— Тотчас же пошлем похоронную команду… — князь посмурнел лицом. — Хотя нам приказано отступать… Ладно. Что сможем — сделаем.
Всем было приказано готовиться к отступлению, что не вызвало никаких вопросов и даже простого сожаления. Дэн, как адъютант командующего, уже неплохо разбирался в тех не особенно добрых для русских армий событиях, что разворачивались на прусском театре военных действий. Всю воинскую инициативу полностью контролировал Наполеон, теснил русскую армию, обрывая пути ее снабжения и связи с Россией.
Об одном из таких вот маневров французского императора стало известно в конце января, когда казаки перехватили курьера, ехавшего с приказом Бонапарта к маршалу Бернадоту, будущему королю Швеции. Используя растянутость наших сил, Наполеон намеревался нанести мощный фланговый удар под Алленштейном. Единственным спасением в такой ситуации был быстрый отход Багратиона и сосредоточение войск невдалеке от деревушки Вольфсдорф. Тем более что поглощенный своими личными денежными делами Беннигсен никак не отреагировал на сообщение перехваченного курьера и оставил без прикрытия весь левый фланг. Промедление грозило смертью!
Вышли ночью. Лесная дорога, плохо замерзшие болота, ручьи, покрытые тонким предательским льдом. И мокрый — по пояс — снег! Лошади вязли, падали без сил люди. Падали и снова поднимались — шли. Впрочем, некоторые уже не вставали. Их не хоронили — некогда — и не тащили с собой — лишний груз. Все предельно цинично. Полковой батюшка лишь крестил умерших да наскоро читал молитву. Что поделать, война есть война.
По следам спешно отступающего Багратионова войска шли волки. Их жуткий голодный вой мог бы внушить ужас кому угодно, только не русским.
— Ужо подберитесь только, серые! — шутили солдаты. — Кишки-то выпустим, ага. А пули не тратить не будем. Как говаривал граф Суворов: пуля — дура, штык — молодец!
Сбиваясь в крупные стаи, волки шли по пятам, злобно рычали, но нападать не осмеливались, довольствовались оставленными трупами и павшими от бескормицы лошадьми. С фуражом в эту кампанию приходилось туго… Зато как на дрожжах росли личные состояния вороватых интендантов и покрывавшего их Беннигсена. Кстати сказать, главнокомандующий русской армией и вовсе не имел российского гражданства, служил лично царю, а не России!
— Ну и волков тут! — молвил про себя пожилой солдат, шагавший невдалеке от Давыдова. — Вот уж точно — Волчья деревня!
Денис усмехнулся: и впрямь, название Вольфсдорф именно так и переводилось. Что же касаемо волков…
Денис повернул голову, увидев, как за деревьями жадно блеснули глаза… не желтым огнем — синим, однако не менее лютым! Гусар невольно вздрогнул — неужто снова та самая волчица?
Серым призрачным утром, под вой волков, багратионовцы вышли к деревне и, переведя дух, разложили костры. Варили солдатскую кашу, шутили — кто мог — и готовились к битве. Ближе к обеду прискакал гонец с добрым известием — другой русский командующий, Михаил Богданович Барклай-де-Толли, или просто — Барклай, наплевав на Беннигсена, хладнокровно прикрыл отступление. Барклай плохо знал русский язык… но душой оказался русским.
Под Вольфсдорфом боевой авангард Багратиона фактически превратился в арьергард, прикрывающий отступление основной части войска. Именно туда, на линию соприкосновения с неприятелем, как тогда говорили — в передовую цепь, и отпросился Давыдов. Якобы для наблюдения… однако на самом же деле гусаром владела совершенно иная идея. Он все никак не мог простить себе того ужаса, что испытал под Морунгеном, у мостика, все пытался изжить его в себе, изгнать безвозвратно, испытать, наконец, себя в открытом бою — посмотреть, на что способен.
Дэн хорошо понимал все эти чувства, не понимал лишь — кто он сам такой? Чего больше в бравом гусаре — Дениса Васильевича Давыдова или Дэна? По здравому размышлению, ответ вышел однозначным: Денис Давыдов — это и есть Дэн. Молодой человек прекрасно помнил свою прежнюю жизнь — учебу в академии, детство — и хотел (очень хотел!) поскорее вернуться обратно, да вот не получалось пока. Спиритических сеансов в те времена еще не практиковали, все начнется позже, во второй половине века, пока же за подобные вещи, верно, можно было бы и оказаться на костре! Какое, к черту, новое время — феодализм в чистом виде. Впрочем, Дэн не отчаивался, знал, что все же что-нибудь да придумает… Да и некогда было отчаиваться-то! Все знания и умения гусарского поэта жили и в душе Дэна, разве что детские воспоминания казались какими-то тусклыми: плохо помнились родители, брат, учеба…
Получив разрешение командующего, бравый гусар вскочил на свою Мари и без промедления поскакал вперед, на звуки редкой артиллерийской пальбы, что слышалась не так и далеко, за лесом. Вскоре Денис увидел передовые отряды наших казачков. Растянувшись реденькой цепью, те перестреливались с неприятельскими авангардом — фланкерами. Стрельба велась с явной ленцой, причем — и с той, и с другой стороны.
Подскакав ближе, Давыдов заметил во французских рядах высокого офицера в синем мундире и лохматой медвежьей шапке, предложив казакам тотчас же отбить его, захватить в плен. К удивлению гусара, казаки отреагировали на его предложение довольно вяло, похоже, их такое неопределенное положение вполне устраивало:
— Да пес с ним, с хранцузом. Пущай себе едет. Мы их не шибко тревожим, они — нас.
