Застеснялась девушка, замедлила шаг… и вдруг услышала шум подъезжающего экипажа. Лидочка резко обернулась — бричка! Большая, двухосная, однако же — с одной лошадью. В самой бричке тоже сидел один — смуглый чернявый парень с падающим на левую щеку чубом и золотою серьгой в левом ухе — цыган!
Лидочка усмехнулась: местные обыватели цыган побаивались и не любили, а вот ей было как-то наплевать. Попробовали б ее только задеть, хоть как-то обидеть… хоть цыгане, хоть кто. Ужо горя не обобрались бы!
Тем не менее хитрая девчонка решила события не форсировать, а для начала немножко понаблюдать и послушать. Пока цыган привязывал лошадь к плетню, барышня проворно юркнула в курятник, да там и затаилась, внимательно глядя в щель. Приглаживая чуб, цыган прошел мимо курятника и, остановившись возле двери, громко позвал:
— Эй, Катерина! Катя! Это я, Макар. Зайду?
Сказал и, не дождавшись ответа, вошел. Лидочка в тот же момент бросилась, стрелой вылетела из сарая и, присев под окнами, навострила уши.
Внутри, в мазанке, послышались глухие голоса. Грубый, мужской — цыгана, и какой-то виноватый, женский, видимо той самой Катерины-Кати. Было похоже на то, что гость за что-то ругал хозяйку… а вот и ударил!
Шлепок! Визг… плач… Шум падающего тела!
Так он же ее сейчас убьет! Спасать надо деву, спасать. Тем более — свидетель.
Почти не рассуждая, Лидочка бросилась в дом и заголосила уже с порога:
— Эй, соседка! Маслица льняного случайно нет?
Судя по всему, барышня вмешалась вовремя. Разъяренный цыган уже склонился над распростертой на полу молодой растрепанной женщиной в порванной на груди кацавейке, склонился и занес зажатый в руке нож!
— Говори, тварь! Зарежу!
— Ой, Макарушка! Не убивай!
— Соседушка…
— Это кто еще? Любовник твой, да? — Нахальный визитер живо подскочил к Лидочке и схватил за грудки, приставив нож к шее. — Ого! Да ты девка!
Обнаружив сие, цыган гнусно осклабился и с силой рванул ворот Лидочкиной рубашки. Разорвал, паразитина, обнажив грудь… И Лидочка, недолго думая, ударила его коленом в пах… а потом, почти сразу — угостила в нос тыльной стороной ладони. Нехороший удар — болезненный, страшный. Если посильнее — носовая перегородка запросто войдет в мозг!
Цыган поперхнулся, отпрянул и тяжело завалился на спину… Однако это еще не все. Лидочка еще успела хитрым приемом «рычаг руки наружу» отобрать у супостата нож!
— Вот теперь рыпнись только, поганец! Убью.
— Не надо, прошу, — поднимаясь с пола, вдруг зарыдала женщина. — Это я… я виновата во всем. Не знаю, простишь ли ты меня, Макарушка…
— Знать тебя не знаю! — злобно косясь на гостью, прошипел поверженный злодей. — Ноги моей больше в твоем дому не будет! И ты в табор не приходи. Нет промеж нами более никакой любви. Нету!
Зарыдав, Катерина бросилась на колени:
— Макарушка!
— Сказал — нет промеж нами ничего… Да брось ты нож, девка! — скрипя зубами, цыган сел на полу, опираясь спиною о стену. — Не собирался я ее убивать. Так, попугал только. Хотя таких тварей и убить бы нехудо.
— А ну, пасть закрой! — чувствительно пнув лиходея в бок, цыкнула Лидочка. — Сейчас за капитаном-исправником пошлю. На каторгу у меня пойдешь, гниль! Понял? И глазами на меня не сверкай, не боюсь я тебя, поганца, нисколько.
— Не надо на каторгу, — шмыгнув носом, Катерина снова запричитала. — Он и впрямь не хотел. Это я все…
— Ты, не ты, — хмыкнула барышня. — Разберемся. Потолкуем?
— Потолкуем, ага… — женщина обрадованно закивала и жалобно скривила губы. — Только этого бы… отпустить бы, а?
— Точно отпустить?
— Ага.
— Ладно… Вон пошел! Пошел, говорю, пока я добрая, — нагло распорядилась «атаманша». — А ножик твой я себе оставлю — трофеем.
— Ну, ты это… — поднимаясь на ноги, цыган восхищенно причмокнул. — Ну ты, дева, да-а-а… Как ты меня… Уважаю! И это… зла на меня не держи. Я ведь тебя не хотел… пошутил просто.
— В следующий раз за такие шутки уши отрежу, — серьезно пообещала Лидочка. — И кое-что еще. Все — пошел уже. Уходи, сказала.
— Ухожу, — цыган задержался в дверях и обернулся с неожиданной улыбкой. — А нож — пусть не трофей. Пусть — подарком будет. При таком ноже тебя ни один цыган не обидит. Наоборот.
— Да иди ты уже, черт лохматый!
Макар Чубаров вскочил в бричку и принялся нахлестывать лошадь. Тучи желтой пыли поднимались из-под колес и копыт, и сквозь эту пыльную мглу сияли сатанинской злобою черные глаза цыгана. Оскорбленный в лучших своих чувствах любовник гнал лошадь с такой силою, словно торопился в ад. Пару раз бричка едва не перевернулась и даже зацепила колесом верстовой столб у городской управы. Вот тут уж Чубарову волей-неволей пришлось остановиться. Выбравшись из брички он склонился над колесом, потрогал, пошатал… И был взят под белы рученьки бодрой командой инвалидов во главе с неизбывным Митричем!
