Лежал Дэн. Смотрел в потолок. Мечтал. Надеялся.
И вот, наконец, неделя прошла…
Он летел на сеанс, как на крыльях. Загодя сговорился с Ольгой, созвонился… Вот и знакомый подъезд, лавочка… Что-то Леночки нигде не видать. А уж пора бы — время. Запаздывает что-то томная синеглазая красотка, запаздывает… Ну, мало ли у красивой девушки дел?
— Кого ждем? — окликнул, подойдя, Юрик. — Ленку? Так она, может, там уже.
И впрямь! Может, и там. Как же он не подумал? Сидит тут, глаза мозолит…
Лифт. Пятый этаж. Звонок в дверь…
— Иду, иду уже. Заходите.
— А что… Лены нет еще?
— Опаздывает подруженька. Без нее начнем, ага. Кстати, от родителей коньяка полбутылки осталось. Это тебе вместо водки, Денис!
— Далась вам эта водка… Ну… дай-ка, свечки зажгу…
Снова знакомая полутьма и горящие свечи. И таинственный голос медиума, и…
— На этот раз Николая Второго вызывать будем, — тихо промолвила Ольга. — Спросим, как там у него с Матильдой. Я фильм недавно смотрела — угар!
— Николая так Николая, — Денис покладисто покивал. — А Лена…
В этот момент затрезвонил какой-то модной песнею мобильник. Видать, Ольга забыла выключить — тот еще медиум, ага.
— Да, але-е… Ой, привет, привет… Ты чего опаздываешь? А, вон оно что… Ну, удачи! Как говорят французы — бон вояж. Смотрите там, не особо-то балуйте!
— Ленка, — выключив смартфон, пояснила «хозяйка салона». — В Испанию с женихом уехала. Вот так вот, скоропостижно. В Калелью, это где Барселона.
— С кем уехала? — Дэн не поверил своим ушам.
— Так я ж и говорю — с женихом, — деловито расставляя стулья, пояснила Оля. — Есть так у нее какой-то. Серьезный до ужаса! Старше ее раза в два, но богаты-ый! Топ-менеджер, ага. Вот ведь повезло Ленке! С таким-то мужем можно и не учиться, и вообще…
Ольга еще что-то говорила, Денис не слушал. В голове его возник полный сумбур, а в сердце… о сердце лучше и не рассказывать! Еще бы… Все наивные мечты его вдруг разлетелись в прах одним махом. Просто вдребезги. Наверное, оттого и разлетелись, что были такими наивными, прямо по-детски. Леночка ведь, надо отдать ей должное, никакого повода не давала. Это он, Дэн, что-то такое себе нафантазировал… Спрашивается — зачем? А затем, что больно уж понравилась Денису эта утонченно-томная девушка, так понравилась, что…
Ну, и нечего было! Так сказать — на чужой каравай рот не разевай. Так он, Дэн, и не разевал особо-то… разве что — только в мечтах. Как-то раз представил даже, будто Леночка пришла к нему в гости. А у Дениса как раз было жарко натоплено, и гостья быстро скинула с себя свитерок, осталась в одном лишь изысканном кружевном белье… ну, и в рваных джинсиках, которые…
— Э-эй! Ты там заснул, что ли? Может, водки налить?
— А давай, — неожиданно согласился юноша. — Водки так водки. Юрик — составишь компанию?
— Запросто. Оль, ты с нами?
— Да вы что, сдурели — водки? — отмахнулась хозяйка. — Я — вино. Но только после сеанса… Вам, так и быть, налью. Пейте. Только быстро, ага?
Дэну было все равно. После такого вот… нет, не предательства — что же, Леночка его предала, что ли? Подумаешь, замуж выходит. Все правильно, почему бы и нет. Только от чего ж тогда так тошно на душе?
— Ну, давайте уже начнем, — опрокинув стопку, Давыдов махнул рукою.
Ольга вальяжно кивнула, уселась поудобнее, велев всем взяться за руки и закрыть глаза…
— Дух Дениса Давыдова, гусара и поэта, явись!
— А давайте поедем к женщинам! — поворочавшись, предложил Бурцов. — А то тут тюфяк какой-то… точно! Не соломой набит, а старым сеном.
Денис протянул руку, помял матрас товарища и хмыкнул:
— Привередничаешь! Корова бы не отказалась от такого сена, друг Алексей!
Расположившиеся в казарме гусары грохнули смехом. Дэн же прикусил язык — фраза-то была не Дениса Васильевича — его. Из старого советско-финского фильма «За спичками».
— Корова бы точно не отказалась, — расхохотался в ответ Бурцов. — Только мы-то с вами, господа, не коровы… А бычки!
— Бурцов, ёра, забияка, собутыльник дорогой! — тут же выдал Денис. — Ты куда мою гитару дел… бычок?
— Так ведь мы к девам поедем, — Алексей — Алексей Петрович, — тряхнув челкою, рассудил вполне философски. — А им гитара ни к чему! У них — рояль. Вы ведь, друг мой, и на рояле умеете?
— Бренчу помаленьку, — Денис Васильевич отмахнулся и придал лицу самый комичный и смешной вид, который бывает, верно, только у каких-нибудь сутяг или судейских. Состроив уморительную физиономию, почмокал губами и, строго глянув на приятеля, произнес с неким хлюпаньем, отдаленно напоминающим французский прононс:
— Господин ротмистр! Вы игнорировали мой вопрос относительно гитары.
— Гитара, гитара, — под общий хохот отмахнулся Бурцов. — На сеновале, верно, где-то лежит.
— Это ты там для лошадей музицировал?
