Судьба и другие аттракционы (сборник) — страница 20 из 39

13. Искусственная гравитация

Снова в космосе. Космос как способ бегства? Мне вспомнилось, у Достоевского персонаж с воображением рассуждает, что если бы он совершил какую-то невероятную мерзость на Луне, на другой планете и вернулся б на Землю — его сжег бы стыд за то, что было там, на Луне? Как— то примерно так, надо будет посмотреть в «библиотеке» (у нас все книги, что выходили на земле с XIV по XXII век на полусотне дисков).

А мы тогда были уже от планеты Гирэ на расстоянии, в двести тысяч раз превышающем удаленность персонажа Достоевского от Луны.

Процесс адаптации к искусственной гравитации корабля прошел неплохо — гораздо легче, чем в первый раз.

— У «искусственного» есть свои преимущества перед земным тяготением, — шутит Стоя.

— Безусловно, — подхватываю я, — если б на Земле этак, нажал кнопочку и яблоко вообще не упадет на голову Ньютону. (Мы иногда в самом деле развлекались: повернешь рычаг и Стоя с трудом отрывает от столика чашку кофе.)

— Что же, приступим, — Марк открывает «совещание». — Из всех планетных систем, обнаруженных нами в этом замечательном звездном скоплении, — если б он знал тогда, насколько оно «замечательное», — мы реально сумеем обследовать только три. И еще к трем пошлем свою автоматику. Выбор определен местоположением, то есть мы начнем с ближайших к нам звезд.

— Ими и закончим. — Стоя язвит чисто механически, по привычке.

— Ресурс экспедиции — десять-двенадцать лет. — Марк говорит то, что знает из нас наизусть каждый. Говорит то, что уже говорил здесь бессчетное множество раз. Видимо, он считает, что сама «повторяемость», банальность должны успокаивать нас. — С учетом прожитого на Гирэ, — он произносит название планеты теперь уже спокойно. Не подчеркнуто спокойно, а просто спокойно, без сбоя дыхания, без учащения пульса. — Нам осталось восемь лет полета (должен быть небольшой запас, вдруг мы увлечемся чем-нибудь на одной из планет). Восемь здешних лет. Если опять же добавить сюда наше время на Гирэ — это будет равняться ста земным годам. А потом выходим из скопления, — мы, конечно же, не знали тогда, что его прозвали «Медеей», — ложимся в анабиоз, — сто лет пролетят незаметно. — Марк усмехается. — «Как один день». И вот уже «Земля, здравствуй!» Почести, отчет перед НАСА и все такое.

— Надеюсь, там все на своих местах, — мрачно кивает Стоя.

Мы всё так еще и не знаем, почему у нас нет связи с Землей.

Но мы (только не сразу поняли это!) привыкли к отсутствию связи. Оказывается, можно! А у нас так и не появилось ни одного более-менее логичного объяснения. В пандемии, нашествия инопланетян или космические катастрофы мы не верили. Земля покинута нами в век оптимизма и некоторого (как я теперь понимаю) преувеличения земных возможностей. Пандемии бывают только в исторических книгах и фантастических фильмах. Метеорит или же астероид давно уже перестал быть катастрофой — только лишь обстоятельством. Инопланетян, теперь мы уже точно знаем, нет. За исключением гирэ. (Здесь все-таки что-то переворачивается у тебя внутри.) Марк видел, точнее, пытался видеть в том факте, что мы привыкли к отсутствию связи с Землей, некий позитив. Что-то вроде: научились жить в ситуации необъяснимости. Сейчас, мне представляется, в этом было мужество Марка, а тогда это казалось фальшью. Но мы действительно жили, продолжали свое в «необъяснимости», хотя чувствовали, что и за это еще предстоит заплатить.

— Таким образом, — продолжает Марк, — мы вернемся на Землю через триста лет после старта. Интересно, мои потомки сумели приумножить мое состояние? У них было время.

— Ты уверен, что они поделятся с тобой? — я подыгрываю Марку.

— Я так составил бумаги, что у них нет выбора.

— Значит, ты вернешься на Землю, чтобы принять участие в судебном процессе, — говорит Стоя.

— Надеюсь, это обогатит как теорию, так и практику права. — Марк считает, что это он таким образом ободряет нас.

— Как и прежде, — Марк открывает очередное наше «совещание», — в этом секторе галактики радиосигналов нет, что не исключает возможности жизни, в том числе, разумной. Так что, может, нам еще повезет.

— Ну да, — кивает, морщится Стоя.

Я хорошо понимаю это ее «ну да». Во второй раз мы исправим ошибки первого . Это такая работа над ошибками будет? И все получится, все срастется. И к нам вернется все, что мы потеряли, умертвили в себе на той, первой нашей планете.

Она изводит, разрушает себя всем этим. И не может остановиться. А я? Только лишь сознаю свою бездарность. Я не могу ей помочь! Вообще. Ничем. Полнота, беспощадность ее понимания — но вот так, без катарсиса.

— Ну да, — повторяет Стоя. (Мы уже с ней вдвоем в нашей каюте.) — Со «второй попытки» мы станем талантливы, свободны, дерзки, добры. И снова счастливы будем.

Тут, правда, есть один нюанс насчет этого «снова»… Я пытаюсь убедить ее? Объяснить ей? Достучаться до? Только что мне сказать?

Что мы счастливы и сейчас? После того, что было?! Это чудовищно, может. Здесь мы ущемляем бытие, глумимся над метафизикой, извращаем душу.

Но это правда!

Подлинность счастья как искупление вины? Я вязну в этих словах. Цепляюсь за то, что это одна из сторон искупления, лишь одна, но зачем же ее отвергать.

Смесь презрения и жалости ко мне я читаю в глазах Стои.

— Я права. — Стоя говорит, скорее всего, себе самой. Вот так, без подробностей. И ясно, о чем она.

— Я заложница своей правоты. Мне даже кажется, — это она уже мне, — было бы легче без нее. Будь просто лишь преступление, как говорили когда-то «злодеяние», да?.. А я только все утверждаюсь в собственной правоте. — Долгая пауза. Наконец, снова:

— В полноте правоты я хочу наказания? Искупить, исправить нельзя. Души не вернуть. Значит, в пользу бытия? Так вот, вообще? (Ты бы так наверно назвал.) А комизм ситуации в том, что наказания всё как-то не получается. Не задалось у меня с наказанием.

— Оно уже, — говорю я. — И жестокое.

— Это только слова, — она касается моего плеча таким останавливающим, отторгающим движением. Когда-то в Гарварде, после вечеринки точно таким же жестом девушка отказала мне в сексе.

— Со второй попытки мы станем талантливы, свободны, дерзки, добры, — скороговоркой повторила Стоя. И вдруг медленно:

— А ведь мы и были такими тогда, в первый наш раз. Но это не уберегло. Наоборот, подтолкнуло.

Я обнимаю ее. Мне плевать на все ее отстраняющие жесты. Держу в объятии.

Застываю. Что же, перед нами галактика, напичканная тайнами — это поможет сколько-то.

Работа, прорва работы. Мало времени для мышления — это все, в голове чуть было не мелькнуло фальшивое «лечит». Какое там! Ей бы выдержать просто.

Марк? Он, в общем-то, понимал, что происходит со Стоей. Он любил ее так, как может любить человек, подобный Марку. (Я не забыл сделать такое уточнение.) А ведь мы с ним солидарны со Стоей в том, что она сделала. И мы знаем! Но… сделала-то Стоя именно. И вот здесь грань. Водораздел. Стена. Марк здесь — она «там». Марк при всем его понимании, при всей любви был успокоен этим. Я ненавидел за это Марка. Я слишком поздно увидел, что я, на самом-то деле «здесь», вместе с Марком.

Все планы пришлось поменять. Мы запеленговали радиопередачу. Марк развернул «Возничий». Мы пошли за сигналом.

14. Синдром Гордона

Текст передачи был сложен. Наш хваленый дешифратор, можно сказать, не справлялся. Ничего, вопрос времени только, пусть куда более долгого, чем нам бы хотелось. Дешифратор выдаст «сырье». Затем Марк (здесь ему не было равных) доведет, если не до совершенства, то уж точно, что до ума по методике Пенье — Смирнова.

Пока было ясно только одно: сигнал повторяющийся, мы получаем одно и то же сообщение за разом раз. По всему судя, это послание какой-то высокоразвитой цивилизации инопланетному разуму. То есть, получается, нам. Что же, по адресу.

Одинокая планета вращалась по своей эллипсовидной орбите вокруг звезды того же типа, что была солнцем для планеты Гирэ. Почему мы не обнаружили ее раньше? Из-за искривленности пространства? Это все лишь только образ. Речь здесь идет об иной, более сложной пространственной структуре, нежели та, к которой мы привыкли. Если б мы только знали тогда, насколько она иная.

До планеты было около года лета. Что же, тем лучше мы подготовимся к Контакту. Ухмылка Стои означала: «А вот и вторая попытка». Во всяком случае, я понял так. Стоя отвернулась от меня.

Этот сектор космоса был буквально напичкан всякого рода техникой: радиотелескопы, автоматические станции, что-то еще, чему мы даже не могли подобрать аналогов. Ясно было, что эта цивилизация намного превосходит нашу. Каждый их аппарат, мы понимали, сканировал наш корабль, наверное, и нас самих. В какой мере? Судя по уровню их технологий, скорее всего, что в полной. От чего нам сделалось неуютно как-то. Ну что же, во имя Контакта! То есть нельзя теперь исключать, что наши разговоры прослушиваются, наши сознание и подсознание просвечиваются, наша физиология изучается?! Делаешь свои дела в сортире и вдруг мысль: а что если ты сейчас герой реалити-шоу? Думаешь о чем-либо — а что если они считывают твои мысли сейчас? Я назвал это синдромом Гордона. Столкнувшись с тем, что нас превосходит, мы начинаем это превосходство возводить в абсолют, принимаем его за безмерное, немеем перед ним. И отсюда страх. Чем дальше, тем больше страха. Мы проецируем на превосходящую нас цивилизацию собственное: вот что бы мы могли сделать, столкнувшись с инопланетной жизнью, гораздо слабее нас? И становится уже совсем нехорошо. Да ничего бы не сделали, одергиваем мы себя. Мы же… далее следует долгий перечень, какие мы: мудрые, нравственные, моральные, к тому же теперь у нас есть опыт . Но страха не становится меньше ни на чуть. Во-первых, это же мы , а про них вообще ничего не известно. Во-вторых, мы не верим в себя . Как оказалось! (Это, наверно, во-первых.) Почему синдром Гордона? Потому что я был подвержен больше остальных.

Мы отправили им наше послание (составлено лучшими умами Земли). У нас было два варианта: для гуманоидной и негуманоидной цивилизации. На всякий случай мы выслали оба.

Вместо ответа получили всё то же сообщение. Это намек на то, что нам бы пора уже дешифровать их депешу? Может быть, тест такой? С теми, кто не может справиться с их пробным текстом, они вообще не хотят разговаривать. Не о чем, в смысле. Но тогда они бы просто могли не пустить нас дальше. С их возможностями вряд ли сие было б проблемой. Ясно одно, нам не мешают, только тщательно изучают, других признаков недружелюбия (то есть это недружелюбие?!) пока что нет. Вот именно — пока что! А мы не решаемся даже обследовать их автоматику, все эти станции и прочее. Вдруг нас сочтут нетактичными. Кстати, в их космосе ни души. Кажется, всё перепоручено технике, может, оно и правильно. Нас же при подготовке к экспедиции чуть было не заменили автоматом. Но почему они признают только личный контакт? Почему не хотят присылать ничего кроме этого своего текста? За оставшиеся нам полгода полета мы могли бы с ними намного продвинуться. Мы предлагаем им свою логику, так? И поражаемся, почему они ее не принимают. Ведь мы же правы ! (Сарказм вроде как успокаивает.)

