коню… и всаднику. Останутся лишь рожки да ножки, никакая сабля не поможет, никакая храбрость!
— Ну, Мари, девочка, выручай…
Быстро повернув лошадь, Давыдов галопом помчал прочь, чувствуя, как кинулись позади волки. Они не выли, нет, и даже не рычали, лишь клацали зубами — и от этого становилось еще страшней. Впрочем, гусар не поддавался панике. Доверившись лошади, гусар то и дело поглядывал назад, в любой момент готовый пустить в ход саблю…
Не понадобилось. Едва только всадник выскочил на опушку, как тотчас же раздались выстрелы. Упал, орошая снег кровью, один волк, заскулил, завертелся второй, за ним — третий…
Драгуны! Хрен редьки не слаще… Хотя нет, не драгуны: ни конских хвостов, ни шлемов. Обычные кивера, темно-зеленые мундиры, короткие сабли… Конные егеря! И не так-то их много — всего-то полдюжины… вполне хватит, чтобы справиться с одним русским гусаром. Вполне…
От неожиданности замешкались и егеря, и Давыдов. Да еще волки… правда, последние как-то быстро ретировались, да и штабс-ротмистр быстро пришел в себя и, дав шпоры Мари, вихрем помчался прочь. Все равно куда, лишь бы не попасть в плен, лишь бы подальше…
Вслед раздались выстрелы. Пули просвистели над самой головою Дениса и, похоже, ранили лошадь. Мари как-то дернулась и тяжело задышала. Это было плохо, очень плохо — вражеские егеря уже мчались следом, обхватывая добычу в клещи. Легкая добыча, да — одна лишь сабля. Против шести. Да еще Мари скакала из последних сил…
— Ну, голубушка, ну! Пожалуйста… Силь тю пле… силь тю пле…
А враг настигал, становился все ближе, и вот уже здоровущий егерь ухватил Давыдова за шинель, небрежно наброшенную на плечи. Не было такой моды у гусар застегивать на все пуговицы — не будет видно доломана, всей разухабистой гусарской красы! Это и спасло Дениса — в руках егеря осталась лишь она шинель, Давыдов же лишь прибавил ходу… Насколько уж мог, вернее, насколько могла Мари…
А смогла она, увы, немного — забежала в какое-то болотце да рухнула, испустив дух. Отплевываясь от холодной тины, Дэн поднялся на ноги и, грозно сверкая глазами, взмахнул саблей — а ну, подходи, кому жизнь не мила!
Тот самый здоровущий егерь, что едва не вырвал Дениса из седла, зловеще вскинул к небу палаш… и вдруг повернул в сторону, заворачивая лошадь обратно. Тут же откуда-то сзади послышалась стрельба, рванул на весь лес знакомый казачий посвист.
— Казаки, братушки! — еще не веря, обрадованно закричал Денис. — Свои…
И впрямь оказались свои. Все тот же урядник.
— Ох ты, вашбродь! И как же тебя угораздило-то?
— Так это ты там геройствовал? Ты столько шуму наделал? — Петр Иванович Багратион покачал головой и ухмыльнулся. Постоял, поглаживая подбородок и поглядывая на опустившего голову Дениса. Впрочем, хмурое и строгое лицо генерала почти сразу же озарилось вдруг совершенно детской улыбкой.
— А ты, Денис Васильевич, хват! — князь похлопал гусара по плечу. — Хват, ей-богу, хват! И как тебе только в голову это пришло? Атака твоя дурная пришлась нам как нельзя кстати! Французы-то чуть было не перебили наших егерей, окружили уже… Тут и началась твоя пальба! Я и сам удивился, тем паче — французы. Они-то, верно, решили, будто я весь свой авангард в бой бросил, да, спешно егерей оставив, перебросили силы. А егеря все из окружения вышли, ни одного человечка не потеряли. Благодаря тебе, Денис! Так что вскоре будешь представлен к награде — жди, заслужил. Пока же… Вот тебе от меня…
С этим словами генерал снял висевшую на стене походную свою бурку, пропахшую порохом и дымом костров. Ухмыльнулся, протянул Денису:
— Носи, гусар! Ты ее, брат, достоин. И помни, бурка-то моя — заговоренная.
Между тем обстановка на фронте оставалась сложной. Снабженцы, пользуясь покровительством главнокомандующего, воровали, бессовестно наживаясь на истекающей кровью русской армии, да и были-то интенданты в большинстве своем немцы. Наполеон же, начиная с конца января тысяча восемьсот седьмого года, направил все свои усилия, чтобы, перерезав снабжение русских войск, оттеснить их к Кенигсбергу, прижав к заливу. Беннигсен, отдавая тупые и непонятные большинству ратников приказы, казалось, сам шел в расставленную для него ловушку. В армии начался ропот, и главнокомандующий неожиданно для всех вдруг решился дать генеральное сражение при Прейсиш-Эйлау, небольшом прусском городке, основанном еще рыцарями Тевтонского ордена и с тех пор обросшем разного рода легендами и совершенно невероятными побасенками.
Невдалеке от захваченного французами города горели разложенные в редколесье костры, возле которых, пользуясь короткой передышкой, собрались русские воины во главе с сами князем Багратионом, вовсе не брезгующим солдатским бытом. Солдатики — егеря — варили пшенную кашу, угостили и генерала, и адъютантов его — Офросимова, Грабовского и, конечно, Давыдова, слава о недавнем подвиге коего уже достигла многих ушей.