— А, господин Чубаров! — радостно потер ладони Денис. — Ну, присаживайся, мил человек. Рассказывай!
— И что рассказывать, вашество? — цыган изумленно глянул на гусарский мундир Давыдова. — Это что же, господа гусары нынче присутственные дела ведут?
— Не твое дело, — Денис резко усмехнулся и подкрутил усы. — Давай рассказывай, какую ты девицу в трактир водил! Напомню — недели две назад дело было.
— Я многих вожу, — развалившись, нагло рассмеялся цыган.
Вот чего Денис Васильевич терпеть не мог, так это этакого вот нахальства. Особенно среди простонародья.
Побагровев, гусар приподнялся и ахнул кулаком по столу:
— А ну, встать, шваль! Нынче живо у меня на каторгу… а то и на виселицу — за убийство!
— Я никого не убивал, — живенько уяснив, что шутить здесь с ним никто не собирается, Чубаров поспешно вскочил на ноги, позабыв про свои расстроенные изменой любовницы чувства. — Христом-богом клянусь, детьми… да чем угодно!
— Клятвы свои поганые оставь при себе. Чай, не на базаре, — хладнокровно заметил гусар. — Отвечай все с толком, по существу. Подвозил девицу чужую?
— Подвозил, — поморгав, Чубаров тряхнул чубом. — Было дело. До трактира подвез, да.
— Так кого подвез-то?
— Анною звали. Из Черкасс…
Услышав такое, Денис напрягся — еще чуть-чуть, и недалеко до признания!
— Она к подружке моей приехала, Катерине, погостила чуток. Я в гости заглянул, она, Анна-то, и попросила до трактира подвезти. Хотела с попутными купцами до Черкасс добраться. Ну, Марьи-вдовицы трактир, знаете. Я отвез, простился. — Цыган снова поморгал и продолжил, исподлобья посматривая на гусара: — Там еще Верейский Никифор был, купец, как раз только зашел. Так они там спелись.
— Что значит спелись?
— Ну, уговорились, верно, насчет дороги, — махнул рукой Чубаров. — А дальше я водки хлопнул да уехал в табор. И как там что было — не ведаю.
— Так-так, Верейский, значит… В суде подтвердить сможешь?
— Ну-у, господине… Я бы со всем удовольствием. Однако, в зависимости от того, когда суд. Не сегодня завтра уходим с табором на Буковину.
Давыдов покрутил усы:
— На Буковину, значит… так-так… А кто еще тогда в том трактире был?
— Марьи точно не было — спала. Кто-то из служек… ну да, молодой парнишка такой… Говорят, он недавно в овраг упал.
— Как упал?
— Так. Со сломанной шеей и нашли.
Отпустив цыгана, Давыдов заглянул в соседний кабинет, к Ратникову. Федор Петрович, почесывая гладко выбритый подбородок, вновь допрашивал недавно арестованного помещика, молодого Кузьму Федосыча Воронова.
— Так, говоришь, в трактире никого не помнишь?
— Ну-у… никого. Говорил же! — помещик раздраженно забарабанил тонкими пальцами по столу. — Разве что полового. Снулый такой отрок… едва поспевал, муха сонная!
— Этот тот, которого недавно в овраге мертвым нашли? — уточнил капитан-исправник.
Арестованный развел руками:
— Ну, уж про то мне неведомо.
— Так ты с кем пил-то?
— Да сам с собой, с горя… Письмо от возлюбленной получил… Нехорошее письмо, злое. Кто такая — не скажу, живет в Киеве.
— А письмо, разрешите полюбопытствовать?
— Да сжег я его! — нервно воскликнул помещик. — Как только прочел, так сразу и сжег.
— Разрешите, господин капитан-исправник? — испросив разрешение, Денис повернулся к допрашиваемому и быстро спросил, был ли тогда в трактире купец Никифор Верейский.
— Не помню, — качнул лохматой головой арестант. — Хоть убейте, господа, а не помню! Пьян был…
— Так-так один и пили?
— Ну… может, и не один. Может, и подливал кто-то.
Отправив Воронова обратно в узилище, капитан-исправник пристально посмотрел на гусара:
— Ну, Денис Васильевич, говори. Что, Никифора Верейского в Марьином трактире видали?
— Видали, — кивнул Дэн. — Макар Чубаров, цыган, видел, как Никифор разговаривал с убитой. А потом у дома Воронова мелкие отроки приметили какого-то мужика на бричке. С дамой!
— Так ты полагаешь, будто Верейский сначала привез домой пьяного вусмерть Воронова, а потом — эту вот Анну… которую там же и убил. И все свалил на Воронова. Зачем? В чем смысл-то?
— В каменоломнях, Федор Петрович, — пройдясь по кабинету, негромко пояснил гусар. — В гранитных каменоломнях.
То же самое подтвердил и вновь вызванный на допрос помещик. Да, действительно, купец Никифор Верейский неоднократно предлагал ему и брату продать гранитные выработки, но все время получал отказ.
— Фигу ему с маслом, а не выработки! — рассерженно бросил Кузьма Федосыч. — Бог даст, мы с братом вскорости школу для детишек откроем. А этот… Знаете, как его крестьяне местные кличут? Мироед! Вы меня отпустите скоро ли? Предупреждаю — еще одну жалобу напишу!
— Мы, конечно, вас отпустили бы, любезнейший Кузьма Федосыч, — Ратников прищурился настолько елейно, что Денис даже вздрогнул — уж никак не ожидал, что суровый капитан-исправник на такое способен. — Однако ж, сами понимаете, тем самым мы истинного убийцу спугнем. А не хотелось бы!