Страх бывает разный. Наш был страхом бессилия. Именно так — мы боялись, вдруг мы бессильны. Хорошо, смысл Контакта? Мы становимся ученической цивилизацией? Совершаем невообразимый скачок в развитии? Справляемся с предстоящими вызовами и угрозами, с которыми бы не справились никогда? Или же нас подчинят чужой воле? Даже если для нашего же блага, как они его могут понять. Даже если мы вообще не заметим, что нас подчинили. Это, наверное, и будет самым страшным.

— Ну, так что! — тут взрывается Марк. — Может быть, повернем? Все мы прекрасно знаем, что долетим до этой планеты, сколько бы ни изводили самих себя своими средневековыми фобиями. Скажете, не так?!

— То есть смысл Контакта в Контакте? — говорю я. Вы, наверное, помните, что бывает со зверушками, у которых любопытство пересиливает страх. А так Марк прав, долетим, конечно же. Вот объяви он сейчас голосование: за или против Контакта. Я проголосую за. (Я поразился сам!)

— Вполне вероятно, — начинает Стоя. — Контакт не приведет ни к чему особенному. Слишком мало окажется точек соприкосновения. Это и будет Контакт во имя Контакта? Может быть, чистота Контакта. Кстати, так, наверно и лучше.

— Спокойнее, наверное, — съязвил я.

— Нет, ну надо же, Джон! — негодует Стоя. — Боишься их до потери достоинства и здравого смысла и в то же время надеешься, вдруг они необыкновенным образом преобразят нашу цивилизацию. Чего ты ждешь от них? Конца истории? Личного бессмертия каждому? Истины? Счастья? Всего этого, вместе взятого?

— Единственное, могу вас успокоить, — говорит Марк, — поворачивать назад бессмысленно. Если нас хотят заманить, а мы повернем вдруг — они все равно догонят. А если не догонят, значит, не догоняли. И мы просто-напросто малодушно лишили себя Контакта.

— А что, если они заманивают нас, так сказать, для опытов, — я попытался вложить в сие предположение максимум иронии, но…

— Я думаю, они отсканировали нас уже столь подробно, — оживилась Стоя, — что вскрытие брюшной полости мистера Гордона или же мозжечка мисс Лоренс вряд ли им что добавит.

— Обратите внимание, — я даже как-то обрадовался. — В рамках синдрома Гордона мы довели нашу веру в их всесилие до такого абсурда, что уже в ней нашли доказательство, что нам ничего не угрожает. Но вот незадача будет, если они вдруг окажутся не всесильными, не до конца всесильными, как-нибудь так… и им все же понадобится вскрытие.

— А если они тестируют нас, — задумался Марк, — на то, что у нас перевесит: Контакт или же страх Контакта? В таком случае, мы, получается, справились.

— Но последнее твое умозаключение, — перебиваю я, — ставит все под угрозу (мы же исходим из того, что они прослушивают нас!). Они теперь знают, что мы считаем, будто летим к ним, не имея реального выбора.

Марк встал, торжественно откашлялся, сказал куда-то в потолок воображаемым микрофонам: «Это было моё личное мнение. Бортинженер Гордон и врач Лоренс не только не разделяют его, пусть и не говорят об этом, но им даже было противно меня слушать».

У Марка действительно получилось смешно.

Все наши технические средства были задействованы, дабы определить, прослушивают ли нас, просматривают? Результат, как мы и предполагали, был нулевым.

— Теперь совершенно точно можно сделать два вывода — за нами не следят или же наших возможностей не хватает для обнаружения слежки. — Стоя издевалась, понимая, что это действительно так.

Она настояла, чтобы мы все на ночь принимали антидепрессанты и еще кое-что.

На пути к ним, за год полета мы изучали их космос. Эта радость познания, счастье первых открытий. Они заглушали наш страх? Временами.

Пространство, которое мы преодолевали, оказалось полиплоскостным. Мы не ожидали, что будет материализована наша метафора. Шаровое скопление звезд представлялось однородным с окружающим его космосом, только для внешнего наблюдателя. Когда же мы оказались внутри… Когда-то мама подарила мне шоколадное яичко. Я открыл, а внутри была свернута сфера из множества скрепленных между собой полосок, плоскостей, перемычек, еще чего-то… Я дал ей раскрыться и, она оказалась несоизмеримо больше сферы яйца, в которую уложена. Я был потрясен тогда. Значит, Вселенная неоднородна? По пространственному своему строению, хотя бы… Тогда получается, в космосе в принципе возможно всё! Скорее всего, в центре шарового скопления немыслимая концентрация темной энергии. Но здесь же не просто расширение, искажение пространства, а усложнение его структуры. Почему? Наверное, мы скоро это выясним. Попробуем. Но как перейти с «полоски» на «полоску», с «плоскости» на «плоскость»? Есть ли здесь, в самом деле, какие-нибудь «мостики», «перемычки»? Мы движемся в их космосе так, если бы он был моноплоскостным. Мы так привыкли. А они умеют передвигаться, используя эту структуру своего пространства. То есть мы летели до них год, но если бы знали, как переходить с плоскости на плоскость, могли бы оказаться у них через день? Почему они не подсказали нам? Это было бы не просто приближением Контакта, но и самим Контактом.

— Не захотели, — пожала плечами Стоя.

Мы уже кое-что знали об их планете. Она в диаметре несколько превосходит Землю. На ней три огромных континента. Очень много лесов. Удивительно даже для техногенной цивилизации такого уровня. Что касается бессчетных космических аппаратов, мы научились различать технику, интересующуюся нами, и ту, что спокойно занята своим делом. Оказалось, мы привлекли внимание только лишь двух процентов их аппаратуры. — Даже обидно как-то, — пытается Марк. Только что тут нас ободрять. Видно, наш полет не есть что-то сверхъестественное для них. Они не создают вокруг него ажиотажа. Продолжают свою повседневную жизнь. Хорошо ли это? По нашей человеческой логике, после всех наших страхов, вроде бы да. В нас не видят угрозы как минимум. Может быть, они не слишком заинтересованы в контакте с нами? Или вообще в Контакте! А что, если они привыкли к Контакту? Мы же не знаем, сколько может быть разных цивилизаций в складках полиплоскостного пространства. И для них контакт, диалог дело привычное, может, даже рутинное. Или они знают о предстоящем Контакте что-то такое, о чем мы еще не догадываемся?

Как передать свои чувства, когда ты уже на подлете. Что там ?! Начало какой-то новой, немыслимой эры? Наше новое будущее? Что было бы невозможно вне Контакта. Или как раз отмена будущего? Любого.

Что ждет теперь человечество — свобода ли, рабство… Кто мы для них — ученики, партнеры, подопытные кролики, никто? Или же все закончится пшиком? Вдруг мы действительно не доросли до них? Может быть, будет нечто совсем иное, что не укладывается в евклидовые головки путешествующих в полиплоскостном пространстве?

Всё возможно. Эта ужасная и завораживающая, неописуемая ситуация, когда возможно всё — слишком многое — слишком всё . Как оказалось, человек на такое не слишком рассчитан.

Их планета была потрясающе красива — это видно из космоса. Их города тоже были уже видны. Какими же грандиозными они окажутся, когда мы будем там ! И никаких намеков на то, что могло бы быть аналогом военной техники. Впрочем, мы уже видели у них много чего такого, что не имеет аналогов на Земле. Но чем ближе становится момент приземления, посадки, тем больше у нас предвкушения. Чего вот только? Добра и радости?! Это уже эйфория? Столь же безосновательная, как наши страхи?! Но в страхах была хотя бы логика. И их нельзя опровергнуть посредством логики. А у эйфории вообще никаких оснований кроме общих предчувствий. Кроме вида прекрасной планеты после года пути.

Вот в чем ваша ошибка, консультант Томпсон, говорю я себе. Вас занимали совпадения текста Гордона с его устными показаниями и радиограммами столетней давности. (Вы все-таки были пристрастны и радовались хоть таким доказательствам его правдивости.) Тогда как надо было как раз заниматься отличиями. Их немало, да? Становится все больше, в смысле, Гордон путается в показаниях? Он достиг иного уровня понимания произошедшего пока писал, благодаря писанине. Вся ценность в путанице, оказывается. Нет, я вряд ли дослужу здесь до пенсии.

Мы летели на низкой орбите, выискивали космодром. Их было здесь как у нас автостоянок. Наконец, с одного из них подан сигнал, который мы приняли на собственный счет. Мы пошли на посадку.

15. Первый шаг

Страх. Эйфория — всё сейчас позади? Всё снято в нашем первом вдохе — в самом вкусе их воздуха. В соприкосновении наших подошв с их почвой. В нашем первом взгляде в их небо.

— Как-то слишком похоже на Землю, — говорит Марк. — И по лирике пейзажа, и по показаниям датчиков. Видите? Почти то же атмосферное давление, тот же состав грунта, те же — он даже не стал перечислять, просто сунул нам под нос табло своих приборов. Мы прочитали и поразились.

— Не верю я в подобные совпадения, — жесткий шепот Стои.

— Вероятность того, что они, — Марк искал слово, — одного с нами вида, стало быть, высока.

— Что же, — пытаюсь я, — те же споры жизни, что и на Гирэ. Только там сознание обрели хоботные, а здесь гоминиды. Вот откуда вся техногенность. Получается, это тоже наша прародина? Значит, шансы на успех Контакта гораздо выше, чем мы ожидали.

Грохот на противоположном конце космодрома. (Мы присели.) Стартовал неимоверных размеров корабль. Да, действительно, они продолжают жить своей жизнью, мы для них не сенсация, может, даже и не событие. В пятидесяти метрах перед нами открылась шахта, в воздух поднялся космический аппарат — совершенно бесшумно, явно какой-то другой, неизвестный нам тип двигателя. Третьему старту, что состоялся через минуту, мы уже как бы и не удивились, собственно, мы поняли, что это был старт именно, только по суете обслуживающих механизмов. Аппарат просто исчез и всё.

Приземление какого-то причудливого автомата поразило наше воображение. К тому же это был и не автомат вовсе. Неужели у них есть космические биомеханизмы? Мы, наверно, опять торопимся с выводами и метафорами.

На краю взлетного поля здание — как и должно быть на космодроме или в аэропорту. Небольшое, так сказать, провинциальный аэропорт. Откуда нам знать, может, здесь провинция и есть. Мы заходим внутрь, в самом деле, похоже на наш зал ожидания. На табло меняются цифры, каждую минуту что-то изрекает громкоговоритель. Неужели объявляют рейсы? Только пунктом назначения вместо Сан-Франциско или Дели другие галактики и миры. В том нашем состоянии мы не сразу (потом уже стало ясно — слишком не сразу) сообразили, что здесь не было ни одного живого существа. Не замечая нас, сновали озабоченные механизмы. Но не может же громкоговоритель вещать для роботов?

На нас надвигался громадный, похожий на черный ящик автомат. Не было никаких колес, но он именно катился на нас, издавая какой-то рев. Он не был невыносимо громким, но мертвил саму душу. Казалось, сейчас лопнут сосуды мозга, ты сам снесешь себе голову выстрелом, чтобы прекратить всё это, или просто сойдешь с ума.

Я выстрелил. Рев прекратился. И это было главное. Наша психика устояла.

Автомат развалился на куски. Микросхемы и прочее. Его начинка нам показалась чуть ли ни банальной. Многочисленные механизмы преспокойно продолжали свое движение, или катились, ползли мимо нас, как будто ничего не произошло вообще.

— Это не есть машина уничтожения, — сказал я. — Дело в том, что я в него не попал. Он развалился от заряда бластера, ударившего в метре перед ним.

— Не вижу здесь повода для особого оптимизма, — процедил Марк. — Какие же звуки издают их боевые механизмы.

Из автомата в большом количестве вытекла какая-то жидкость. Точнее, с десяток жидкостей разного цвета и консистенции. Какой-то робот, надо думать, уборщик, принялся все это прибирать. Стоя поднесла трубу мультииндикатора к жидкостям. Уборщик остановился, вежливо ожидая, когда Стоя закончит и отойдет.

— Поздравляю, — наконец, говорит Стоя, — вы, кажется, сражались с газировочным автоматом. В его недрах соки, весьма близкие к грейпфрутовому, яблочному, манго, морковному, апельсиновому, а также аналог нашей колы. Ему, — она показала на обломки, — наверное, было положено предлагать напитки каждому входящему.

— Надо полагать, автомат издавал какую-то легкую, приятную слуху музыку, — моя дрожь еще не улеглась. Собственно, мы все еще покрыты по́том — Если так, то люди этой планеты очень сильно отличаются от нас.

— Судя по составу соков и газированных напитков, нет, — отвечает Стоя.

— Ясно одно, — подводит итог Марк. — Здесь нет злой воли.

— То есть здесь мы можем погибнуть только по недоразумению? — я пытаюсь быть ироничным.

Робот-уборщик покончив с обломками, начал протирать нашу обувь.

— Уже на начальной стадии Контакта, — Стоя охотно подставляла носки своих ботинок под его щетки, — думаю, все разъяснится.

— Но почему нас вообще никто не встречает? — удивляется Марк. — Ну хорошо, пусть не первые лица, но…

— Даже последнего клерка не прислали, — говорю я.

Мистер Гордон, кажется, сожалеет, что ему не явился местный консультант Томпсон? Вот это, пожалуй, можно занести в свой «дневник».

16. Это уже контакт?

Их архитектура поразила нас немыслимым по земным меркам масштабом и своею нереальной для земного зодчества легкостью. Эти гигантские дома — казалось, они умножали воздух и свет. Добавляли воздуху, свету, их чистоте, вкусу, самой сути воздуха, света… Какое-то странное чувство — гордости (?) радости (?) — за то, что такое возможно вообще. И внезапное наше сознание сопричастности чужому гению, чужому чуду.

Их дома утопали в зелени. Они не просто стояли среди прекрасных парков — они были парками сами. Можно себе представить вьюн или дикий виноград на фасаде старинной усадьбы, но во всю стену небоскреба высотой этак километра в два!

Необыкновенной, немыслимой красоты деревья росли на фронтонах и крышах. Лианы оплетали причудливые конструкции и арки — природа дополняла архитектуру, архитектура возносила природу в ей недоступную высь, встраивала ее в пространство неба. Неужели эта цивилизация нашла баланс между техногенностью и природосообразностью? Достигла гармонии? Близка к ней, хотя бы?

На бесшумно скользящих мимо нас авто тоже росли какие-то цветы. Только машины были без людей и если бы без водителей (у нас на земле давным-давно отмерла профессия шофера и беспилотным авто никого не удивишь), в них не было пассажиров. Над нами пролетел какой-то аппарат из прозрачного материала — в нем тоже никого не было. Абсолютно пустой салон, два десятка никем не занятых кресел. На улице ни одного человека. Все те же вездесущие механизмы — наводят порядок, подчищают какую-то, на наш взгляд, не существующую грязь. Ленты самодвижущихся тротуаров ползут себе без какого-либо намека на пешехода. Вот тротуар преспокойненько пересек какой-то зверек, наверно, аналог нашей кошки.

Эта кошка, как ни смешно сейчас, успокоила сколько-то нас, уже стоящих прижавшись спинами друг к другу, и включивших все защитные и оповещательные системы своих скафандров.

— А что если это, — начала Стоя, — абсолютно техногенная цивилизация?

— В смысле? — я спросил ее чисто автоматически, уже понимая, о чем она.

— Цивилизация роботов, — кивнула Стоя. — Торжество искусственного разума, апофеоз немыслимой для нас синтетической эволюции.

— Эта архитектура поразительно антропоморфна и антропоцентрична, — перебиваю ее, почти что кричу я.

— Зачем бы роботам все эти сады на стенах своих домов? — поддерживает меня Марк. — Эта «кошка», в конце концов.

— Весь этот пейзаж воплощает человеческие идеалы, — жестикулирую я. — Неужели ты этого не видишь, Стоя! Здесь материализованы почти что наши смыслы. Эта красота почти что наша, господи!

— Скорее всего, ты прав, — останавливает меня Стоя. — И это значит, что на каком-то витке роботы обошлись без человека.

— «Обошлись» — слово, конечно же, деликатное, — вскипаю я. — Но это как?!

— Получается, машины исследуют космос, производят все эти чудеса, готовятся в Контакту с нами. — Марк начал скептически, а вот закончил: — Машина продолжает после человека?

— Кажется, у нее даже лучше получается, — попыталась съязвить Стоя.

К нам торопилась какая-то высокая, ладно скроенная фигура. Наконец-то! Наш общий вздох облегчения. Нам сделалось стыдно за весь свой только что озвученный бред.

Он заговорил приветливо (мы теперь в шлемах, дабы защитить наши слуховые анализаторы во избежание дубляжа истории с газировочным автоматом). Лингвотрансформер на основе наших куцых, по большей мере, гипотетических результатов дешифровки их послания пытается что-то такое переводить. Но в следующее мгновение нам становится не до перевода. Перед нами биоавтомат. Только очень искусно сделанный. Потрясающе искусно — мы не сразу догадались.

— Насколько я понял, — шепчет нам Марк, — наше замешательство он понял, как боязнь перейти улицу, и он пытается нам помочь.

Мы сочли за благо перейти. Биоробот тут же потерял к нам всякий интерес.

— И примитивный уборщик на космодроме и это чудо кибертехники, они обслуживают человека, это же ясно. — Говорит Марк. — И ни о каком вытеснении человека машиной не может быть речи здесь.

Перед нами остановилось (если точнее, спустилось к нам с неба) авто, мы поняли, что это такси.

— Они обслуживают человека, которого нет — говорю я. И тут до меня доходит. Я возвращаюсь к биоавтомату.

— Как найти человека? — кричу ему через лингвотрансформер, будто громкостью можно компенсировать несовершенство перевода.

В иной ситуации и сам вопрос и моя интонация прозвучали бы пафосно до пародийности.

К моему изумлению биоробот понял. Обрадовался, заулыбался, достал какой-то планшет, начертил схему, вручил мне ее копию на полимере.

В такси мы просто приложили квадратик полимера к дисплею и машина поднялась в воздух. Я чувствовал себя чуть ли не победителем. Еще бы, сейчас мы встретимся с живыми обитателями этой плане… да что там, с людьми!

— В этом городе, — смотрит в окошко Стоя, — должны быть миллионы людей. А мы ищем их по какой-то, — она опять посмотрела на полимер, — мудреной схеме. Что-то в этом не то.

К нашему изумлению такси пролетало над океаном.

17. Игры разума. Найти человека

Итак, мы на другом материке. Здешний город был намного больше и грандиознее первого, но… все тоже самое: механизмы, роботы, биороботы, и ни души.

Мелькнула мысль: а что, если мы объелись таблеток (Стоя неправильно подобрала дозировку?) и видим сон или же галлюцинируем. Мысль, как я понял, пришла в голову не только мне. Общий сон на троих? Коллективная галлюцинация?

Лица биороботов сделаны как дружеские шаржи, причем, как мы поняли, шаржи были на конкретных людей, на узнаваемые типажи во всяком случае. Вот «респектабельный господин» преисполнен самоуважения и жизненного опыта (три кольца в нижней губе и замысловатая татуировка у виска ничуть не мешали этой его респектабельности). Вот «влюбленный студент», вот «пожилая, но молодящаяся». Вот «подвыпивший». Надо же!

Здесь не могло быть никакой трагедии. Все это устроено умными, уверенными в себе, любящими жизнь, ценящими самоиронию людьми. Я вновь поверил в Контакт.

Их лица не были застывшими масками, почти человеческая мимика.

Я сделал вид, что споткнулся о выступ на тротуаре. «Юная красотка» тут же меня подхватила. (Мои товарищи чуть было не застрелили ее. Я вовремя их удержал.) Осмотрела меня, дескать, все ли со мной в порядке, взяла мою руку, сняла с нее перчатку (по ней опять едва не ударили из двух бластеров), приложила какой-то приборчик к моему запястью. Я так понял, у меня берут анализ крови, измеряют мое давление и делают еще что-то. «Красотка» тут же выдала мне какой-то бланк, видимо, с результатами анализов. Сама она явно была довольна ими — мое здоровье не пошатнулось вследствие инцидента на тротуаре. Вызванный ею механизм принялся полировать покрытие, о которое я споткнулся. (Выступ на тротуаре был, естественно, придуман мной.) «Красотка» спокойно отправилась дальше по своим делам.

— Что мы имеем? — начал Марк. — Они все работают на человека.

— Мне кажется, это юное создание прекрасно сознавало, что мы можем ее убить, но не остановилась, — сказала Стоя, — выполняла свой долг перед человеком, несмотря ни на что.

— Они знают, что они роботы, — говорю я, — машины, и только. Что для безопасности человека гораздо важнее, нежели та забота о нем, на которую они запрограммированы. Ни о какой победе «искусственного интеллекта» над человеком на этой планете не может быть и речи.

— Все прекрасно, — кивнула Стоя. — Осталось только найти человека.

Всё, что мы видели в этом городе, можно было классифицировать так: то, чего нет на Земле, но будет в ближайшие два-три века (может, что-то уже и есть, мы же покинули планету более ста тридцати лет назад), и то, чего не будет на Земле никогда. Но опять же, мы стеснялись вскрывать, измерять даже. Вдруг они за нами наблюдают? Может, это такое испытание для нас. Они так страхуются от неожиданностей. А увидят, что мы вскрываем какой-нибудь их процессор, и решат, что примерно так же обойдемся с ними при личной встрече. А уж тронуть биоробота! Мы же не знаем, какое место в их системе ценностей занимают эти автоматы. (В инциденте с автоматом газировочным мы считали, что нас поняли и простили.)

— Чушь! — говорит Стоя, — миллионы людей дематериализовались, уклоняясь от контакта с нами?! Представляешь, сверхцивилизация в панике убежала при приближении к ней трех придурков. Бросила свою планету. Кстати, что-то не видно следов паники. Тебе не кажется?

— Добрый день, уважаемый, — я останавливаю биоробота с лицом домохозяйки. (У них разнятся только лица. Тела и одежды у всех одинаковые.) — Где нам найти человека?

На лице «домохозяйки» отражается умственное напряжение, в ее недрах что-то щелкает, в моем детстве примерно так щелкала касса в магазинчике напротив моего дома. Я поразился, что могу сейчас думать об этом.

Наконец, «домохозяйка» выдала мне прямоугольник полимера. Я уже знал, что там. Ну, конечно, схема. Только теперь другая. Это уже напоминало какую-то идиотскую игру. Или же наш лингвотрансформер неадекватно переводит, и они отвечают совсем не на мой вопрос.

Я посмотрел на лица снующих вокруг биороботов (городская толпа такая) и понял: люди, способные на такого рода самоиронию, не будут играть с нами в это вот (я щелкнул костяшками пальцев по прямоугольнику полимера), им были бы противны такого рода занудные и, в конечном счете, недобрые мистификации. Здесь что-то другое.

Я посмотрел на толпу биороботов — неисчерпаемое многообразие лиц при совершенной одинаковости тел. Только теперь мне увиделось в этом что-то зловещее.

В соответствии с новой схемой такси переносило нас через море. На этот раз мы пустили авто́ над самой водой (Стоя просто-напросто приказала жестом и машина ее поняла). Косяки морских созданий, очевидно, аналоги наших китов. Потом появилась стайка совсем уже симпатичных существ, надо полагать, что-то вроде наших земных (да простится невинный каламбур) дельфинов. Они выпрыгивали на уровень нашего авто и… они не просто издавали звуки — говорили! Да, да это была речь. Неужели на этой планете дельфины, в самом деле, разумны?! То есть здесь две цивилизации?! Наш лингвотрансформер был бессилен. У дельфинов другой язык. Мы их записали, придет срок, расшифруем. Надо будет спустить к ним зонд. Вода в их морях оказалась пресной.

Вот мы на третьем, последнем материке. Коттеджи, насколько хватает глаз, в каком-то уже симбиозе с деревьями — кажется даже, что сами дома растут из этих корней. А стены выпускают ветки, будь то упругие, мощные ветки местных пиний или же перегруженные плодами ответвления яблонь. Столько тепла и добра было в этой картине. Казалось, сейчас откроется дверь и к нам выйдет старомодная миссис в пенсне и шляпке или, напротив, продвинутый джентльмен, чья космическая яхта стоит под сенью на заднем дворе. Но дверь не открылась…

Мы входили в дома (ни один из них не был заперт). Техника знала об отсутствии человека — плиты не готовили обед, поджидая хозяев с работы, терморегуляторы не поддерживали температуру воды в бассейнах. Значит, с точки зрения автоматики ее хозяева отсутствуют больший срок, нежели продолжительность рабочего дня или же похода в магазин.

— Но в то же время, — возражает мне Стоя, — везде полный порядок и ни пылинки.

— Ну, порядок здесь — это святое. — Марк бросает на пол прямоугольничек со схемой. Тут же возникает робот-уборщик. — Но вся остальная техника никак не прореагировала на наше появление. Значит, в их мире что-то не так? — Скорее всего, — размышляет Стоя. — Техника не видит в нас своих. Она как-то идентифицирует хозяев, по роговице глаза, может.

— В смысле, чужому здесь суп не сварят, — пытаюсь разрядить обстановку я.

Что-то не то на этих улицах. Наконец, мы поняли что. Нет биороботов. Надо же, теперь уже это нас пугает.

А что, если здесь деревня? А биороботы принадлежность лишь городского пейзажа.

Мы решаем двинуться вглубь материка. От «деревни» к «деревне», от «города» к «городу». И всюду одно и то же. Вдруг мы ловим себя на том, что ищем уже не человека, а биоробота.

Квартал зданий, чье предназначение непонятно нам. И вдруг… Наконец-то! На нем было изображено лицо университетского профессора. Интересно, эти образы как-то соотносятся с интеллектом, какими-либо способностями биоавтоматов или же разница между «профессором» и «домохозяйкой» только в картинке?

Робот приветливо улыбается нам.

— Как нам найти человека? — я задаю свой вопрос теперь уже без пиетета.

— Вот человек. — Биоробот указывает на меня: — Вот, — палец в сторону Стои. — Вот, — кивок по направлению к Марку.

На его лице усталая, несколько всё же театральная улыбка.

— А еще? — я хватаю его за одежду. — Еще!

Он вручает мне квадратик полимера и уходит.

— Чушь, чушь, чушь! — негодует Стоя. — Это что, цивилизация-водящих-за-нос?

— Вполне. Если за них всё делают автоматы, им же надо чем-то занять себя. — Марк издевается над Стоей.

Приземлившееся к нам авто на этот раз было какой-то совершенно причудливой формы.

18. Горстка пепла

Выйдя из машины, мы обнаружили себя в начале пути — тот, первый город перед нами. За спиной космодром с нашим «Возничим» — вот куда привела нас схема «профессора».

Они намекают, что нам пора? Мы не прошли какой-то их тест? Они не видят смысла в контакте с нами? Вообще не хотят Контакта? А может, с их точки зрения Контакт уже состоялся, благополучно завершен, они получили от нас то, что хотели? И нас просят «очистить помещение» в такой вот ненавязчивой форме? «Чемодан — космодром — Земля», деликатно, не правда ли? Этот унизительный для нас такт сверхцивилизации. А что, если они прихлопнут тебя как муху, это возвысит тебя в собственных глазах?

— Хватит! — Марк обрывает этот мой поток сознания. — Мы будем действовать по собственной программе.

— У нас, оказывается, есть программа? — сколько сарказма в голосе Стои.

— С этой минуты да, — чеканит Марк. — Начинаем исследования — датчики, пробы, срезы, всё, как обычно.

— Марк прав. — Стоя раскрыла свой «полевой чемоданчик».

Из зарослей парка, недалеко от нас вышли двое. Лицо одного являло собой дружеский шарж на поэта, другой был «ворчливым пенсионером». Не обращая на нас ни малейшего внимания, они несли третьего, одетого в широченный, не по размеру плащ, за ноги и под плечи. Его лица мы не видим и, честно говоря, уже и не суть. Что же, здесь свои игры, ладно. Только третий казался уж слишком легким. Впрочем, мы же не знаем силы этих киборгов, может, им пять или десять собственных весов поднять ничего не стоит.

Стоя Лоренс демонстративно игнорируя сценку, сосредоточилась на изучении микроорганизмов почвы. Ее аппаратура что-то уже обнаружила.

Киборги подтащили своего коллегу к какому-то огромному кубу, окрашенному в природосообразные цвета, открыли люк и аккуратно уложили своего товарища внутрь. «Поэт» закрыл люк. Контейнер чуть слышно загудел.

Марк готовит к запуску микроспутник. Я устанавливаю измерительную аппаратуру. «Пенсионер» что-то такое сказал «поэту», очевидно, пошутил, оба рассмеялись и пошли.

И вот тут, с каким-то противоестественным как в кошмарном сне опозданием и в таком же, как в кошмаре сознании своего полнейшего бессилия мы вдруг поняли — они на наших глазах несли и уложили в контейнер не биоробота, а человека.

Стоя, пытаясь проснуться, заставляя себя проснуться, выхватила бластер.

По специальному желобку с другого конца контейнера ссыпалась маленькая горстка пепла. Механизм-уборщик тут же принялся за работу.

19. Самая могущественная цивилизация

«Учительница» и «плейбой» несли к контейнеру человека. Стоя навела на них бластер: «отпустите его». Биороботы не отпустили даже, а бережно положили человека перед нами.

В истлевших одеждах лежал желтый, с какой-то прозеленью скелет. Кое-как выдерживающий транспортировку, он не выдержал прекращения движения, соприкосновения с почвой и развалился. Левая рука и таз были теперь отдельно.

С первого взгляда стало ясно, он действительно одного с нами вида.

Мы лихорадочно принялись за него со всей нашей аппаратурой, которая хоть как-то годилась для этого. Биоавтоматы спокойно ждали, когда мы закончим (их программа, очевидно, предполагала подчинение человеку, причем любому).

— Где вы его нашли? — мой голос дрожал. Я поймал себя на том, что не хочу выказывать слабость перед киборгами.

— На берегу реки, — ответила «учительница».

— Их теперь находят крайне редко, — мимика маски «плейбоя», как ей положено, изображала уверенность в себе и в банковском счете, общее добродушие и белозубый оптимизм.

— Но тут как раз размыло берег, и он проступил, — «учительница» говорила так, будто объясняла экскурсантам, каким образом останки шерстистого носорога оказались в школьном музее.

— Их там было двое, — добавил «плейбой».

— Вы вообще-то понимаете, кто это? — грозно спросила Стоя.

— Человек, — ответ биоробота был отнюдь не бесстрастным. «Плейбой» недоумевал, зачем его заставляют говорить очевидное. Видимо, не отвечать на вопрос человека он не мог, но отвечая, испытывал сомнения в умственных способностях спрашивающего.

— Кто я? — Стоя ткнула пальцем себя в грудь.

— Человек. — Маска «плейбоя» по-прежнему изображала оптимизм и все смежные с ним чувства, но в голосе слышалось раздражение.

— В чем разница? — Стоя обращалась к «учительнице», показывая на скелет и на себя.

— Во времени, — ответила «учительница».

— То есть?

— Это бывший человек, — в отличие от своего напарника она была терпелива, — а вы все трое будете бывшими людьми завтра.

— Это угроза? — удивился Марк.

— Скорей, философия, — ответил я.

— Не бог весть какое открытие, — фыркнул Марк.

— Ну, а живые где? — Стоя спросила, боясь ответа.

«Учительница» протянула нам полимер со схемой. Марк выругался. Стоя сказала киборгам:

— Мы там уже были. Там нет.

— Не может быть, — не поверила «учительница».

— На каждом континенте уверены, что люди есть на соседнем — говорю я. — Это значит, между биоавтоматами нет системы связи, во всяком случае, единой. И ни о каком государстве биороботов, их самоорганизации речи нет. Просто слоняются себе по материку, то есть выполняют положенное их программой и знают, что по другую сторону моря есть человек. Но это для них нейтральное знание — я обращаюсь к «учительнице» — ведь так?

— Когда были люди, я учила маленьких детей, — сказала «учительница».

— И что? Ты скучаешь без них? Тебе грустно без своей работы? — живо спросил Марк.

— Да. — «Учительница» смахнула слезинку, надеясь, что мы не заметили. — Но я знаю, что это имитация чувства, пусть и на основе самоусложняющейся программы. Программа развивается, может усложнять себя до бесконечности. Но это означает только, что всё более сложной становится имитация. Вот чего не учли разработчики.

— Есть! — у Стои были первые данные. — Он умер около ста лет назад.

— Тогда как раз всё и закончилось. — Обаятельная улыбка «плейбоя» и сухой, равнодушный голос.

— Что произошло? — мы спросили все.

— Мы не знаем, — сказала «учительница».

— Но вы помните, как это было?! — кричу я. Вы должны помнить!

— Мы тогда выполняли свою работу и не отвлекались, — ответила «учительница».

— То есть ты учила детей и не заметила их гибели?! — возмутилась Стоя.

— Разработчики тогда только-только запустили программу нашего самоусложнения, — сказал «плейбой».

Эта его улыбка. Я ударил по ней кулаком, потом рукояткой бластера. Бил до тех пор, пока не расколол ее до трещин, до вмятин в материале, из которого она сделана. «Плейбой» не сопротивлялся.

— Ну как, полегчало? — спросил Марк, когда я остановился.

— Мне жаль вас, — сказала «учительница». — Вы так и не смогли разобраться в смысле своего существования, но всем вам было больно и страшно умирать.

— У тебя достоверно получается, — киваю я.

— Я не имитирую, — отвечает «учительница».

— Что, в самом деле, жалеешь? — скривился Марк.

— Я пытаюсь.

— Неужели никто не спасся? — перебивает нас Стоя.

— Мы не знаем, — отвечает своим изувеченным ртом «плейбой».

— Этого не может быть, — уже тише продолжает Стоя. — При таких технологиях, при таком могуществе!

— Они, — Стоя чертит пальцем овал над черепом. Затем показывает на свое лицо, — отличались чем-то от нас?

— Нет, — отвечает «плейбой».

— С нашей точки зрения, нет, — поправляет его «учительница».

Город предстал теперь в своем истинном беспощадном и страшном свете. Никакая не Гармония. Природа разлагает труп Цивилизации. Мы застали на некой точке равновесия, но распад уже идет. Еще лет двадцать, тридцать, может быть, пятьдесят, и корни разрушат стены, цветы забьют собой витражи, вьюны и лианы поглотят арки и памятники.

Их корабли и ракеты поминутно отправляются в космос ни для кого. Их приборы и аппараты изучают Вселенную, но некому осмыслять эти биллионы мегабайт добытой информации, некому делать немыслимые открытия или же ужасаться пределу своих возможностей здесь.

Насколько хватит ресурса, космические корабли будут лететь и лететь, газонокосилки подстригать и подстригать.

Биороботы, натыкаясь на останки своих создателей, так и будут отправлять их на утилизацию, одни равнодушно, другие (чьи мозги сконструированы более талантливыми разработчиками), имитируя при этом сострадание, жалость, может, даже любовь.

Поезд на монорельсе по гигантской кольцевой огибал мегаполис. В вагонах скелеты (по каким-то причинам биороботы сюда не добрались, может, не собирались вовсе). Здесь счет шел уже на десятки и сотни. Их позы. Они спали на лавках. Сидели возле костров, что были когда-то разведены ими на полу вагонов. Вот двое в углу, в обнимку под ворохом истлевших газет. Что же, конец Цивилизации был жалок.

Из вагона в вагон шел простенький робот-разносчик, предлагая скелетам газировку с подноса, что давным-давно испарилась из своих стаканов.

Поезд шел так по кругу вот уже сто первый год.

Наконец, Марку удалось расшифровать послание. Оно начиналось словами: «Вас приветствует цивилизация, самая высокоразвитая в постижимом для нас пространстве Вселенной».

20. На обломках

Мы вернулись с «Возничего» со всей нашей техникой. Мы начали изучать. Открывали технологии, что на Земле появятся только столетия спустя. Пытались постичь те их открытия, которые, мы понимали, не будут сделаны на Земле никогда. Учились пользоваться результатами этих открытий.

Мы поняли, какие из путей нашей науки, от которых захватывало дух на Земле, окажутся тупиковыми или, в конечном счете (века спустя), ограниченными. Да, порой мы казались себе обезьянами на развалинах города, что пробуют на зуб всякие там кастрюльки и книжки, вот самая сообразительная открыла, что пишущей машинкой можно колоть орехи, а другая упоенно чертит губной помадой по автомобильному стеклу. Но общий пафос первооткрывателей ничто не могло заглушить. Мы возвращали погибшее, отмененное, переставшее быть к жизни. Пусть это совсем другая жизнь — их прогресс, их техника и искусство оказались теперь в совсем ином цивилизационном и смысловом контексте — но это жизнь. Конечно, бытие камня со священными письменами за стеклом лондонского музея отличается от того его бытия, когда какие-нибудь шумеры или аккадцы с трепетом считывали с его клинописи свои откровения… — но это бытие именно, а не ноль, пустота, забвение, прочерк. Мы отвоевываем у небытия, наделяем новыми именами. Понимаем, конечно, что не всегда способны отличить грандиозное достижение от какой-нибудь техногенной безделушки, великую поэму от прогноза погоды, центр управления полетов от каморки консьержки. Но мы не отчаиваемся, обращаем свои неудачи, в том числе, и самые нелепые и смешные, в момент своего опыта. И нераскрытое, неразгаданное нами все-таки уже стало нашим. Непостижимое провоцирует как интеллект, так и дух то на поиск, то на смирение — в любом случае, провоцирует их на глубину .

Мы археологи, что раскапывают собственное будущее. Будущее, до которого не дотянуться земному человеку — оно, скорее всего, вообще бы не наступило для нас, если б не эти раскопки.

Мы вдруг ловим себя на чувстве собственного превосходства над ними. Откуда оно? Из того преимущества, что живые всегда имеют над мертвыми? Из самого нашего простодушного пользования им? Из того положения вещей, что мы исследователи, а они объект исследования? Мы мстили им за тот год страха на пути к их планете? За синдром Гордона?

Я подавил это в себе. А вот Марк и Стоя… Если точнее, мне было достаточно одного сознания своего «превосходства», а Марку и Стое здесь требовалось еще и действие (они же люди действия именно). Они препарировали, разрушали, вторгались и т. д. там, где кажется можно было этого и не делать. Я возмущался, доказывал, протестовал. У нас возникали свары, хотя они нередко уступали мне.

Вот так, во имя частичного знания мы можем убить, закрыть для себя то целое, главное в их душе и культуре, к которому мы еще и не подошли — только лишь ощутили его наличие, его возможность…

— Вообще-то я с тобой согласна, — отвечает мне Стоя. — Но именно, что вообще, а сейчас нам надо узнать, — тут следует перечень того, что надо взломать сейчас, во имя знания.

— Ну что тут поделаешь, — вздыхает Стоя. — Раз по-другому нельзя.

— Чтобы понять здесь хоть что-то, — говорю я — нужен десант с Земли. Сотня лучших специалистов во всех областях знания, а еще лучше, если две.

— С Земли? — переспрашивает Стоя и замолкает.

Это ее тяжеловесное молчание на самую табуированную для нас тему — почему Земля, с тех пор как «Возничий» вошел в шаровое скопление, не ответила ни на один наш сигнал? Мы всегда отвергали мысль о том, что Земля погибла или там происходит нечто такое, что им сейчас не до нас. Исходя из силы и устойчивости человеческой цивилизации, ее было довольно легко отвергать, даже несмотря на то, что других сколько-нибудь разумных объяснений не удавалось найти вообще… Но стоя здесь, на обломках жизни, что немыслимо превосходит нашу…

Мы отправляли на Землю подробнейшие отчеты раз в неделю по установленному графику. Марк не давал нам здесь никакой поблажки, и он был прав. Мы ни разу не отступили от расписания, не пропустили ни одного сеанса связи, но связи-то таки не было. Мы бросали радиограммы в немоту пространства.

Мы пытаемся разобраться, почему исчезла эта цивилизация, оплакиваем ее прах, а что если там , на Земле давно уже не стало нашей?!

Мы посредники между двумя несуществующими мирами? Соединяем два небытия? Удерживаем отмененные Смыслы? Стремимся к несуществующим, обращенным в ничто Целям?

— Да! Удерживаем, будем удерживать, — говорю я, — пусть бессмысленно, пусть обреченно.

— За-ради? — спрашивает Стоя.

— Да как раз не за-ради, а просто . — Отвечаю я.

— Уподобимся этим биороботам, что знают о гибели жизни, но продолжают делать свое? — говорит Стоя.

— В нас ли самих, в том, что было там, на Земле, и, наверное, было здесь, «у них» есть что-то такое, что не отменяется собственным исчезновением без следа… Сколь бы исчезновение это ни было унизительным, жалким и бессмысленным.

— То есть во имя этого стоит попробовать? — спрашивает она. Потом после паузы:

— Понимаешь, вот Сури, он, наверное, знал, что это «неотменяемое» есть, а ты лишь только очень хочешь, чтобы оно было. И через эту разницу тебе не перепрыгнуть, Джон. Ты же не сможешь обмануть себя… во всяком случае, настолько, чтобы поверить, что «перепрыгнул».

— Сури? — Он не пускал меня в это своё. На моем месте? Он бы не стал «перепрыгивать»… То есть это не нужно самому «неотменяемому»? Не нужно здесь ни нашей веры, ни…

— Всё ищешь опору в пустоте?

— Вряд ли, Стоя.

— А я обойдусь и без Смысла. Всегда обходилась, собственно. Только сейчас это стало слишком уж явственно — мы так не привыкли, да? Вцеплюсь вот в жизнь за-ради самой жизни — своей, довольно бездарной. Вот так, мертвой хваткой. И это несмотря, — Стое было трудно сказать, но она сказала, — на то, что тот лужок … ну ты помнишь… каждый день встает перед глазами. Но закончится жизнь и с ней закончится вообще всё. Теперь это так. Теперь это слишком так, — попыталась улыбнуться. — Значит, для этого мы и вернулись на свою прародину.

— Даже если, — я хватаю воздух ртом, — весь этот наш параноидальный бред насчет Земли окажется реальностью… у нас всё-таки есть шанс.

— Если ты насчет того, — напряженное, белое лицо Стои, — чтобы начать здесь новое человечество или еще что-нибудь в этом роде — на меня не рассчитывай.

Я и не думал ни о чем таком, но когда она сказала!

— Джон, ты, наверно, считаешь, что это я из-за того лужка ? — пауза. Вдруг:

— А я не хочу! Не хочу, и всё! — она выдохлась на этом вскрике. — Понимаю, конечно, что здесь вроде как возможность искупить свой лужок , но я переступлю… в смысле, плевать и всё такое.

— Стоя, мне кажется, я понимаю, о чем ты… — я вдруг вижу, что люблю. Несмотря на всё отчуждение, что нарастало только после нашего отлета с Гирэ… люблю пронзительнее, чем когда-либо, любовью, на которую не способен, мне не по мерке…

— Но пойми, — продолжаю я, — бытию надо быть.

— Зачем? — Стоя отворачивается от меня.

— Это будет уже не с нуля, не с невинности, не на новый круг! — я с силой поворачиваю ее к себе. — С Конца. С Опыта. С Пустоты. С открытыми глазами. — Я уже не очень понимаю, что говорю сейчас.

— Интересно, какие у нас будут лица, если Земля вдруг завтра выйдет на связь? — Стоя мягко отстраняется от меня. Уже в дверях (вся эта сцена происходит в нашей каюте на «Возничем») сказала:

— Космос, кажется, пошел тебе на пользу, — не выдержав взятого тона, — жаль, что ты не был таким, когда я… — она осеклась.

Я понял: «когда я была способна на чувство, радость и все такое».

Марк собрал нас на «совещание»:

— Мы по-прежнему будем вести себя так, будто с Землей все в порядке.

Что же, Марк прав. А закончил он чудовищным канцеляризмом.

— Вплоть до выяснения обстоятельств.

— Будем вести себя так, как будто есть и Смысл и Бог, — сказала Стоя.

Когда Марк ушел, добавила:

— Я постараюсь.

— За спиной Земля, что уже полтора столетия не выходит на связь. Перед глазами смерть великой цивилизации, ничего кроме смерти. Мы вроде как на своей прародине. Бытие лучше небытия, но оно непосильно и в какой-то своей основе глубоко неправо.

Мы ничего не хотели такого — мы собирались только немного поисследовать этот участок галактики.

Ева год назад уничтожила человечество на другой прародине… и эта ее противоестественная смесь правоты, совести, невозможности раскаяния… Ее соучастник Адам только лишь имитирует плечо, подставленное под эту ее нечеловеческую тяжесть.

Бытие лучше небытия, но ему не дано … Что вот только?.. Вину тех вещей, что мы зовем абсолютными , можно считать доказанной. А нам отказано в чистоте Вины . Мы не заслужили, да! Но пусть это будет милостью. Только так появится надежда выдержать собственную бездарность, все свое зло, самообольщение собственного духа, самих себя…

21. Корабль артефактов

Марк понял, как управлять их кораблем. Торжество ученого, разрешившего грандиозную интеллектуальную задачу, для решения которой практически не было никаких исходных данных. Меня всегда восхищала его способность идти до конца там, где другой просто бы вообще не начал ввиду заведомого поражения.

Огромный корабль транспортного типа, мы поставили его на автопилот (это опять же язык аналогий) курсом на Солнечную систему, даже если и будут какие погрешности, там его перехватят. (Мы верим, там еще есть кому перехватывать.) Мы набили его артефактами. То, что нам не удалось понять самим, через семьдесят пять лет (он движется быстрее «Возничего») окажется на Земле, здесь для нас это время пройдет быстро. Так что еще до нашего впадения в анабиоз на обратном пути, там, на Земле уже будут первые результаты, сложатся некие мнения. Словом, будет, что обсудить в эфире.

