Речь «правой руки» министра никак нельзя было назвать зажигательной, впрочем, закончил он во здравие, с неожиданной громкостью прокричав:
— Слава государю-императору Александру Палычу!
Тут уж гусары не подкачали, проорали так, что деревья за оградою затряслись:
— Слава! Слава! Слава!
После выступления советника весь полк сразу же отправился на маневры. Гусары — особенно офицеры — казались необыкновенно взволнованными. Еще бы, каждому хотелось стать участником боевых действий, проявить себя во славу Отечества, и такая возможность, вполне вероятно, могла представиться им уже в самое ближайшее время. До того же следовало крепко нести службу, готовиться и ждать.
Полевой лагерь разбили на опушке чудесной липовой рощи, посреди медвяных трав. Ужо лошади были довольны, да и гусары тоже: после утомительных дневных скачек так славно было расслабиться, полежать на траве, в компании верных друзей и шампанского. За вином специально отправляли нарочных в Черкассы, за сто верст, водкою же обходились ядреною, местной.
Каждое утро начиналось с чистки лошадей, потом — легкий завтрак, а уж затем, причем до самого вечера — маневры. Ну, а уж вечером — пир, куда ж без этого?
Еще следовало содержать в чистоте и порядке всю амуницию, от сапог до кивера. Кивер впервые ввели для гусарских полков года два назад, точно такого же образца, как и в пехоте: высокий, почти цилиндрический, чуть расширяющийся кверху и с пристегивающимся козырьком. Hи кутасов (толстых гарусных украшений, свисающих спереди и сзади кивера), ни султана на гусарских киверах еще не было. Зато как много всего нужного помещалось в сей головной убор! В кивере хранили ложку, деньги, гребешок, щеточку для усов, фабру, ваксу, нитки с иголками, трубочку с табачком, запасной кремень для пистолета, шило — все то, что всегда должно было быть под рукой и что невозможно было держать в чакчирах и доломане.
В состав амуниции входила портупея из красной кожи, к которой крепилась сабля и ташка — пятиугольная сумка, у «белорусцев» — красная с белой опушкой и серебряным императорским вензелем. Поверх портупеи надевался пояс-кушак в виде цветных шнуров с серебряными перехватами. В боевых условиях на специальном ремне-паталере носилась небольшая коробочка для патронов к гусарским пистолетам — «лядунка», там же крепились на тонких цепочках два протравника для прочистки затравочного отверстия пистолета — медный и стальной.
Кроме двух седельных пистолетов в качестве огнестрельного оружия еще имелось короткое кавалерийское ружье — карабин — и прилагающийся к нему инструмент.
Все это в походе пачкалось, загрязнялось и требовало ежедневного ухода и чистки, чем и занимались гусары в вечернее время. Еще игрывали в карты — куда ж без этого?
— А вот мы вашего вальта — дамой! Так ему, так!
— А мы — вот этак! А еще — так…
— Ах, по масти бы, по масти…
Посреди лагеря жарко горели костры, вкусно пахло походной похлебкою с горохом и салом. В шатре князя Сереги играли. Судя по выкрикам, серьезная шла игра, в которой уж не только деньги, но и поместья проигрывали, и ставили на кон детей и жен! Давыдов же к картежной игре был равнодушен — батюшка, отставной полковник Василий Денисович когда-то проигрывался в прах, и если б не матушка, Елена Евдокимовна, то еще и не ясно б, чем сие дело кончилось. Вот и с сыновей своих, с Дениса и Евдокима, матушка взяла слово, чтоб не играли. Те и не играли, Дениса и не тянуло даже. Так, посмотреть за игрой любил, песен попеть, выпить, но карты в руки не брал никогда!
— Может, други, к дамам поедем, проветримся? — опасаясь проиграться, несмело предложил Сашенька Пшесинский.
И совершенно напрасно надеялся!
— Какие дамы, корнет, когда тут игра такая! Вон, Бурцов так понтирует, что самому черту тошно!
— Андрюшка! А ну неси еще водки, неси!
Выпив, Денис выбрался из шатра и, усевшись к костру, похлебал с солдатами похлебки, ничуть не гнушаясь обществом нижних чинов и их простым и сытным варевом. За то солдаты бравого ротмистра и любили, жаловали.
— А вот, Денис Васильевич, уточкой угостись! Фимка, обозный, подстрелил.
— Спасибо, ребята, за уточку, но… И так уже сыт! Пойду, пройдусь лучше… или посплю.
При Давыдове, как и при любом офицере, имелся крепостной «дядька», слуга, денщик — дворовый мужик Андрюшка, вернее, не мужик, а немного сутулый рыжеватый парень. Расторопный, ловкий, умелый — что еще надобно для слуги?
— Денис Васильевич, почивать желаете? Так я живо метнусь, постелю…
— Сиди! Без тебя обойдусь. Сиди, говорю!
— Как скажете, вашество!
Денис, а точнее — Дэн, специально отпустил Андрюшку… чтоб не стеснял. Ибо молодой человек задумал все же одно важное дело, для чего потребовались свечи и блюдце с водою. Свечи нашлись, а блюдце пришлось заменить походной жестяной плошкою. Что же касаемо шатра, так Давыдов заранее велел разбить его в стороне от всех. Никакого удивления это ни у кого не вызвало, все знали — поэтам иногда требуется уединение. Да и вообще, поглощенные нешуточными карточными баталиями гусары в чужую жизнь носа не совали.
Поставив на походном столе плошку, Дэн высек огнивом искру, зажег трут, а уж от него — свечку. Уселся на раскладной табурет, вытянул руки…
— Дух…
Черт! А кого вызвать-то? Себя самого, что ли?
— Дух Дениса Давыдова — явись! Явись! Явись! Явись!
Не получилось. Не вызывался дух, не хотел являться… наверное, потому, что уже и был здесь.
Подумав, молодой человек попытался вызвать дух Ольги, а потом — и Леночки, и Юрика… Все с тем же успехом, точнее — без оного.
Дэн пытался до утра, а потом… нет, не впал в отчаянье, просто надоело. Повалившись на тюфяк, набитый свежей соломой, Денис устало смежил глаза и тотчас же провалился в сон.
Глава 2
Вернуться обратно не получалось! Дэн осознал это постепенно, пытаясь вырваться при каждом удобном случае. Наверное, поэтому и шок не был столь уж заметным — юноша уже просто привык. Привык к раздольным полям, к друзьям-гусарам, к веселым пирушкам, лошадям, женщинам. Да что там говорить, вешать нос в гусарском полку было решительно невозможно! Просто никак. То одно, то другое, опять же — стихи. Стихи о гусарской жизни сочинялись на удивление легко и приятно, друзья их принимали с восторгом, а еще доходили слухи, что и уездные барышни переписывают их в свои девичьи альбомы.
Кстати о женщинах… Катаржина, та самая роковая красотка, к которой так стремился поэт-гусар, неожиданно была помолвлена со старым князем Черкасским и в самое ближайшее время собиралась за него замуж. Будущий муж был старше своей молодой супруги раза в три, но это никого не смущало — такие уж тогда стояли времена. Вот если б наоборот — старуха с молодым, тогда всем про молодого было бы ясно — тот еще фрукт, ищущий всяческих материальных выгод.
Что же касаемо юных дев, так их отдавали замуж частенько против воли, да и вообще, брак был делом родителей. И это правильно, наверное, — ну ведь решительно невозможно поручить такое важное дело подросткам, тем более влюбленным! Катаржина же была сиротою и бесприданницей, и к замужеству ее явно приложила руку кузина. Что ж, очень даже неплохой выбор, учитывая богатство князя. Можно сказать, юной польке очень даже повезло с мужем. Богат, знатен, знаменит! Ну, а что касаемо сексуальной жизни, то… гусары на что? Их ведь тут — целый полк. Правда, теперь не столь уж и рядом — от Звенигородки до имения князя под Черкассами — больше ста верст. Впрочем, разве ж это преграда для двух молодых людей, чувствующих друг к другу симпатию?
Уже после маневров, где-то в начале сентября месяца, Давыдов неожиданно получил от своей пассии письмо, доставленное с оказией — возвращавшимся в свой полк уланским капитаном. Письмо сие — а скорей, записка — было написано частью по-русски, частью по-французски безбожно исковерканными словами, из которых, однако же, можно было понять, что пылкая полька соскучилась и жаждет встречи.
«Приежжяй мон амур буду в Михайловском монастыре сентября двадцатого дня твоя ктржна».
Вот примерно так. В таком вот телеграфном стиле.
Прикидывая, что со всем этим делать, Денис Васильевич испросил совета у лучшего своего друга — Бурцова. Бравый ротмистр лишь подкрутил усы и, лукаво глянув на друга, сказал: «Поезжай! Коль женщина зовет — так тут и думать нечего, особенно гусару». Удобную причину для отлучки вполне можно было придумать — скажем, навестить некую престарелую тетушку, возвращающуюся в Москву со своей южной усадьбы.
— Так ведь вранье получится! — не согласился Денис.
— Так ведь ради дела! — Алексей Бурцов, когда хотел, мог уговорить любого. — Тем более ты можешь и не говорить, что к тетушке. Скажи уклончиво — к родственнице… почти ведь так оно и есть?
— Рапорт поеду подавать, — с неожиданной хмуростью вдруг промолвил Давыдов. — О переводе на театр военных действий. Давно хотел уже. А то ведь так и не удосужусь отведать ратной славы! Братец мой младший, Евдоким, так ведь туда и отправился, в расположение генерал-аншефа Беннигсена. Прислал вот письмо из Вильны. Вояка! Так и мне негоже отставать.
— Ну, можно и так, — подумав, ротмистр махнул рукою. — Рапорта-то мы все подадим… А я вот все же надеюсь — может, и наш полк бросят в бой? Не оставят в резервах…
Денис покусал ус:
— Может быть. Но я все же подам. Заодно и даму проведаю.
— Вот это правильно! — засмеялся Бурцов. — Жаль будет расставаться, коли рапорту твоему ход дадут. Лучше б в одном полку… вместе…
— Ах, друг мой Алексей! Хорошо бы да кабы!
Взволнованные друзья обнялись и расцеловались, после чего окрыленный поддержкой Бурцова Денис тотчас же отправился к своему командиру.
Полковник Ставицкий принял бравого гусара тотчас же и, узнав, в чем дело, перечить не стал:
— Знаю, знаю, все вы в бой рветесь. Особливо ты. Брат, говоришь?
— Да, да — Евдоким. Поди скоро уже и воевать будет, а я…
Искоса поглядев на своего подчиненного, полковник надел треуголку — он все же собирался кого-то проведать: