— Право же, не устала, нет!
— Ну, вставай тогда… буду тебя учить падать. Сначала на мягком — в траву… Предупреждаю, может быть больно. Согласна потерпеть?
— Ага!
— Тогда снимай башмаки… Теперь иди на меня с ножом! Ближе-ближе… Алле, алле… Ап!
Миг — и барышня, кувырком полетев в траву, жалобно ойкнула.
— А я ведь кого-то предупреждал! Не слишком ушиблась?
— Нет-нет… Я уже…
Прыжком вскочив на ноги, девушка задорно сверкнула глазами. Вот уж поистине атаманша…
Дэн показал напарнице пару захватов и бросков… приступили к отработке… С первого раза не пошло, да и на второй-третий вышло как-то не очень, а вот потом…
Денис и сам уже устал летать в траву… не такую уж и мягкую… Зато как веселилась Лидочка! Даже завалилась рядом с брошенным Денисом в траву, не в силах встать от хохота.
— Ой, мамочка моя, а-ха-ха! Ой, как славно-то! Это я любого смогу так бросить?
— Любого, любого, ага…
Их глаза встретились. Мало того — встретились губы… Впрочем, страстного поцелуя не вышло: Лидочка еще не владела искусством любви, а Дэн… Дэн не мог пойти против правил… хотя и очень хотел.
Хотел, но прекрасно понимал, чем все это чревато. Чревато не для него — для девчонки. И так-то один бог знает, как сложится ее жизнь, а уж ежели вдруг лишится девственности, то… Ничего хорошего из этого не выйдет.
Денис даже отодвинулся… чуть-чуть… и постарался не давать воли рукам.
Лидочка же неожиданно улыбнулась:
— От меня потом разит как не знаю от кого! Сбегаю, сполоснусь…
— Только быстро! — напомнил гусар. — Быстро обмылась, быстро натянула одежку.
Барышня возмущенно фыркнула:
— Да первый раз, что ли, ага?
Взяв прихваченное с собой полотенце — расшитый красными узорами рушничок, — девчонка направилась к речке прямо через кусты, где уже намяла тропинку. Не так и далеко было до заводи — буквально несколько шагов, совсем рядом. Денис услыхал, как Лидочка ойкнула — водица-то студена! Потом послышался плеск, а затем — голос:
— Денис Васильеви-ич! Я одежку забыла… Принеси, будь ласков.
И впрямь забыла. Взяв в охапку юбку, сорочку и меховой кожушок, гусар выбрался к заводи… да так и застыл, понимая, что поспешил… Стоявшая спиной к нему Лидочка склонилась к самой воде… так, что получалось не спиною, а…
Услыхав шорох, девушка резко выпрямилась, обернулась, показав небольшую грудь с бледно-розовыми, торчащими от студеной воды сосками…
Дэн поспешно отвернулся:
— Одежку-то куда положить?
— Да вон, на камень… Ага…
Положив одежду, гусар подался назад, к опушке. Лидочка догнала его почти сразу:
— А ты что не сполоснешься?
— Я уж потом… Все равно коня мыть буду.
— А-а-а…
Опустив трепетные ресницы, барышня покусала губы и тихо спросила:
— Денис Васильевич, а я… я красивая?
— Очень! — вот тут уж Дэн был вполне искренен.
— Правда-правда?
— Честное гусарское слово! Еще чуток подрастешь, и от женихов отбоя не будет!
Вот тут только Денис понял, что сморозил глупость. Ну какие у нищей бесприданницы женихи?
Лидочка напряглась, замолчала, глянув на гусара искоса, с затаенной холодной обидой… а потом, когда прощались, прорвало: зарыдала, упала гусару на грудь…
— Какие женихи-и-и-и… кому я нужна-то? У меня даже и платья-то нет… и никто из приличных господ на меня не смотрит… а мне уже пятнадцать скоро… А другие барышни… а я… у-у-у-у…
— А что такое? — Денис ласково погладил девушку по плечам. — А ну-ка, перестань плакать. Перестань, я сказал! И вообще, никогда себя с кем другим не сравнивай. Ты — это ты. Вот собой и будь. Другие же барышни… они счастливы? Ты это точно знаешь? Уверена?
Постепенно Лидочка успокоилась и даже заулыбалась — Денис Васильевич принялся рассказывать что-то веселое из жизни московского литературного салона, в коем когда-то — хоть и недолго — участвовал.
— А Жуковский… Ах, Жуковский, такая, скажу тебе, фифа! Этак пальцы выгнет — ага… Но поэт, я тебе скажу — ух! Поэтище! Хочешь, тебе стихи сочиню? Вот прямо для тебя только.
— Ой, правда?! — вот тут девушка по-настоящему оживилась.
— Правда-правда! Тащи завтра альбом — напишу, коль сказал.
Они встречались с Лидочкой постоянно, и девушка делала весьма ощутимые успехи в технике владения ножом и в приемах боевого самбо. Что же касаемо непосредственно хода расследования, тот и тут дела шли весьма неплохо. С помощью Лидочки и ее ватаги Денис Васильевич уже установил личность убитого ребенка — им оказался малолетний бродяжка, сиротинушка по имени Онфим, что ходил с каликами по всей южной Руси. Когда мальчишка пропал, калики его даже искали, так, немножко, пока не подались в Черкассы, а уж оттуда — бог их знает, куда.
— И конечно, властям о пропаже не заявляли, — разговаривая сам с собою, тихо протянул Денис.
Сказал и сам же себе ответил:
— А оно им надо — заявлять?