Изменит ли этот корабль саму судьбу земной науки или же это всего лишь коллекция трофеев, диковин для музеев и разного рода кунсткамер? А если это как раз развратит человечество, что получит в готовом виде ответы на незаданные еще вопросы? Убьет стимул и жажду познания?

— У меня, пожалуй, что «обострило». — Марк показывает на «покоренный» корабль — Не думаю, что было бы много вреда, если б у Галилея вдруг оказался бы телескоп Хаббла, а сэр Ньютон ознакомился бы с теоретическими выкладками господина Эйнштейна.

— Ты кажется хочешь натравить следствие на причину? — усмехается Стоя. — В пользу шизофрении? Представь, Ньютон читает об ограниченности своей механики еще до того, как откроет ее?

— В ряде случаев да, следствия на столетия опередят причины, — отвечает Марк, — но ради тех «следствий», для которых на Земле вообще никогда не будет причин…

Я ухожу от них, мне не интересен их спор сейчас, даже если я и не прав.

Мы не сговаривались, как-то само собой сложилось так, что каждый как бы случайно проговаривался насчет Земли, и из этой брошенной невзначай, «по ходу» фразы следовало — говоривший уверен, на Земле все в порядке.

Коллективный аутотренинг? Попытка самообмана? Ритуальные заклинания? Мазохизм под видом борьбы за самообладание? В любом случае, мы на этом потеряли что-то. В том числе, в наших межличностных — от нас уходит естественность.

Что касается корабля: раз мы направляем его туда, значит там все в порядке. Такую логику мне, Джону Гордону, что пишет сейчас, трудно понять, но тогда я ее разделял.

Единственное, Марк отправляет «их» корабль нашим обычным, так сказать, человеческим способом — принцип использования ими полиплоскостной структуры пространства звездного скопления нам так и не открылся. (Мы всё еще не знаем об их пространстве-времени главного!) Ладно, мы будем как та блондинка из анекдота, что на курсах вождения научилась ездить только задним ходом. И тут до меня доходит — я не помню этого анекдота! А что такое «курсы вождения»? Вроде бы да. Но это сигнал — я забываю земные реалии. А как пахнет свежезаваренный чай? Что должен чувствовать человек при получении диплома об окончании колледжа? Какой был рисунок на обоях в моей

22. Генетическая память

Они появились в этом (мы боимся оговориться «в нашем») прекрасном, грандиозном городе, что оказался царством мертвого и неживого. Мертвое медленно, пока что незримо для нас, разрушается под воздействием природы и времени. Неживое продолжает выполнять свое, предначертанное программой, будь то чистка тротуаров или же самоусложнение… И вдруг они! Полтора-два десятка — от громадных до тех, что будут где-то по щиколотку, от старых, почти слепых до пушистых щенков.

Собаки, первый раз в жизни увидевшие человека. Их изумление. Кто мы, добыча? Охотники на них? И какие-то смутные, непонятные им сигналы от их генетической памяти.

Один выстрел в воздух расставил всё на свои места.

23. У них не было причины

— Значит, так, — начинает Марк.

Это мы пытаемся хоть как-то подытожить два года работы здесь.

— Как ни смешно, конечно, — Марку совсем не смешно. — У этой цивилизации не было причины погибать. Вы понимаете, вообще не было!

— Знаешь, что, — говорю я, — давай-ка все-таки по площадям.

— Пожалуйста, пункт первый. Война. У них не было войн. Ни разу! А их цивилизации без малого сто тысяч лет.

— Если бы у них не было только войн, — бросила Стоя. — У них, по-моему, вообще ничего не было.

— В смысле? — Марку не нравилось, что его сразу же перебили.

— С нашей точки зрения, должен быть некий путь, — говорит Стоя — От каменного рубила до процессора, так? А они начали с «искусственного разума», а закончили… мы до сих пор не в состоянии не то что осмыслить, охватить хотя бы, на чем они остановились.

— Вот именно, что с нашей точки, — пытаюсь я.

— Нет, — перебивает меня Марк, — действительно, так не бывает.

— Но так есть, — говорит Стоя. — Только не начинайте мне сейчас, что техника не все еще откопала. За два года наша аппаратура перелопатила всё. Плюс те биороботы, которых нам удалось перепрограммировать, тоже усердствовали в качестве археологов. Плюс все, что удалось расшифровать в их базах данных, архивах и книгах. Они были техногенной цивилизацией всегда!

— Бред! — возмущается Марк.

— А что если, — я ухватился за мысль, — они по каким-то своим соображениям стерли свою предысторию, «отменили» свое цивилизационное детство? Мы же почти ничего еще не знаем об их ценностях, их идеалах, их Боге.

— Так можно вообще объяснить что угодно, — возмущается Стоя.

— Как бы то ни было, — Марку всегда не нравились наши со Стоей споры «ни о чем», — факт остается фактом: они обошлись без войн. Да и с кем, собственно? У них никогда не было разделения на разные государства.

— А как насчет инопланетян, — пытается уцепиться хоть за что Стоя.

— Кажется, — отвечает Марк, — они, как и мы, лишь только искали «братьев по разуму». Как и мы, лишь мечтали о Контакте.

— Рано еще, конечно, делать выводы, — говорю я, — но они вроде бы были гуманной цивилизацией, к тому же светлой и радостной, если отталкиваться от их текстов.

— Если судить по текстам, то мы с вами тоже очень ничего, — скривился Марк.

— А как начет разного рода катастроф? — Стоя боится, что мы погрязнем в деталях.

— Космических не было, — отвечает Марк. — В границах гелиосферы этого солнца крайне низка метеоритная активность, астероиды, прямо скажем, не впечатляют. Да и что может сделать какой-нибудь сорвавшийся астероид такой цивилизации? Он и для Земли-то сколько веков как не страшен. — Марк осекается. (Теперь мы не говорим о Земле.) Мы со Стоей делаем вид, что не заметили его бестактности.

— Все взятые пробы показали, — Марк оценил нашу деликатность, — планета ни разу не подвергалась бомбардировке из космоса или какому-либо облучению.

— У них что, системы защиты стоят от Адама? — сострила Стоя.

— Радиационный фон здесь, — продолжает Марк, — благоприятнее земного. Климатические катастрофы не то что исключены — здесь вообще не было климатических изменений, во всяком случае, пока. Эта планета кажется вообще какое-то идеальное место. Я специально моделировал на компьютере — из всех возможных вариантов ее атмосферу надо признать оптимальной, то же самое можно сказать и о климате, да и вообще обо всем. Я подготовил для вас распечатки, потом посмотрите, а то мы действительно потонем в подробностях.

— Следующим пунктом у нас медицина, да? — Стоя даже не пытается скрыть волнения. — Они не болели. Вообще! В результате генных модификаций, которые мы, — это «мы» эвфемизм, чтобы не говорить «Земля», — можем теперь довольно легко перенять.

— А не от этого ли они и вымерли? — вырывается у меня.

— Так! — возмущается Стоя. — Из нас, кажется, полезли фобии двадцать первого века. А завтра ты скажешь, что прививка от оспы греховна. А?

— Не отвлекайся, — перебивает Марк.

— Но есть и еще одна причина. — Стоя начала было рыться в своих бумагах, но оставила. — Здесь нет болезнетворных вирусов, понимаете? Не то, что гриппа, здесь и насморка не заработаешь!

— Так не бывает, — говорю я.

— А те вирусы, что все-таки есть, они, скорее, для «тренировки иммунитета» и… они искусственного происхождения.

— Ничего себе! — присвистнул Марк. — Они создали стерильный мир. В принципе, это могло их погубить.

— Если поднять из могилы человека века этак двадцать первого и показать ему наш нынешний уровень «стерильности» и вообще комфорта, — говорит Стоя, — он решит, что мы в ближайшее время от этого выродимся.

— Может, кстати, и будет прав. — Я пытаюсь хоть как-то снять напряжение.

— Знаю, — говорит Стоя, — сейчас вы скажете: «Сбой в такого рода системе сам по себе мог быть катастрофой для них.» Но дело в том, что сбоя и не было. Я попробовала «заразить» планету гриппом — у них есть специальные вирусы, которые тут же всё пожрали.

— И они, конечно же, тоже искусственного происхождения! — догадался я.

— Я поражаюсь уже не тому, что все это есть, — начинает Марк, — но как это действительно не вышло из равновесия?

— Немилосердно затруднив тебе поиск причины, — съязвила Стоя.

— На каком-то витке расследования я думал, не сгубило ли их забвение гуманитарных своих начал, — начинаю я. — Знаете, в нас все равно сидит штамп: «техногенность в ущерб духу» и так далее, да? Но они оказались цивилизацией духовной культуры, причем книжной.

— Получается, идеальное местечко. Можно сказать, что рай, — возмущается Марк. — Населено людьми, достойными рая. И вдруг все это гибнет, причем так, что носители «искусственного разума» даже не поняли, что произошло с обладателями разума «естественного».

К нам прибилась собака (мы развернули полевую лабораторию в городе). Из той самой стаи. То ли ее изгнали оттуда (я не помню уже, изгоняют ли земные собаки своих сородичей), то ли ее генетическая память оказалась сильнее, чем у остальных.

Средних размеров, лохматая (здесь, если и были когда-то породы, давно уже всё перемешано), она не заискивала, не виляла хвостиком, ни на что не напрашивалась. Просто лежала, положив голову на вытянутые вперед лапы, и смотрела на нас, за каждым нашим движением. Без волнения или же страха, но не отрываясь.

Кончилось тем, что Стоя бросила ей кусок.

Спущенный под воду зонд показал, там не было цивилизации. Мы ошиблись тогда. Там просто дельфины, не более.

24. Разгадка?

— Самое интересное в строении планеты, — мы слушаем доклад Стои, — это отсутствие строения вообще — ни коры, ни ядра, понимаете? Отсюда можно сделать вывод, что она представляет собой астероид.

— Астероид, превосходящий в диаметре нашу Землю? — Марку не нравится, когда за дело берутся не специалисты. Но тут действительно нужно человечек двести, чтобы все были специалистами по отраслям, а еще лучше, две тысячи.

— Я сказала «можно сделать вывод», — отвечает Стоя. — Но разве я его сделала?

— У них нет ни руд, ни… вообще никаких ископаемых, — вклинился я. — Да, конечно, мы знаем, им и не нужно. Здесь все сделано из синтетических материалов. Они, кажется, не были особенно ограничены как в их изобретении, так и в производстве… но все равно как-то странно — такая планета с начинкой астероида?

— Однородный камень, кое-где его массы проложены вязкими пластами, кое-какие вкрапления железа все же есть, как и бывает у малых тел, — продолжает Стоя, — кстати, Марк, как ты думаешь, какой должен быть возраст астероида?

— Несколько миллиардов плюс-минус сколько-то сот миллионов лет, — буркнул Марк.

— Именно! — обрадовалась Стоя. — Каменные залежи такого возраста и есть. А вот то, что я назвала вязкими пластами…

— Ну? — Марку не нравится сегодняшняя ее нервозность. Что же, мы, наверное, «пересидели» на этой планете. Да, мы всего лишь в самом начале здесь, но мы еще лет двести так и будем в начале именно. Глядя на Стою, понимаешь нас, в самом деле, надолго не хватит.

— Так вот, их возраст около ста тысяч лет! — Стоя замолчала.

Нависшая пауза была какой-то нехорошей.

— То есть ты хочешь сказать… — наконец, начал Марк.

— Да, — кивнула Стоя. — Это искусственная планета.

— Что, они так вот взяли сколько-то астероидов, — Марк даже покрылся по́том, — размололи их в фарш, скрепили синтетической породой и сели на это, просидели сто тысяч лет?!

— Люди все только мечтают найти такую же землю как наша, но лучше, дабы воспроизвести на ней нашу жизнь так, чтобы мы оказались лучше себя самих прежних, всегдашних, — начинаю я. — А они построили себе такую планету.

— Вот, значит, откуда идеальная орбита и атмосфера, — перебивает меня Марк, — идеальный климат и всё идеальное вообще! Они здесь, кажется, создали рай.

— Или сбежали сюда от катастрофы, — говорю я, — из ада ли, просто от самих себя.

— Неужели они так и движутся по вселенной, меняя планеты, как квартиры? — возмущается Марк.

— Может быть, они переросли свою планету, свою историю и цивилизацию, — киваю я. — И начали заново.

— С Конца? — усмехается Стоя.

— Да, с Конца, — говорю я. — И на новом месте, с белизны листа, чтобы начать с Опыта, будучи от него свободными. Это вот и значит начать с Опыта, а не продолжить его.

— Но на чем-то они, такие всесильные и мудрые, все же сломались? — Марк не дослушал меня. — А что, если они просто построили себе новую планету?!

— Вряд ли, Марк, — отвечает Стоя. — Вот это, — она показала на город вокруг нас, — все-таки смерть, а не квартирный переезд. Их корабли выполняют бессмысленную работу в космосе, их аппаратура все множит и множит информацию, которую некому обрабатывать, их кости утилизованы в контейнерах или же катаются в вагонах монорельса вот уже сотню лет.

— Они могли просто оставить ненужный им хлам, — сказал Марк, — вот представь, ты переезжаешь, неужели ты потащишь с собой коробки со старыми банками или вышедший в тираж пылесос? А что касается костей. — Марк замялся. — Если бы Земля «переезжала», разве не было бы тех, кого не смогли, не успели бы взять… или же просто не взяли в новую жизнь? (Это насчет гуманизма, да?) Ответьте-ка сами оба, только честно, хорошо? Без пафоса.

— В таком случае, могли быть и те, кто не захотел улетать, — сказал я. — По инерции. По каким-то мировоззренческим соображениям, из чувства протеста. Из-за любви к родине, может… Мои родители наверняка бы не полетели.

— Так ли иначе, но конец их был и страшен, и жалок, — будто самой себе кивает Стоя.

— Но в их текстах нет ничего ни о катастрофе, ни о «переезде», ни о жизни до этой их синтетической планеты, — мямлю я. — Конечно, прочитана только ничтожная часть, к тому же их иносказаний и аллегорий мы пока что не понимаем.

— Во всяком случае, теперь ты знаешь, что надо искать в их поэмах и радиосводках. — Марк пытался быть ироничным.

Стоя разбудила, растолкала меня среди ночи.

— Джон! Джон!

— А-а?

— Что, если наши гирэ были созданы ими?!

— То есть? — я еще не проснулся и не хочу просыпаться.

— Облучили их, обеспечили сколько-то необходимых мутаций, и вот у хоботных возникает сознание. Может, это был такой эксперимент. А гигантские неразумные «мамонты» устранены за-ради чистоты эксперимента. — Стоя осеклась. — Или же просто… надо же чем-то сверхцивилизации развлечь себя.

— Такой же вопрос ты могла бы задать насчет нас самих Создателю. — Пытаюсь отшутиться я.

— Тогда Сури и все они, — Стоя оскорбилась моим тоном, — они все игрушки в их руках. Как ты не понимаешь?!

«Тебе что, уже жаль тех своих „лучших чувств“ на земле Гирэ?» — Хорошо, что я не сказал ей этого, сумел удержаться все-таки. Ведь, по сути, она спрашивала: «Получается, я стреляла по людям из-за живых игрушек?!»

Я поднимаюсь на локте на нашей постели:

— Скажи-ка, разве что-то меняется от этого в философии Сури, в лиричности Айешки, в «фиолетовом мамонте» на скале? Я не уверен, что ты права в своей догадке… но даже если и так! Сури и его гирэ будут все-таки глубже и добрее своих богов. Если они — я показываю на мертвый город за окном нашей «палатки» — в самом деле, пожелали стать богами.

К нам пришла «учительница», села рядом с собакой. Может быть, она нуждается в ремонте? (Она же знает, что люди могут устранить ее неисправности.) Нет, с ней, она говорит, все в порядке. Мы пытаемся ее расспрашивать. Она излагает, что знает. А знает она много, особенно, что касается математики.

Мы вскрыли ее «черепную коробку», там всё то же, что и у других биороботов. Но мы уверены, что в своем «самоусложнении» она продвинулась дальше остальных. Мы могли бы ее так и оставить, как делали со всеми предыдущими, но почему-то все же собрали вновь. Насчет судьбы людей, она так и не смогла ничего добавить к тому, что сказала в первый раз.

Мы хотели отправить ее на Землю (мы готовим второй корабль), но все же оставили при себе.

Она сидит рядом с Хельгой (у собаки теперь есть имя). Время от времени пытается ее погладить. Но собака твердо зная, что это неживое — совершенно неопасное, но неживое — отдергивает голову. «Учительница» не настаивает, но на следующий день пытается повторить свой опыт.

Она попыталась расспросить нас про Землю и не поняла нашей реакции. Но не объяснять же ей, в самом деле. — Те, кто жил здесь до вас, — она теперь так выражается, а нам не нравится — мы здесь «исследуем», а не «живем». — Считали, что у вашей планеты не так уж и много шансов.

А вот здесь Гордон перегибает-таки палку. Неужели он думает такими вот приемчиками заставить своих «новых современников» отвлечься от человеческой повседневности и сосредоточиться на судьбе ? Значит, я уже читаю некий миф? Очевидно, моралистический.

Мы задыхались: «Они знали о нас! Они знали!!!» А потом уже от сказанного ею как само собой разумеющегося: «не так уж и много шансов». Пророчество от тех, кто сгинул сто лет назад! А если они поняли что-то о нас, увидели в нас что-то такое, что пропустили мы сами?!

— Может, за сотню лет что-то просто-напросто разладилось в ее электронных мозгах? — резко обрывает нас Стоя. — Если есть «искусственный мозг», то должны быть и мозговые болезни.

Может, это и было остроумно сколько-то, но… Земля же так и не вышла на связь.

«Учительница» попросила, чтобы мы разрешили ей кормить собаку. Хельга принимала у нее кусочки совершенно спокойно, как будто это была механическая кормушка.

— Я поняла, — говорит Стоя, — она хочет стать человеком. Она пытается.

— Но она же носитель «искусственного разума», — удивляюсь я, — и должна понимать, что сие невозможно.

— А она и понимает, — ответила Стоя.

25. Другое время

Мы обследуем центр управления полетов — сотый по счету на планете и теперь мы уже точно знаем — последний. Всё как будто стандартное, но мы всякий раз убеждались, у каждого центра своя специфика — вся сложность ее обнаружить. Но здесь как будто бы нет. Вот, наконец-то! Мы наткнулись на некий бункер. Огромные залы заставлены мониторами. Всё, как всегда, работает (мы ни разу еще не натыкались на умершую технику). На бессчетных экранах — мы онемели — планеты! Бессчетное множество всевозможных планет. Общий вид из космоса, вид с поверхности, мелкие детали ландшафтов… Горы, кратеры, небеса всевозможных цветов. Картины потрясающие, захватывающие, немыслимые. И однообразные. Мы впервые поняли! Какая-то дурная бесконечность миров. Их непостижимость, в конечном счете, не спасает. С какого-то момента начинает даже усугублять…

Мы закачиваем информацию в наши процессоры, потом вычислим координаты. Если бы исследовали сами, не хватило бы жизни десятка таких экспедиций, может быть, сотни. Спасибо тем, кто «жил здесь до нас».

Мы нашли экран, где транслировалась жизнь. Жизнь была представлена неимоверных размеров динозаврами на восьми ногах (две пары передних — две пары задних). Палеонтологические сюжеты были потрясающими, но тоже однообразными. Эта повторяемость бесплодных поверхностей планет и уникальная, быть может, единственная в этом секторе Вселенной, монументальная жизнь в ее унылой бессмысленности. «Впечатление минуты, не более. — Марк понял наше со Стоей состояние. — Вот начнете исследовать, и дух захватит, и будете счастливы. Что вы, себя не знаете?» Скорее всего, он был прав.

— Смотрите-ка! — мы обернулись на крик Стои.

На экране люди! Штурмуют замок?! Облачка выстрелов. Где-то что-то поджигают.

Ядро ударило рядом с камерой. Воин с перьями на шлеме первым бросается в пролом, увлекая за собой свой отряд.

— Как похоже! — шепчет Марк. — Пусть совсем не так, как в исторических фильмах. И не так, как в фэнтези.

— Неужели еще одна прародина? — Стоя пытается быть ироничной.

Марк принимается за рутинную часть нашей работы — записывает информацию, взламывает компьютеры и т. д. Бормочет себе под нос всегдашнее: «потом разберемся». На экране тем временем начинается пир победителей — грабежи, убийства. Что мы, не знаем об этом? Но когда видишь все это так!

— Стало быть, эта гуманнейшая цивилизация ни во что не вмешивается. Не хочет нарушать «естественного хода». — Я пытаюсь сдерживаться. — Наблюдают, да? Копят материал.

— Ну, допустим, те же самые споры жизни, — недоумевает Стоя. — Но чтобы столько совпадений, даже в деталях.

На экране двое солдат насилуют девочку, потом начинают над ней издеваться. (Все это идет крупным планом.)

За полгода до «Возничего» я взял экскурсионный тур по Европе, так вот, в Чехии был похожий замок. И вот тут я понял, что схожу с ума — это был не «похожий», и даже не «точно такой же», а тот самый замок!

Стоя и Марк так смотрели на меня.

— Ты же сама только что говорила, что дубляжа быть не может! — я даже не знаю, кричу я или же это шепот. — И ты, Марк, никогда не верил в дубляж! Так что же вы?! Они смотрели на меня уже с жалостью.

— «Учительница» же говорила — они знали о нас. Вы позабыли, кажется.

В правом верхнем углу экрана появилось изображение с другой камеры: надпись над воротами замка.

— Теперь вы видите, да?! — я тычу пальцем в этот квадратик на экране. — Даже если предположить, что где-то здесь, в этой части Вселенной наша Земля повторилась, но чтобы настолько! До совпадения языка, букв и шрифта!

— Ты знаешь чешский? — спросила Стоя.

— Нет.

— Ни я, ни Марк его тоже не знаем.

— Ладно, Стоя, — махнул рукой Марк, — видно же, что это что-то вроде немецкого… Мы расшифруем координаты, нам в любом случае это делать, а там видно будет.

— Если верить «учительнице», — начинает Стоя. — Получается, они следили за нами всегда! А потом просматривали старые записи? Ведь это же, — она показывает на монитор, — век этак семнадцатый или шестнадцатый.

На экране один из солдат, исчерпав свою фантазию, вспорол девочке живот громадным ножом.

Все остальное отложено. Мы теперь все (а не один только Марк) высчитываем координаты. Наконец, вот оно! Это Земля! — То есть когда я острила насчет прародины, — попробовала было Стоя..

Мы не знаем, как к этому относиться. Просто не знаем. Мы говорим, городим слова. Наше молчание тоже получается каким-то бездарным. Через пару дней Марк устроил внеплановое «совещание».

— Мы не правильно поняли картину на мониторе, — начал Марк.

— Знаешь, как-то трудно было не понять, — ответил я.

— Это была не запись, — сказал Марк.

— То есть, — какой-то странный голос Стои.

— Мы смотрели в реальном времени, — ответил Марк.

