— Они, батюшка, христьянских деток убивают, кровь выкачивают на свою мацу! Вот недавно отрока убили… Лазарь, шинкарь!
— Гнать, гнать евреев отселя, — поддержали парня остальные «санкюлоты». — Покуда не всех еще перерезали, ага…
Капитан-исправник нервно забарабанил по столу пальцами:
— И кто же это вам мысли таковые внушил?
— А никто не внушал, вашество! Все ж говорят, все всё знают. Да и вы сами тоже.
— Да они пьяны вроде, — принюхался гусар. — Кто наливал? Где пили?
Пили, как выяснилось, везде. Во всех корчмах наливали… окромя, естественно, еврейских, которые громили и жгли.
— А почто что в присутствие поперлись? — склонив голову набок, вкрадчиво осведомился Ратников. — Супротиву властей замыслили, сволота?
— Да помилуй бог, — парень испуганно закрестился. — Рази мы супротив? Рази можно? Мы супротив евреев токмо. От которых все зло. А в присутствие шли — Лазарю, шинкарю, в очи мерзкие посмотреть! Это ж надо — дите убить ради мацы своей поганой!
— Ясно с вами все… Митрич, давай их в холодную пока, — махнув рукой инвалидам, Федор Петрович обернулся к Давыдову. — Тут вдумчиво поработать надо, Денис. Выяснить, кто водку наливал, на чьи деньги. Выясню! А ты пока мнимой утопленницей займись, а то, чую, при таких делах и некогда будет.
Утопленницей Давыдов занялся сразу же, как только вернулся в казармы. Уселся в уединении да принялся набрасывать словесный портрет — четко, по пунктам, как в академии полиции учили. Делал все обстоятельно, не торопясь, тем более что никаких особых примет при осмотре тела выявлено не было. Ни родинок, ничего… Скорее всего, проморгали, ошиблись, проявили невнимательность… но теперь уж не исправишь — тело-то погребли.
Итак… Пол — женский, возраст — на вид лет двадцать — двадцать пять, тип лица — европейский. Анатомические признаки: сначала — фигура в целом. Рост… рост — средний. Телосложение худощавое, средних размеров грудь. Голова по размерам… в целом — средняя, череп… скорей, грушевидный, да-да, пожалуй, так. Затылок обычный, вертикальный, волосы густые, длинные, кудрявые… или накрученные на папильотках. По цвету — черные, линия волос — прямая. Прическа… а черт его… мокрая ведь была, да и волосы вымокли, но не косы точно. Лицо в целом — узкое, овальное. Приятное такое лицо, впрочем, это к словесному портрету не относится. Контур в профиль — пожалуй, прямой, по полноте лицо худощавое, кожа гладкая, смуглая. Нос несколько вздернутый, носогубные морщины, да… Пальцы… пальцы какие-то желтоватые, еще тогда показалось. Табак курит, да… Теперь описание платья добавить и украшения, если их можно так назвать…
Покончив с составлением словесного портрета, Денис Васильевич вскочил на коня и вскоре уже поднимался по ступенькам присутственного крыльца.
— Вот, Федор Петрович. Надо будет отправить с нарочными по домам терпимости. В Черкассы, в Подольск. В Киев… нет, в Киев вряд ли. Больно уж дорого киевские девки встанут, да и далеко.
— Отправим, — капитан-исправник устало махнул рукой. — Бричку не установил еще, Денис Васильевич?
— Работаем, господин майор!
В Подольск Ратников отправил своего человека, а вот в Черкассы бравый ротмистр направился сам. Так уж случилось, что выпала надобность срочно отправить тамошнему гарнизонному начальству секретный дислокационный пакет. Яков Федорович хотел было послать самого молодого — Пшесинского, но Денис, прознав о том, выпросил сию службу себе.
Полковник спорить не стал:
— Ну, хочешь, так прокатись, развейся. Заодно рапорта своего судьбу узнай. Ну, и новостей привезешь — послушаем. В неделю управишься?
— Вполне.
Ближе к вечеру гусар простился с Лидочкой. Как раз было время встречи. Наказав девушке искать бричку, Денис так же попросил ее не забывать и о тренировках, заниматься, елико возможно, самой.
— Ты теперича у нас барышня опытная. Форму, ma chere, не теряй!
— Ой… А ты, Денис Васильевич, надолго?
— На наделю всего.
— До-олго! Я скучать буду.
— А ты стихи перечитывай и не скучай.
— Ну… тогда поцелуемся на прощанье, ага?
Пришлось уж поцеловаться, чего ж, хоть и был большой риск оказаться затянутым голубым омутом распахнутых девичьих очей. Да еще, целуясь, Лидочка прижималась к гусару всем своим телом, столь страстно и крепко, что у гусара уже почти не оставалось сил все это терпеть. В конце концов, немного-то и был Денис Васильевич — и Дэн — старше. Всего-то лет на пять. Ах, Лидочка, Лидочка… скорей бы ты выросла, что ли.
В Черкассах лихой гусар действовал вполне обстоятельно и быстро. Передав пакет, поболтал со штабными, даже прочел стихи — и через пять минут знал уже почти все о всех местных борделях, вернее, о тех, «куда не стыдно пойти». Таковых заведений оказалось всего-то с полдюжины, но Денис был в растерянности — может, не то искал? Судя по одежде и фальшивым драгоценностям, убитая в Воронове девушка никак не походила на мадемуазель из дорогого притона, «où n’a pas honte d’aller bonne personne»[1]. Скорее, надо было искать то, куда пойти стыдно…
Впрочем, ушлый штабс-ротмистр, подкрутив усы, добавил, что, ежели местных дам полусвета куда-то вызывают, так этот точно — «приличных».