Кто-то ведь про это мог знать, что сироту искать не будут, мог и вызнать, убить, а потом подбросить, куда надо, труп.
Еще Лидочка сообщила, что телегу-бричку видели у шинка бедолаги Лазаря, видели как раз в тот самый день, когда… Возницу, правда, не установили… но верилось, что это — пока.
За окном казармы вдруг запела труба! Запела тревожно, по-боевому, хоть никаких учений вроде не ожидалось.
— Верно, опять проверка к нам, братцы! — набрасывая на плечи ментик, предположил Бурцов.
Тут уж подоспел и дежурный офицер — юный корнет Сашенька Пшесинский:
— Тревога, братцы! Строиться на плацу.
— Да мы по трубе слышим, — Денис Васильевич рассмеялся и вслед за друзьями побежал на конюшню — к лошадям.
Вскоре все выстроились на плацу. Не весь полк, всего лишь одна давыдовская рота. Однако перед ней гарцевал на гнедом коне сам отец-командир, полковник Яков Федорович Ставицкий. Гарцевал, но слова зря не тратил:
— Буча в Звенигородке, други! Власти помощи просят. Что там точно, не знаю, но лихие людишки головы подняли — лавки громят и, по слухам, штурмуют присутствие!
— Присутствие? — ахнул князь Серега. — Неужто французская зараза и до сих благословенных мест добралась?
Не так уж и громко сказал, но полковник, однако, услышал…
— Не думаю, чтоб в Звенигородке какие-то санкюлоты завелись, — поправив ментик, Яков Федорович усмехнулся в усы. — Однако бунтовщики могут быть вполне. Помните, в прошлом годе супротив немецких земляных яблок — картофеля — бунтовали? Едва ведь полгородка не сожгли. Так что вперед, господа гусары, с богом! И, буде бунтовщики сопротивление окажут, — так не щадить!
Рота ворвалась в местечко с налета, растеклась звенящею лавой по главным улицам, подалась к площади, к присутствию — похоже, заводилы бунта находились именно там. Завидев гусар, городские обыватели осмелели и даже выглянули на улицы, где никаких бунтовщиков что-то не наблюдалось. Однако кое-где уже поднимались в небо дымы…
— Жгут кого-то, собаки, — повернув, покрутил саблей Бурцов.
— Алексей, Денис — давайте за мной, к присутствию, — на ходу скомандовал ротный, старый капитан Дмитрий фон Остенбакен, лихой рубака из остзейских дворян. — Остальные, смотря по дымам. Безобразия прекратить, толпу — если есть, разогнать, зачинщиков похватать…
— А пожары — тушить?
— Зачем? Пусть обыватели тушат. Наше дело простое — порядок установить.
Двигалась лава. Покачивались кивера, грозно сверкали сабли, и копыта коней поднимали с улиц густую желтовато-серую пыль. На прилегавшие к главной улицы уже свернула пара десятков гусар, остальные неслись вслед за своим капитаном.
Какое-то необъяснимо пьянящее чувство охватило вдруг Дэна. Как славно было нестись вот так, с боевыми товарищами, плечом к плечу! Душа выскакивала из груди, и сердце пело, а сабля в руках казалась живой.
Правда, врагов, увы, не оказалось! Уездные власти явно переоценили опасность: малочисленные «бунтовщики» разбежались, едва завидев гусар. Часть «карбонариев» успели похватать инвалиды капитана-исправника… на том покуда и закончили. Пойманных нужно было как следует допросить, выявить зачинщиков и произвести аресты.
Денис Васильевич, естественно, ни в какие политические дела лезть не собирался, ибо императора Александра Павловича уважал не особенно, и мстительный государь, кстати, платил лихому гусару той же монетой, спровадив за вроде бы невинные басни в Малороссию, из кавалергардов — в провинциальный гусарский полк.
— Ну что, домой, братцы? — ротный с усмешкой подкрутил усы. — Ну и санкюлоты ныне пошли! Ногой на них топнули — те и разбежались.
— Денис Васильевич, задержитесь-ка, голубчик, — неожиданно выскочил на крыльцо Ратников.
Капитан-исправник выглядел донельзя деловым и серьезным… впрочем, он всегда так выглядел.
— Зайдите, послушайте… Да не думайте, политики здесь нет никакой, сплошное разбойство. Думаю, как раз по нашему с вами делу.
— Что ж, — махнув рукой гусарам, Денис спешился и, привязав коня у крыльца, вошел в присутствие. Шагал молча, лишь только шпоры звенели.
— Сюда, сюда, — любезно указал Федор Петрович. Солдафонское лицо его выглядело озабоченным и даже веселым, а большие хрящеватые уши, казалось, шевелились.
Дениса тотчас же обуяло любопытство — и что такого эдакого сей почтеннейший господин узнал?
— Вон, полюбуйся-ка на этих красавцев! Послушай-ка… А ну, черти, говорите! Вот ты, ты говори!
Указательный палец капитана-исправника уперся в грудь одному из задержанных, молодому небритому парню, по виду — из мещан. Красная косоворотка, кожушок, плисовые, заправленные в сапоги штаны. Мастеровой или какой-нибудь мелкий приказчик.
— А я что? Я ничо! — Маленькие глаза парня забегали, красные, сильно торчащие из рукавов руки задрожали.
— Говори, говори! — пристукнул кулаком Ратников. — То, что мне только что сказал…
— А! Дак это… — задержанный оживился, даже расправил грудь. — Евреи во всем виноваты, ага!
— О как! — Федор Петрович с ухмылкой посмотрел на гусара. — Слыхал?