей и прочую живность. Никаких мануфактур-предприятий не было, разве что купцы братья Окуловы разрабатывали невдалеке глину, нанимая у местных помещиков оброчных крестьян. Жизнь в новоявленном городе текла, как и встарь, по-деревенски неторопливо, без особенных новостей, зато со сплетнями, которые здесь, кажется, обожали все, не исключая гусар.
Водку и шампанское покупал самый младший, Сашка.
— У пана Верейского брал, в лавке.
— У-у-у! И все же шампанское у этого выжиги ничего.
Купец Никифор Верейский держал в Звенигородке лавку, где, кроме скобяного товара, появлялась частенько и водка, и вот даже шампанское.
— Интересно, где он водку берет? В Вильну ездит?
— За водкой, может, и в Вильну… А вот такого шампанского в Вильне нет, — со знанием дела промолвил князь. — Нет, нет, господа, это я вам говорю точно. Только за границей такое!
Корнет Сашка хлопнул в ладоши:
— Так что же, Верейский-то этот — контрабандист?
— Ну-у… может, не сам. Но с контрабандистами связан точно!
Через пару-тройку дней в полк вернулся отец-командир, Яков Федорович Ставицкий. В компании с ним приехал и капитан-исправник, отставной пехотный майор, присланный городничим для расследования дела об убийстве ребенка. Капитан-исправник отвечал за порядок в уезде и занимался расследованиями всякого рода криминальных проявлений. Однако должность сия была выборной, и в случае чрезвычайных ситуаций деятель сей мог рассчитывать лишь на команду ветеранов-будочников (инвалидов, как их называли) либо вот просить помощи людьми у командира расквартированной в уезде воинской части.
По сути, полиции в общепринятом понимании в Российской империи еще не сложилось. Имелось Министерство внутренних дел и подчинявшиеся ему «Управы благочиния» во главе с городничими. Ну и вот — инвалиды да капитаны-исправники, избиравшиеся из наиболее уважаемых дворян, прошедших воинскую службу. «Управе благочиния» подчинялись так называемые «полицейские части» во главе с приставом, каждая часть примерно на двести пятьдесят дворов. Части эти и приставы больше занимались охраной общественного порядка, нежели ведением уголовных дел. Для последнего как раз и существовал капитан-исправник.
Уже часа через два после приезда полковник вызвал к себе Давыдова, представив ему гостя:
— Вот, Денис Васильевич, господин Ратников Федор Петрович, бывший майор, ныне же — капитан-исправник. Прошу любить и жаловать. Будет заниматься тем мерзким делом… ну, ты знаешь. Все, что видел, ему изложи подробно… Можешь прямо сейчас…
— Лучше позже. В присутствии, — тут же отчеканил майор. — Я вызову сам… как вас, господин…
— …ротмистр. Ротмистр Давыдов, Денис Васильевич, — наконец, представил гусара командир.
Сказать по правде, присланный деятель как-то не производил впечатления умного и знающего законы человека, способного разбираться в уголовных делах. На вид так чистый солдафон — «слуга царю, отец солдатам». Коренастый, длиннорукий, с квадратным, тщательно выбритым подбородком и бесцветными глазками усердного и недалекого служаки, сверкавшими под маленьким покатым лбом. Да! Еще брови — кустистые, выцветшие, большие хрящеватые уши и вислый, как баклажан, нос. Тот еще портрет — никакой тебе изящности, утонченности… и никакого проблеска мысли. Такой нарасследует, ага.
Ратников прямо там и поселился — в присутствии или, как его называли по-старому, — «в съезжей избе» — двухэтажном деревянном доме, выстроенном специально для всяких административных надобностей. Архитектор, как видно, был не чужд высоких исканий, аляповатые деревянные колонны и портики несколько напоминали модный стиль ампир, а вырезанные из дерева завитушки — барокко или, верней, рококо.