Оранжевые сполохи костра отражались на мрачном лице князя, на эфесах саблей и штыках, на золоченых эполетах адъютантов — единственном украшении походных шинелей и плащей. Невдалеке, у реки, слышна была артиллерийская канонада. Гул орудий то затихал, то снова возобновлялся, волнами прокатываясь над лесом и отзываясь гулким звоном в ушах.
После вынужденного оставления Прейсиш-Эйлау Денис, как и все, не спал уже третьи стуки, но сейчас все же не решился прикорнуть, как поступили многие. В любой момент трубы могли сыграть наступление, да и сам генерал не спал. Просто сидел на поваленном стволе ели, ел кашу да вполуха слушал россказни маркитанта — смешного косматого старика из местных немцев, чем-то похожего на добродушного лешего. Старик знал русский, плоховато, но знал. Как и многие маркитанты, тащившиеся за войском со своим поредевшим обозом. Нехитрый товар, водка, доступные двадцатилетние женщины с морщинистыми лицами старух.
— И вот, когда у этой крестьянки — звали ее Анна — умер свекор, она вдруг заподозрила, что он может вернуться и забрать ее с собой, — поглаживая торчащие из-под шапки космы, негромко рассказывал старик. Все подремывали, и ему почти никто не внимал, даже Денис — и тот уже клевал носом, генерал же был погружен в свои собственные мысли.
— С чего уж она так решила — не ясно, но, видать, были к тому какие-то основания. Говорят, ее свекор при жизни якшался с волками…
Вот тут Давыдов насторожился!
— …к слову сказать, не с обычными волками, а с оборотнями, — откашлявшись, продолжал маркитант. — Анна и подбила мужа раскопать могилу да отрезать мертвецу голову. Надо вам знать, господа мои, в отрезанной голове еще была «гниющая кровь». Вот ее-то женщина и подмешала в питье мужу да сыну, а также «одолжила» двум-трем соседкам, которые прониклись ее опасениями. Все они умерли в страшных муках.
— А волки? — переспросил Денис. — Ты, кажется, про волков говорил. Ну, про этих… оборотней…
— А, про оборотней! — рассказчик оживился, светлые, глубоко посаженные глаза его заблестели. — С давних времен каждое новолуние в полночь на дороге, ведущей от замка Кройцбург, показывается процессия из четырех повозок, запряженных четверками лошадей. В первых двух — двенадцать монахинь — в орденском платье с крестами и четками в руках, но без голов. Кучерами у них — белые ягнята. Следом две повозки с двенадцатью безголовыми рыцарями. Вместо кучеров — черные отвратительные козлы.
— Козлы! — устало усмехнулся гусар. — А я тебя про волков спрашивал.
Старик покивал:
— Будет и про волков. Так вот… Вся эта процессия въезжала в город, потом — на площадь, трижды объезжала ее по кругу и исчезала в воротах ратуши. Из ратуши-то потом доносились взрывы грубого хохота, разухабистая музыка и визгливое женское пение. Потом монахини и рыцари вновь выезжали на площадь, но в этот раз в обратном порядке. На огромных, закованных в латы плечах рыцарей покоились женские головы, а на монахинях были шлемы с закрытыми забралами. Трижды объехав площадь, они удалялись по Замковой дороге. И происходит это из века в век…
— И где ж тут волки? — удивленно переспросил Давыдов.
— Волки? — маркитант удивленно дернулся. — Какие волки? Ах, волки… Были волки! В последние десять лет в этой вот процессии с безголовыми рыцарями и появлялись! Вместо лошадей.
— Что же, так вот кареты и тащили?
— Так и тащили, — уверил старик. — Огромные волки были. Свирепые. И во главе их — белая волчица.
— С синими глазами?! — снова вздрогнул Денис.
— Да. Именно так. С синими. И откуда те волки взялись — всяк по-разному говорит…
Дальше маркитант рассказать не успел — прискакал адъютант главнокомандующего, что-то доложил Багратиону, и князь приказал трубить поход. Смертельно усталые люди встряхнулись, прогоняя остатки дремы, построились и вновь зашагали по колено в снегу, пока не вышли из леса на берег неширокой реки. Там в сопровождении свиты уже ждал Беннигсен.
Кривя тонкие злые губы, командующий едва ли не упрекнул Багратиона в трусости, приказав вновь взять только что оставленный город. Приказал и тут же уехал — были еще заботы, не только Багратион.
Петр Иванович, с землисто-серым от незаслуженной обиды лицом, спешился и, встав во главе колонны гренадер и егерей, выхватил из ножен шпагу.
— В штыки, братцы, — глухо сказал князь. — В штыки…
Адъютанты, в том числе и Денис, тоже оставили лошадей, двигаясь пешим порядком вместе со своим прославленным генералом. Колонна шла молча и грозно, без выстрелов, без криков «ура» и задорной барабанной дроби. Тяжелой поступью русские воины месили грязный прусский снег. Впереди в зыбкой туманной дымке корявился изломами улиц город, Прейсиш-Эйлау, где были еще утром, и вот опять…
Их заметили. С прикрывающих город редутов французы открыли ураганный огонь. Пули, шрапнель, разрывающиеся в воздухе ядра — все слилось в одну сумасшедшую пляску смерти. В других концах города, на флангах, тоже слышалась канонада — то палили и французские, и русские пушки… а вот где-то в отдалении закричали «ура»…