— Да что там для лошадей! Даме сердца серенады пел. Твои, между прочим. Помнишь? Он — гусар, и не пускает мишурою пыль в глаза; у него, брат, заменяет все диваны — куль овса! Ну, у меня не овес… сено.
— Сено у него, — один из гусаров, князь Сергей Иваныч Пушков — или попросту — Серега — от смеха аж заикал, и случившийся рядом приятель похлопал его ладонью по спине. — Сено, видите ли… ой, не могу… Нет, вы слышали, господа? Право же, слышали?
Денис Васильевич Давыдов поднялся на ноги — молодой двадцатилетний хват, в любой момент готовый к любым подвигам: и к пиитическим, и к боевым, и к любовным. Подкрутил усы, оглядел всех орлиным взором:
— Пардон муа, месье! Так мы едем или так и будем сено жевать? Между прочим, скоро стемнеет.
— Едем! — хором закричали все. — Конечно же, едем, господа.
Даже юный корнет Сашенька Пшесинский — и тот восторженно заорал, поспешно натягивая сапоги, что же говорить о других! На Сашеньку, кстати, Денис сильно рассчитывал: польская пассия господина ротмистра не понимала по-русски ни бельмеса, что же касаемо языка французского — так и с ним дело обстояло не лучше. А Сашенька все же был поляк… хотя бы наполовину.
Пара минут, и гусары уже натянули доломаны, набросили на плечи ментики, надели кивера… Видел бы отец командир, полковник Яков Федорович Ставицкий! То-то уж задал бы жару своим сорвиголовам! Еще бы, по уставу-то ментики-доломаны и прочее полагалось носить в бою и на парадах, в обычной же, мирской, жизни гусару полагался темно-зеленый пехотный вицмундир или темно-зеленый же сюртук с эполетами. Сюртук! Ну какой, мать ити, сюртук, когда к женщинам ехать?
Так что — доломаны-ментики, шелковые шнуры, серебряные пуговицы, сумки с вензелями — ташки! Красота — убойная — любая ля фамм или мадемуазель едва взглянет — и все, пропала, голыми руками ее бери! И ведь брали… За тем, собственно говоря, сейчас и ехали.
Кликнули слуг, быстренько заседлали коней, пользуясь тем, что командир полка был в отъезде, а дежурный ротмистр — свой из своих.
Часовые распахнули ворота, и вся лихая команда вылетела со двора бодрым кавалерийским аллюром, сразу же взяв курс на селенье Звенигородка, точнее сказать, на усадьбу отставного пехотного майора со звонкой фамилией Петров-Задунайский, служившего еще под началом самого графа Суворова. Такой лихой рубака просто не мог не приветить гусаров… хоть те и незваными гостями явились.
Про помещика и бал первым узнал Бурцов, а от кого именно — не рассказывал, как Денис ни пытал. Скорее всего, здесь была замешана дама, и вовсе не обязательно свободная девица или вдова… Впрочем, в те времена свободных девиц не было даже в понятии: подрастали девки и лет с тринадцати уже считались на выданье. А уж если в семнадцать не замужем, так считается — старая дева!
Миновав кленовую рощицу, гусары вылетели в распадок, взлетели на холм… Перед глазами раскинулась Звенигородка, обширное селение, утопающее в садах. За холмами, за дальней дубравою, садилось солнце, играя последними лучиками на неширокой речке, полной купающейся ребятни. По пыльным улицам пастухи гнали стадо, буренки басовито мычали да помахивали хвостами, отгоняя оводов и слепней. На главной площади располагалась небольшая одноглавая церковь, судебное присутствие и приземистое здание почты — оно же и постоялый двор.
При въезде в селение, на тракте, стояла полосатая будка. Будочник — отставной солдат в белой фуражке без козырька — завидев несущихся гусар, тут же выскочил и вытянулся во фрунт, приветствуя лихое воинство:
— Добр-здр-я, ваш бродия!
— И тебе не хворать, Семен, — кто-то из гусар на скаку швырнул будочнику монету, и тот еще долго благодарственно кивал, глядя на исчезающих в дорожной пыли всадников.
— Куда это они, дядько Семен? — опасливо выглянул из-за будки босоногий мальчик в рубище, с растрепанной копною белобрысых, давно не мытых волос. — Неужто война? Напал все-таки Бонапартий!
— Типун тебе! — старый солдат рассерженно сплюнул и перекрестился, пытаясь схватить парнишку за ухо.
Однако прежней ловкости в руках, увы, давно уже не было, сорванец без труда увернулся, и будочник лишь погрозил кулаком.
Промчавшись по площади, гусары обогнули стадо, взяли от площади левее и осадили коней возле шинка. Шинкарь — хитроглазый еврей в черном лапсердаке и соломенной шляпе, — завидев гостей, с готовностью выбежал со двора, улыбаясь и беспрестанно кланяясь:
— Таки да! Таки пожаловали, дорогие гости! А я что говорил? Сара, Сара, ты только глянь, кто к нам приехал!
— Мы ненадолго к тебе, дядько Лазарь, — с ходу осадил Бурцов. — Водка есть?
— Обижаете!
— А шампанское?
Услышав про шампанское, шинкарь пригладил седую бороду и сделал лицо человека, убитого нешуточным горем:
— Увы, любезные господа. Ежели вы насчет шампанского — так таки нет! Драгуны вчера проходили, заглянули попить. Так все ж и выпили!
— Ну, драгуны известные сволочи. Так все и выпили?
— Ничегошеньки не осталось, здоровьем клянусь. Скажи, Сара, ага?
Дядька Лазарь оглянулся, ища поддержки жены… однако ее-то и не последовало. Скорее, наоборот.