К возвращению слуг гость и хозяйка вполне прилично сидели себе за столом и пили шампанское.
— Meillä toi joulukuusi! — войдя, снял шапку Матиас.
Красавица улыбнулась:
— Они привезли елку. Думаю, мы поставим ее здесь. Tuoda. Tänne laittaa!
За всеми хлопотами не заметили, как стемнело. Впрочем, в Финляндии в это время года темнело быстро, почти и дня-то не было. Как и в Санкт-Петербурге. Там, где летом белые ночи, зимой — черные дни.
Денис Васильевич счел не совсем приличным оставаться на ночь. Слуги всенепременно растрезвонили бы, а баронесса Матильда все же была солидной замужней дамой. Которую вовсе не стоило компрометировать — Давыдов все же был человеком чести! А посему откланялся.
— Конрад довезет вас до Хаминго, — красавица улыбнулась на прощание. — Эй, Конрад…
Выйдя на крыльцо, гость чуть задержался, дожидаясь, пока подадут сани. Посмотрел на звездное небо, на месяц, зацепившийся за сумрачные вершины сосен, улыбнулся…
— Sinulle kirjeen, Herra, — подойдя сзади, тихо сказал Матиас. — Пис-мо.
— Письмо? — гусар удивился… хотя не совсем. В принципе, он ведь и ждал письма… только вот при чем тут слуга?
Сложенный вчетверо лист желтоватой шведской бумаги, заклеенный похоже, что рыбьим клеем, Дэн распечатал уже в своей комнатенке в Хаминго. Велел Андрюшке-слуге зажечь пару свечей, уселся за стол, сбросив доломан на печку…
«Lupasin kirjoittaa. Halusin sanoa. Kiitos. Tiedän, velho, Croato vie sielusi. Mutta et ole kuollut. Niin, sinulla on kaksi sielua. Nyt siellä oli yksi. Et ole sinä. Et ole täältä. En tiennyt sitä ennen. Mutta hän ei. Nyt — uskoa…»
Увидев финские слова, гусар растерянно потянулся к трубке. Раскурив и выпустив в низкий потолок клубы табачного дыма, снова подозвал слугу:
— А ну, Андрей Батькович, сбегай-ка за толмачом. Поди не спит еще. Скажи, чтоб шел сей же час.
— Ага, батюшка! Все сделаю, не сомневайся. Толмача враз сыщу.
— Ну, ступай, ступай. Всем бы такого слугу, да.
Толмач явился минут через пять и перевел быстро — да и что тут было переводить-то? Денис же все записал в заветную свою, «поэтическую», тетрадочку. На всякий случай. Чтоб потом перечитать, поразмыслить. Вот что вышло.
«Я обещала написать, — выводила Тарья старательным девичьим почерком, как пишут те, кто недавно научился письму. — Я хотела сказать. Спасибо. Я знаю — колдун Кройто забрал твою душу. Но ты не умер. Значит, у тебя две души. Теперь осталась одна. Ты — не ты. Ты — не отсюда. Я знала это и раньше. Но не верила. Теперь — верю… Мы с тобой встретимся еще. Я знаю».
«Знает она, — посасывая кончик трубки, задумался Дэн. — Две души, говорит, было. Теперь — одна. Выходит, тот колдун, Кройто, забрал-таки душу гусара! Ну, это я и без Тарьи знал… догадался как-то. Хорошо хоть не полностью душу забрал, хоть что-то осталось. А-то как бы я нынче на коне скакал да махал саблей? Конечно, научился бы… Но это же — время, время… Эх! Не то написала колдунья. Вовсе не того я от нее ждал. Ждал, что подскажет — как выбраться? Как вернуться? Туда, к себе… Впрочем, и здесь уже привык, несмотря на то что война. Так ведь почти четыре года прошло… да, четыре. За это время к чему хочешь привыкнуть можно. Получается, и здесь уже — „у себя“. И… там… в академии… там таких друзей не было! Таких вот, как здесь! Лешка Бурцов, Кульнев, Тошка, да множество… Еще Костя Культяков… Ах, Костя, Костя… Царствие тебе Небесное! Друзья… есть ли что-либо приятнее сердцу? Ну, окромя родителей… Родители… Родители гусара, похоже, живы еще. Еще придется их навещать… и как тогда? А, увидим…»
Денис вновь выпустил дым и вытянул ноги к печке:
«Трубка… Что ж я ее курю-то? Раньше ведь, там, не курил… А тут вот… Это все гусар? Ему приятно? Или я уже тоже втянулся, привык. Вроде и согревает. И прогоняет грусть».