— Совсем уж непотребные девки, mon cher ami, такие нищие, что куда там им ездить куда-то! Право же, боже упаси — не на что. Да и не позовет никто, уж больно они terrible[2]!
С чего бы это заезжий поэт-ротмистр интересуется проститутками, у штабных никаких вопросов не вызвало. Может, поэму хочет написать! Или развлечься, шампанского и выпить и все такое прочее — дело-то житейское, почему бы и нет?
Поблагодарив штабных, Давыдов вскочил в седло и принялся колесить по всему городу. Впрочем, «по всему» — это уж сильно сказано, все «приличные» дома уже больше двадцати лет как располагались в небольшом квартале в районе Губернской и Екатерининской, в полном соответствии с «Указом благочиния», изданным еще покойной матушкой царицей Екатериной Великой.
Первое же заведение — на Губернской — занимало великолепный особняк, выстроенный в барочном стиле, с многочисленной лепниной и статуями. В небольшом дворике был разбит сад с тенистыми аллеями и уютной беседкой, увитой пожелтевшим плющом. Для полной услады не хватало только фонтана — не слишком-то большим был дворик, не поместился фонтан.
Содержательница борделя, мадам Жози, дебелая тетушка в модном голубом платье и с прической «парижский шарм», несмотря на ранний для подобного рода заведений час, приняла гусара с самой любезностью, выказав желание тотчас же выполнить любую его просьбу.
Выслушав же «словесный портрет», мадам как-то быстро увяла и поскучнела:
— Ах, месье, у нас таких тощих кошек нет. Не держим, знаете ли. У нас уж девушки кровь с молоком! Огонь! Вы точно не хотите попробовать?
— Я бы с удовольствием, — обворожительно улыбнулся гусар. — Но, увы, дела государевы. Труба зовет, звенят литавры! Так что рад бы, но не могу — спешу откланяться. Несказанно рад был знакомству.
— И я очень рада, месье… вы такой… такой… прыткий… Жаль!
— Увы, ничего не могу поделать…
С поклоном поцеловав мадам ручку, Денис простился еще раз, не забыв напоследок уточнить насчет «тощих кошек».
— Тощих у Верки ищите, — мадам Жози скривилась, словно от зубной боли. — На Тамбовской. Есть там один трактир… Но предупреждаю, приличные господа туда не ездят!
— Не корысти ради, — развел руками гость. — Увы — сугубо по делу. Глубокое вам мерси!
Заведение Верки, точнее, Веры Ивановны Спиридоновой, мещанского сословия недавней вдовы, выглядело не то чтобы совсем неприлично, однако до борделя мадам Жози ей было как до Марса пешком. Хотя, с другой стороны: трактир как трактир — вытянутое двухэтажное здание из крепких, потемневших от времени бревен, с резными наличниками, высоким крыльцом и даже с небольшим балкончиком с вычурной балюстрадой, наверное, более уместной в каком-нибудь театре, нежели здесь.
Бросив поводья коня подбежавшему трактирному служке, Давыдов прошел в обеденную залу и, задержавшись в дверях, задумчиво покрутил усы. Наметанный глаз официанта — полового — тотчас же узрел и торчащие из-под пехотного плаща сапоги со шпорами, и рукав доломана с красным обшлагом…
— Доброго здоровьичка, господин, — подойдя, половой подобострастно поклонился, изобразив на круглом и каком-то плоском лице самую приятственную и радушную улыбку. — Прошу вас в отдельный кабинет. Не сумлевайтесь, обслужим в лучшем виде!
— В отдельный кабинет, говоришь?
Половой разулыбался еще больше:
— Господину гусару, верно, все же негоже в одной зале с низкими людьми… у нас ведь всякий народец бывает.
— Откуда ты знаешь, что я гусар? — удивился Денис. — Впрочем, какая разница! Кабинет так кабинет. Веди! И в самом деле, перекусить не помешает.
— Прошу, прошу… ага, сюда вот… Супчику? Рябчиков? Ушицы?
Скинув плащ, Давыдов повесил на гвоздь походную фуражку и, усевшись на мягкий диванчик, устало вытянул ноги.
«Кабинет» отделялся от общей залы одной лишь тяжелой портьерой, однако шума сейчас было мало — чай, не вечер еще. Кроме людской и еще парочки таких же вот «кабинетов», еще имелась лестница, ведущая на второй этаж, в «нумера». Верно, не все они предназначались для любовных утех, в иных можно было просто переночевать или даже пожить — трактир же!
— Вот, извольте-с!
Отдернув портьеру, в кабинет вошел давешний плосколицый половой с подносом и полотенцем. Расставив супницу и тарелки, вернулся с дичью, шампанским и графинчиком местной наливки, с непостижимой ловкостью расставив все на столе.
— Сейчас принесу остальное, минуточку, господин гусар.
Обернувшись довольно быстро, официант принес столовые приборы, вазочку с хлебом, а кроме того, серебряные стопочки и бокалы — почему-то по две штуки каждого.
Давыдов удивленно приподнял левую бровь: