— Это они для очистки совести, — примиряющее дотронулся до её локтя отец Габриэль. — В пользу самоуважения. Так и должно быть. Даже лучше, что так.
— Ну да, — тонкогубая усмешка доктора Браун.
— Надо понимать, вы хотите создать мир, где ничего не будет кроме племени альфа под руководством профессора Снайпса, развивающего свою альфовость? — спросил Глеб.
— Молодой человек, опять вы? — скривился отец Габриэль.
— Мы с Глебом прекрасно понимаем, что в любом случае не выйдем из этой комнаты живыми, — сказала Мэгги. — Так что не требуйте от нас деликатности.
— Что ж сделаешь, — пожала плечами Аврора Браун. — Ваши специальности не представляют для нас интереса. Вам не так повезло, как… — она кивнула на диван, где сидел профессор со своими помощниками, — надо было в свое время поступать на генетику.
— Племя альфа! — отец Габриэль передразнил Глеба. — Да что ты понимаешь! Время от времени человечеству предлагались идеи . Но их торжество было ограниченным. Почему? — загремел отец Габриэль. Теперь перед ними был одержимый фанатик. — Потому что противоречили природе человека! Теперь мы изменим природу. Подгоним ее под идею. И идея перестанет быть утопией. Станет реальной, потому что мы изменим, заново создадим реальность.
— Все эти идеи, — поморщился Глеб, — торжествовали как раз потому, что много чему отвечали в нашей природе.
— До сих пор торжество их было временным, — гремит священник. — Понимаешь ли ты, вре-мен-н-ым. А теперь нас ждет Вечность.
— Ну да, вечный двадцатый век, — говорит Мэгги, — на одной планете создаем фундаменталистскую теократию, вы же сейчас об этом, падре? На другой делаем коммунизм какой-нибудь, чего стесняться? На третьей что-нибудь тоталитарно экологическое… ну и по списку далее. И над всем, — она кивнула на священника с его подручными, — ваша троица. И навечно, да?
Аврора Браун встала со своим бластером, ударила Мэгги ногой в лицо, сказала вкрадчиво:
— Давай-ка попробуем без истерик, хорошо? — села на свое место.
Глеб подхватил Мэгги с пола.
— Истерика будет у тебя, милая, когда твои друзья начнут делить эту Вечность и решат обойтись без тебя, — сплюнула кровь Мэгги.
— Коммунизм? Теократия? Устранение свободы? — отец Габриэль обращался к Глебу с Мэгги, — моя идея гора-а-здо сложнее.
— Знаете, падре, — Глеб обнял Мэгги за плечи, — а мне неинтересно. Вообще! Понимаю прекрасно, что мне осталось несколько минут жизни и слушать всю эту вашу пошлость…
— Как хотите. — Обиделся, отвернулся отец Габриэль.
— У нас, так сказать, «в холодильнике», — Аврора Браун улыбнулась Снайпсу, — миллион человеческих эмбрионов и если поменять кое-какие параметры в генетическом коде… Понимаете, этому миллиону уготована особая роль в нашем мире… Но без вас мы можем впасть в авантюру, всё испортить, а мы не вправе не только ошибаться — просто рисковать. «Не навреди» — получилось так, что этот принцип стал для нас главным, как ни банально.
— Неужели вы не понимаете, — Мэгги улыбается разбитыми губами, — вы не просто банальны, — вы комичны.
— Можно? — спросила отца Габриэля Аврора Браун.
— Подожди немного, — ответил тот, — мало ли как, вдруг эта голенастая обезьяна для чего-нибудь да пригодится.
— Что, профессор? — говорит Глеб. — Не успели построить мир без Зла. Придется теперь выбирать между.
— У него нет выбора, — пожал своими бронированными плечами Керенджи.
— Но тем не менее я его сделал, — сказал Снайпс.
— Понятно, — процедил отец Габриэль.
— Я тоже, — сказала Ульрика.
— И я, — кивнул Энди. — Так нельзя, Аврора. Понимаешь, нельзя!
— Я не понимаю вас, профессор! — кричит отец Габриэль. — Вы же хотели Добра. Ради него шли на жертвы. Троглодитами этими вашими пожертвовали. Рисковали бессмертной вашей душой. Может быть, уже погубили ее, кто знает. И всё ради какого-то будущего и, к тому же, утопического Добра. А я предлагаю Добро реальное, что уже начинается завтра. Теперь, когда я… когда мы с вами можем сделать то, после чего Царство Божие перестанет быть метафорой для вас и недостижимым будущим для меня, вы смалодушничали. Чего испугались?! Я не понимаю!
— Я попытался запустить по колеям мир, в котором когда-нибудь, может быть, будут полнота и целостность Бытия. И метафизика этой полноты будет светлой, сбывшейся, достигшей самой себя. Я запутался, я понимаю. Но ваше Добро, ваше Царство Божие, они же вместо Бытия и Света!
— Но только это Добро! И только оно абсолютно! — вскакивает отец Габриэль. — А все эти фикции свободы! Какая свобода, если в начале у вас был генномодифицирующий скальпель?!
— Я пытался так ее умножить, — ответил Снайпс. — Не знаю, верите ли вы в Бога, — я не верю, но знаю: Он не примет этого вашего Царства Божия.
— Примет, профессор. Примет! Потому что только это Царство Божие сделает его Реальностью для всех вас.
— Не надо бегать по комнате, — строго сказал отцу Габриэлю Керенджи. — Вы мешаете мне контролировать ситуацию. — Отец Габриэль остановился на месте.
— Профессор, я предложил вам воплотить невоплощаемое, выйти за рамки предначертанного, на свободу из клетки нашей человеческой сущности-сути — и всё это не по капризу, не из похоти Духа, а во имя Добра! Во имя Бога Добра, понимаете?!
— Для меня могут быть Бытие и Свет без Бога, вне его… пусть я, может, не прав, но это так для меня… Но Бог без Бытия и Света для меня абсурден. Вы же пытаетесь доказать, что Он есть потому, что отменяет Бытие и Свет.
— Он больше и глубже и потому он вправе.
— Если вдруг вы правы, — перебил его Снайпс, — он отменит Самого Себя… если он есть, — добавив своей глубине. Миру, жизни, добавив…
— Не святотатствуйте! Я запрещаю! — отец Габриэль чуть было снова не начал бегать по комнате.
— Вы сейчас возмущаетесь как священник? — вежливо осведомился Энди.
— Послушайте, профессор… Роберт, — отец Габриэль вдруг стал говорить тихо. — Мы с тобой одной крови. Нравится тебе или нет, но это так. Нас разделяют лишь слова, дефиниции, фразы.
— Для меня этого уже достаточно, — улыбнулся профессор.
— Это отказ? — спросил отец Габриэль. — То есть вы, уважаемый мэтр, собираетесь умереть за слова и фразы?
— За то, что серьезнее, глубже слов у меня уже не получится, — сказал Снайпс. — Не тот масштаб у меня, видимо.
— Но вам же страшно, — сказал священник.
— Страшно, — согласился Снайпс.
— Ну, а вы? — отец Габриэль обратился к Ульрике.
— Я знаю, что там ничего нет, — говорит Ульрика. — Но если бы было возможно сознание там , у меня была бы одна мысль: слава богу, что от наших пробирок и аппаратов и от самого нашего скальпеля зависит не так уж и много.
— Получается, девочка, ты готова умереть, кануть в небытие, в это самое никуда (как ты считаешь!), где ни сознания, ничего вообще, только за то, чтобы не дать в наши руки инструмент, который нам не слишком-то и поможет? — театрально всплеснул руками отец Габриэль.
— Как ни смешно, но да, — ответила Ульрика.
— Ну, а ты, Энди, так тебя кажется? Чем порадуешь?
— Я не согласен с Ульрикой, — произнес Энди.
Отец Габриэль оживился.
— Там что-то всё-таки есть, — сказал Энди.
— Вам как священнику, должно быть, приятно такое услышать в наш век, — съязвила Аврора Браун. — Но у нас нет времени на дискуссии, что сами по себе, наверное, интересны. Поэтому давайте-ка попробую я.
— Ульрика Дальман, вы по-прежнему отказываетесь от сотрудничества? — сухой, канцелярский тон Авроры Браун.
— Да, — кивнула Ульрика. Выстрел.
Маленькая дырочка посередине лба Ульрики, из которой сразу же побежала кровь. Голова Ульрики упала на плечо профессора, кровь стала заливать его рубашку. В другое его плечо упирался Энди, они схватились с профессором за руки, сцепились пальцами. Глеб и Мэгги сжались на своих местах.
Керенджи так и сидел со своей винтовкой. Стрелял не он. В руке у Авроры Браун дымился маленький револьвер. Наверно, и было задумано так, чтобы много дыма. Чтобы не сразу поняли, кто стрелял.
— Энди Крауз, если я не путаю фамилию, вы по-прежнему отказываетесь от сотрудничества? — доктор Браун спросила с той же самой интонацией.
— Я согласен.
Мэгги увидела белый, бледно-белый цвет этой его фразы.
Снайпс всё ещё сжимал пальцы Энди. Энди сам высвободил свою руку — он теперь не вправе.
— Роберт Снайпс, — тем же самым тоном продолжила Аврора Браун, — вы по-прежнему отказываетесь от сотрудничества?
— Я соглашусь, — выдохнул Снайпс. — Соглашусь, если…
— Если что? — ленивый интерес в голосе доктора Браун.
— Если вы отпустите Мэгги и Глеба.
— Да ради Бога.
— Но… — попытался было отец Габриэль.
— Пусть идут, — Браун сказала отцу Габриэлю мягко. — Не будем мелочиться, святой отец.
— Мне нужны гарантии, — говорит профессор. — Я должен увидеть, как звездолет мистера Терлова стартует с ними обоими на борту.
— Вы что, никогда не видели стартующего звездолета? — сострила Аврора Браун. — Ладно, увидите. Надеюсь, это всё?
— Нет, профессор, не надо! — Мэгги казалось, что она кричит.
— Не надо становиться на цыпочки, девочка, — говорит ей отец Габриэль. — Иди себе и живи. Что тебе до того, что сейчас изменится судьба мира, о котором ты никогда ничего не узнаешь? Его нет для тебя и для любого индивида человеческой ойкумены. Он всегда будет параллельным миру вашему. Настолько параллельным, — усмехнулся отец Габриэль, — что его просто так не будет для вас никогда. Если ты станешь настаивать, просто-напросто попадешь в психушку. Впрочем, заведения подобного рода сейчас на Земле стали как никогда эффективными и гуманными, так что вернешься оттуда здоровой и посвежевшей… Я бы еще понял тебя, Мэгги, — отец Габриэль перешел на какой-то отеческий тон, — если бы мы угрожали человечеству. Но ведь нет же, нет. Мы же не космические террористы. Кстати, последние из оных были отстреляны в годы бурной юности нашего Джона, — священник подошел к Керенджи, похлопал его по бронированному плечу, — при деятельном его участии. Так что Земля кое-чем обязана ему. Так что девочка, твоему человечеству вообще ничего не угрожает. Мы просто хотим обзавестись человечеством собственным, и только. Он повернулся к Снайпсу. — Добро пожаловать, Роберт.