— Батюшка, не изволишь ли щец? — отвлек от раздумий Андрюшка. — Хорошие щи, наваристые. С солью!
Гусар отмахнулся:
— Да уж, благодарствую, Андрей Батькович, в гостях ухи накушался. Ты, братец, это… ты ступал бы уже спать.
— Ага, барин. Покойной ноченьки!
Подстелив тулуп, ординарец завалился за печкою и вскоре заливисто захрапел. Денис же все сидел за столом, дымил трубкою, думал… Вот опять же, все эти словечки, манера говорить — она ведь, без сомнения, здешняя. Все эти «право же», «братец», «отнюдь»… Да и французский…
«Je sais pas en français! Je parle couramment le français, un peu plus, je lui parle! Bien plus tôt, le cadet Davydov cette langue ne le savais pas»[10].
— Лед треснул, братцы! Лед…
Кто-то из вестовых крикнул это так громко, что все гусары, вздрогнув, разом повернули коней. Почти все гродненцы уже перебрались на пологий заснеженный островок, один из островов Аландского архипелага, что тянулся от низких финских берегов почти до самого Стокгольма. Князь Багратион давно уже предлагал совершить по островам победоносный рывок до шведской столицы… и вот, наконец, командование на сие решилось!
Непобедимый авангард Багратиона — кульневцы — во главе со своим генералом, бесстрашно взошли на лед, один за другим сгоняя шведов с попадавшихся по пути островов, больших и, мягко говоря, не очень. Вот как этот…
Погода портилась, налетал ветер, теплело. Лед уже начинал проваливаться, вот и сейчас не вынес тяжесть обозных саней.
— Лошадей! Вытаскивайте лошадей! — Подскакав, Денис спешился, бросился вместе со всеми к разверзшейся полынье, заполненной белыми осколками льда — шугой. Сильные руки солдат уже подхватывали коней под подпруги, кто-то уже ухватился и за оглобли…
— Эх, братцы, ухнем!
— Мешки, мешки тащи! Бросай сани, — закричал Давыдов, глядя, как сани неумолимо уходят под воду. Да и черт с ними! Деревянные — не утонут. Вот лошадки… лошадок жалко — вода-то холоднющая…
— А ну, потянем! Ага… И-и-и… раз-два… взяли!
Потянули дружненько. Гусары, драгуны… кто был. Обычно гусары к ездящей пехоте — драгунам — относились так себе, с неким оттенком презрения и жалости. Не повезло людям, что ж. Драгуны, впрочем, платили гусарам той же монетой, считая их неженками и лишенными даже намека на мораль. Так было во всех армиях мира, и Россия не являлась исключением. Однако в суровые дни боев все это куда-то пропадало… чтобы на привале, на отдыхе, возродиться вновь.
— И… р-раз… Взялись, драгунушки! От гусар-то какая подмога?
— Эй, гусары! А ну-ко, покажем… Йэх!
Взялись. Гикнули. Вытянули. Гусары — лошадку, драгуны — сани с продуктами. Другая лошадка все же пошла ко дну, не упасли голубушку, не успели.
Вытащив сани на берег, соратники принялись живенько разводить костер — обогреться. Кто-то из драгун побежал в рощицу, рубить сушины… да не успели, видать, не судьба.
Подскакал вестовой — корнет Тошка, завопил ломкими своим голоском что есть мочи:
— Шведы-ы! Шведы!
— Стройся! — взлетел на коня Давыдов. — Оружие — к бою.
Выстроились и гусары, и драгуны. Зарядили пистолеты и ружья, приготовили сабли и палаши.
— Так где, говоришь, шведы, корнет?
— А вон! — Тошка показал рукою. — Прямо за тем леском. Версты три… Изо льда чего-то там понастроили.
— Изо льда? Ну-ну… поглядим… Слушай мою команду! — на правах личного адъютанта генерал-майора Кульнева Денис взял командование на себя. — Гусары! Обходим лес слева… Драгуны… на первый-второй рассчитайсь!
— Первый… второй… первый…
— Первые номера — обходите лес справа. Как и гусары — конно. Вторые номера… спешились. Идете прямо через лес! Всем ясно?
— Так точно! — доложил драгунский поручик, здоровенный малый с широким крестьянским лицом. — Ясно, господин штабс-ротмистр. Разрешите исполнять?
— Вперед… И да поможет нам Господь, братцы.
Русская кавалерия обогнула лес двумя разноцветными лавами: синей — гроднеских гусар, и темно-зеленой, драгунской. Изо всех выделялся лишь командир — штабс-ротмистр Давыдов. Лейб-гвардия, чего уж… Ярко-красный доломан, такой же ментик. Золотые пуговицы, желтые шелковые шнуры… Вот уж верно сказано: хочешь быть красивым — поступи в гусары.
Обогнули лес — местами пришлось идти и по льду, по морю — выбрались на относительный простор… ринулись, понеслись! Слева — гусары — синие. Справа — зеленые драгуны…
— Ур-ра-а-а-а-а!
Над неприятельским редутом появились дымки: затрещали выстрелы, засвистели пули.
Куски снега и льда летели из-под копыт, неслись на ледовый редут гусары, и в числе первых — Денис Васильевич Давыдов, Дэн… Лошадь заскользила по льду, завалилась на бок… и вовремя — пронеслись совсем рядом пули. Штабс-ротмистр выбрался, подхватил саблю и попытался взобраться на ледовый вал… Не получилось. Скользко! Так же скользили и другие — гродненцы, драгуны, подоспевшая пехота…
— А ну, братцы, с разбега! — выкрикнув, Давыдов взмахнул саблею, отдавая приказ солдатам: — Поддержите огнем! Как побежим — дайте залп, а уж потом — бросайтесь следом в штыки.
Так и сделали. Отошли драгуны и гусары. Прикрывая их, грянул ружейный залп. Попадали с редута убитые шведы, и Дэн, махнув саблею, бросился в атаку, увлекая за собой всех.
— Ур-ра-а-а!
Добежали. Забрались. С разбега, помогая друг другу. Очутившись на ледовом валу, штабс-ротмистр бросился вниз, с оттяжкою рубанув целившегося в него шведского гренадера. На лице шведа вспыхнул алый косой шрам… брызнула кровь… выпали из рук пистолеты…
А тут и свои подоспели:
— В штыки, братцы! Коли их! Ур-ра-а-а!
Ледовый редут был взят, дорога на шведский берег — открыта.
В этот же день авангард генерал-майора Кульнева с ходу взял прибрежный городок Гриссельгальм, а еще через пару дней русские войска подошли к Стокгольму. Шведы выбросили белый флаг — сдавались, и королевский парламентер, срочно прибывший к Кульневу, слезно умолял не подвергать город разграблению.
— Не разграбим, — дал слово Яков Петрович.
Этого слова шведам было достаточно. Кульнева уважали все, и сам шведский король Густав Вильгельм был его ярым сторонником и доброхотом! Так уж вышло, да.