Куда уж откровеннее! Только такая вот откровенность сильно претила Давыдову. Не говоря больше ни слова, он выхватил пистолет и поскакал прямо на француза, пальнул прямо на скуку. Промазал, и француз тоже ответил выстрелом, а его сотоварищи ахнули недружным карабинным залпом.
Над ухом Дэна просвистели пули… что показалось молодому человеку вовсе не страшным, а, скорее, веселым. Выхватив саблю, Давыдов принялся размахивать ею и, что называется — выпендриваться, осыпая неприятеля отборной руганью. Французы также ругались в ответ, однако же лезть на рожон не спешили. Впрочем, весь этот скандал был неожиданно прекращен подъехавшим пожилым урядником.
— Сражение, вашбродь, — святое дело. Ругаться там — будто в церкви. Бог-то все видит. Убьют! Ну, ей-богу, убьют. Ехал бы ты, вашбродь, восвояси.
Неожиданно устыдившись, Дэн повернул коня и вскоре был у Багратиона, который сей же момент послал его с приказом к егерям — чтоб выдвигались к соседней деревне. Выполнив приказ, Давыдов, однако же, усомнился в нем, спросив себя: а стоит ли оставлять Вольфсдорф без организации там обороны? Ведь те же егеря даже не пытались стрелять по французам, даже из лесу еще не вышли. А что, если попытаться лихим наскоком опрокинуть вражеский авангард? Действовать по-суворовски: ошеломить противника, считай — победить. А там, глядишь, подтянутся и основные силы, и вот она — победа!
— Алле, Мари, алле! Он и ва!
Дав лошади шпоры, Давыдов вновь оказался на передовых позициях, узрев того самого пожилого урядника, что так стыдил его за недавнюю ругань. Ему и предложил, ничтоже сумняшеся:
— А что, братец, ежели прямо сейчас ударить?
На это раз урядник оказался куда сговорчивее и, к большому удивлению Дэна, охотно поддержал предложенную авантюру… Тем более что никакой авантюрой она сейчас не выглядела: позади уже была видна наша пехота, было кому поддержать.
Давыдов обрадовался:
— Так ты уговори казачков… А я к гусарам да к уланам съезжу!
Уговорились все! Не прошло и пяти минут, как русские всадники, во главе с Денисом, взяв коней в шенкеля, неудержимой лавиною обрушились на французов:
— Ур-ра-а-а-а-а!!!!
Чувствуя волнение и какую-то ничем не объяснимую радость, Дэн поначалу не соображал ничего. В кого-то пальнул из пистолета… Выхватив саблю, разрубил чью-то мохнатую шапку, скрестил клинки с французским уланом, помчался дальше, неистовый, как древний бог войны… Какой там страх! Душа пела и рвалась убивать.
— Руби-и-и! Коли-и-и! Стреляй! Ура, братцы, ура-а-а-а!
Вражеский авангард почти мгновенно оказался порубанным, остальные фланкеры тотчас же кинулись прочь. Увлекая за собой всех, Давыдов бросился в погоню… Словно молодое вино, заиграла, прилила к вискам кровь!
— Стой, вашбродь! Стой! — истошно закричал урядник.
Денис обернулся, увидев, как из-за леса прямо на них летела целая лавина угрюмых всадников с развевающимися конскими хвостами на шлемах.
— Драгуны! Сколько ж их много, господи-и-и…
Драгуны мчались молча, без всяких криков, сплошной угрожающей лавою. Вот уже сверкнули палаши, почему-то показавшиеся Давыдову неестественно длинными и прямыми…
Русская легкая конница бросилась врассыпную, понимая, что только так и можно сейчас уцелеть, слишком уж неравны силы. Спаслись не все, кое-кого драгуны все ж таки достали, перемолов от души, как мясорубка перемалывает на котлеты нежное куриное мясо…
Денис тоже спасался — что он, дурнее всех? Броситься одному против целого батальона или роты, уж никак не меньше — это не храбрость, это дурость. Дурость и самоубийство, хоть и по принципу — на миру и смерть красна. Впрочем, никакого такого мира не было. Вообще никакого не было вокруг! Свернув в лес, Давыдов заметил это не сразу, а, когда заметил, тут же придержал коня, удивляясь наступившей вдруг тишине, казавшейся какой-то неестественной, мертвой. Все вокруг застыло, словно бы в ужасе, ни одна ворона не каркала, ни одна…
Лошадь вдруг захрипела, затрясла гривой и встала, повернув голову и жалобно косясь на хозяина. Что-то впереди, что-то неведомое, напугало ее так, что бедная кобылка принялась нервно перебирать копытами по снегу.
— Ну, ну, тихо, ма шер, — Денис тихонько похлопал лошадку по шее… и замер!
Прямо на него, из зарослей папоротника и облетевшей ольхи, смотрели лютые синие глаза! Глаза огромного белого волка… или волчицы.
— Чур меня, чур! — мгновенно вспомнив легенды об оборотнях, гусар наскоро перекрестился и выхватил саблю — перезарядить хотя бы один пистолет он просто бы не успел. Зверь — или кто он там был — зарычал, осклабился… и вдруг, задрав морду кверху, завыл! Завыл жутко, до дрожи, до пробегавших по коже мурашек… словно бы звал кого-то… И в самом деле — звал. На зов немедленно явились волки — один, второй, третий… десятый… Ну, одного-двух можно и зарубить саблей… Остальные же набросятся разом, сомнут, вопьются в горло