Проверяли, перепроверяли. Неделю, не разгибаясь. Исступленно. Чуть ли не до галлюцинаций. Сами того не понимая, мы прорвались в пространство иного времени. Вот что такое это шаровое скопление звезд. Вот почему наш «Возничий» едва не погиб при вхождении в него.

Мы знали всегда — за наши десять лет экспедиции на Земле пройдет столетие (само собой разумеющееся, можно сказать, формальное знание). А сейчас мы открыли, что этот мир не такой уж от нас далекий (всего-то сто лет анабиоза), когда ты внутри, отстоит от Земли на восемьсот световых лет. Плоскость внутри «яичка с сюрпризом», по которой мы сейчас и ползаем, есть плоскость иного времени. Восемьсот лет нужны радиосигналу, чтобы дойти от нас до границы «яичка». А от нее до Земли — это уже продвижение сигнала в обычном моноплоскостном космосе, в нормальные, ему отведенные сроки, что будут таким вот довеском к восьмистам годам.

Это значит, первую радиограмму от НАСА мы получим через восемьсот лет?! (Теперь чуть меньше.) И наш первый отчет дойдет до Земли восемьсот лет спустя от момента его отправки?! То есть Земля жива?!

С Землей всё в порядке. Мы просто с ней разминулись во времени, разошлись в измерениях пространства. Нас считают погибшими, пропавшими, да? Как это неважно сейчас! Мы, стоящие посредине чужого, мертвого мира, начавшие обживать саму эту смерть, теперь знали — с Землей все в порядке.

Через восемьсот лет не то что от нас, от всех этих биороботов останется только прах, и то навряд ли. Что же, раз мы смогли войти сюда, сумеем и выйти. Этот оптимизм Марка. Действует ли такая житейская логика в полиплоскостном пространстве-времени?

Мы отправили к месту нашего вхождения в шаровое скопление автоматическую станцию. Минуя детали, не описывая все наши сомнения и надежды, скажу сразу — оказалось, что нет. Вход не собирался быть выходом. Мы проникли в зазор между плоскостями, а теперь он исчез? Или же просто сместился? Получается, все эти плоскости находятся в динамике? Или же это было рукотворное «окно», через которое сверхцивилизация выходила в «нормальный» космос, а теперь некому поддерживать его в рабочем состоянии и оно «заросло»? Можно строить предположения до бесконечности, но факт остается фактом — чтобы выйти из этого пространственно-временного континуума, мы должны двигаться со скоростью света. А чтобы выйти из него живыми, мы должны запастись терпением и лететь «по ходу» этого времени две тысячи лет.

— Как только мы узнали насчет «яичка с сюрпризом» и прочего, — говорит Марк, — я начал считать (я же не вчера родился, правда?) Так вот, по моим расчетам получалось, что эта структура пространства удлиняет время на два-три года полета. Что вы так смотрите на меня? Да! Я утаил от вас! Не хотел портить вам настроение из-за пары лишних лет. Но чтобы восемьсот световых?! Этого просто не может быть, понимаете! Это противоречит здравому смыслу.

— Когда-то вращение Земли тоже ему противоречило, — бросила Стоя.

— Здесь какие-то немыслимо более сложные взаимодействия между временем и пространством, чем те, к которым мы привыкли — говорю, тороплюсь, сбиваюсь я, — это другое измерение, а никакая не плоскость вовсе! Или та неимоверная концентрация темной энергии в центре скопления деформирует время? То есть оно «вытягивается» под воздействием антигравитации?

— Но почему в таком несовпадении с пространством? Почему настолько «превосходит» пространство?! Почему на Земле не разобрались во всем этом? — говорит Стоя. — Почему не заметили даже.

— Так в «нашей» плоскости всё в порядке, как и должно быть, всё «как всегда». А мы вот вломились в другое измерение, в другую реальность. Чуть не спалили «Возничий» на этом, если вы помните, — отвечаю я. — А любые несоответствия и нестыковки в измерениях всегда объясняли чрезмерной концентрацией поглощающей материи.

— Собственно, на нашу экспедицию и надеялись. — скривилась Стоя. — Дескать, мы прилетели — разберемся, так сказать, «на месте».

— Самое обидное, — говорит Марк, — где-то здесь, можно сказать, под ногами их технологии по передвижению по плоскостям этого пространства, а нам не взять вот никак. Кажется, нас ждет конец тех туземцев, что умирали от голода на банках, сброшенных с самолета, на концентратах и сухих супах, потому что они не умели ни открыть, ни приготовить.

— Это такая ловушка времени, — я сам же себя и обрываю. Все это язык аналогий, метафор. Боже, как надоели метафоры!

— У нас есть три варианта, — начинает Марк, — искать эту их технологию — раз. Попытаться создать ее самим — это два. Обследовать пространство до тех пор, пока не найдем «окно», это вроде как три. Я не думаю, что наш «Возничий» взял и нашел единственный вход в это чудное пространство. «Окно» — элемент его структуры, так что найдем. К тому же все эти три пути можно совместить в робкой надежде на их взаимодополняемость.

— Есть и четвертый, — поднял руку я. — Начать жить.

— Это как? — возмущенный голос Марка. — Начать здесь новое, свое человечество?! А что, в самом деле! Не на пустом же месте, к тому же, пусть в чужом, но зато в каком доме! Правда, нам же не по размеру даже здешние табуретки. Но ничего, как-нибудь… подтянемся на руках, вскарабкаемся, заползем. Или же дорастем, за восемьсот-то лет. Так что валяйте, пока Стоя еще в репродуктивном возрасте.

— Понимаешь, Джон, — Стоя показывает на мертвый город вокруг. — Для них это их выбор, их воля, их гений, их победа над какими-то, быть может, ужасными катастрофами, над собственной историей и судьбой, наконец. А для нас? — она задумалась. — Стать опятами на чужом пне? — Да, конечно, это слова. Мы много говорим в последнее время. Слишком много. Но так нельзя, Джон. То, что ты предлагаешь, неправильно. Я не могу объяснить, но я твердо знаю, так нельзя.

— А ведь ты провоцируешь нас, Гордон, чтобы мы вели здесь себя как мародеры и оккупанты.

— Мы так и ведем себя, Марк, если ты еще не понял, — обрывает его Стоя.

— То, что я предложил, — я обращаюсь теперь главным образом к Стое, — позволит нам хотя бы не стать заложниками неудачи этих трех вариантов.

— А тебя не пугает неудача четвертого? — ответила Стоя и вдруг изумилась. — А ведь ты же знаешь, что будет неудача. Не можешь не знать!

— На первой планете сами не заметили, как стали играть в богов, — усмехнулся Марк. — А здесь поступило предложение поиграть в человеков. — Срывается. — Хватит уже! Игры кончены! Даже если они во имя истины, смысла, жизни, их каких-то подобий. Я, Марк Кегерн, командир звездолета «Возничий», объявляю начало реализации новой программы по указанным мной трем направлениям. Все остальное не имеет значения, понятно?

— Человечество, начавшееся с капитуляции? — говорит мне Стоя. — Благодаря капитуляции? С нашего отказа от борьбы и исполнения долга?!

Марк потерял интерес к разговору, он уже принял решение.

— Если ты о долге перед Землей, так мы его уже выполнили, только с отсрочкой на восемьсот лет, — говорю, заставляю себя говорить я. — А отказаться от шанса… не то что единственного — его вообще не должно было быть… — я сбиваюсь. — Начать новую Землю здесь, исходя из Опыта двух великих цивилизаций.

— Исходя из их неудачи? — сарказм Стои.

— Да! — отвечаю я. — Из неудачи тоже. Из их тупиков и провалов.

— Ты только забыл об одной мелочи, — пытается улыбнуться Стоя. — Еве положено быть как минимум невинной, понимаешь? У нее не должно было быть вакуумного пулемета.

— Об этом надо забыть, — зашипел на нее Марк. — Или, может, тебе нравится?

Взгляд, каким его удостоила Стоя.

— Это не муки совести, — сказала она, — это нечто похуже — невозможность мук, может быть… Это правота.

Через полгода мы нашли «окно». На задворках планетной системы соседней звезды (она была от нас «через одну», если точнее). Среди десятка планет там есть одна с атмосферой и водой. На ней и начнем подготовку к «прорыву сквозь время». Что же, хотя бы эффектно звучит.

Снова в путь (тоже звучит неплохо, пусть и несколько книжно). Последние приготовления. Мы так мало успели на этой планете. Да, конечно, все, что могли, закачали в свои компьютеры, запихали в транспортный (грузовой) звездолет. Но вот все-таки… И дело здесь даже не в моей идее… «новой Земли»… хотя и в ней тоже. Нам дана возможность, а Марк ее отменил. Я понимаю его правоту, пытаюсь принять. И Стоя тоже права — где уж нам всем, в самом-то деле. Но их правота частична. Ограничена и… То, что за этой их ограниченностью — оно же мне не дается, в точности как и им. Я вдруг понял.

По обработке первых данных Марк посчитал наши шансы на прохождение сквозь окно как «пятьдесят на пятьдесят».

Хельга бежит за набирающим скорость «Возничим» изо всех собачьих сил. Вот мы уже ее и не видим, но знаем — она все бежит. Дурной сон. Что, «Возничий» — поезд из какого-то старого фильма? А сердце вот сжалось, до спазма.

Страшный грохот. Мы выскакиваем из своих «палаток». Облако, столб белой пыли до неба. Пыль тут же набилась в ноздри и в глотку. Мы поняли, что это. Обвалилась стена одного из небоскребов километровой высоты, за два квартала от нас. Вьюны и деревья наконец-то сделали свое дело. Когда пыль осела, дом стоял «наружу кишками». Наступает зримость распада. Что же, стадия такая.

— Стадия трупных пятен, — процедил Марк.

— Нам наверно, уже пора — сказала, отвернулась от нас Стоя.

С каким чувством мы покидали планету? Мы, впервые столкнувшиеся с другим, что несоизмеримо выше нас. То, что нам уже удалось открыть, в чем мы смогли разобраться, вероятно, изменит облик нашей цивилизации, ее темп, ее время… То, что недоступно нам — вроде и в самом деле провоцирует в нас глубину, даже если само так и останется нераскрытым, неразгаданным никогда.

Мы идем по главному бульвару города. Сто лет назад здесь играли дети, прогуливались прекрасные женщины, клоуны и мимы веселили народ, за столиками горожане угощались душистым вином и потрясающего вкуса фруктами, которых нет на Земле.

Эта внезапность сознания… вины пред исчезнувшей жизнью?! Ее краски, ее трепет, ее смыслы никогда не оживут в наших руках, сколько бы ни было нашего завтрашнего понимания. Странно, да? Мы не подвизались здесь вовсе воссоздавать и уж тем более воскрешать. Мы никому ничего не обязаны. Нас ничего не связывает с ними кроме смутного, преисполненного жалости к самим себе: «неужели когда-нибудь по развалинам Лондона, Рима или Нью-Йорка будут бродить какие-то гуманоиды (негуманоиды), пытаясь хоть что-то понять или же вполне равнодушно „собирая материал“». А наше желание стать здесь «другими самими собой», разве такая наша попытка привязана к месту? Это странное чувство неловкости, даже стыда пред перечеркнутой, канувшей жизнью… За то, что мы живы?

Неестественная пустота бульвара и чрезмерная, неживая чистота. Я вырвал листок из своего блокнота, скомкал, бросил на брусчатку. Стоящий неподалеку робот-уборщик даже не шевельнулся. То ли он уже вышел из строя, то ли понял, что блюсти чистоту тротуара не имеет смысла.

Время от времени к нам подлетали такси (одно было уже без дверцы, половину салона занял разросшийся куст, чьи цветы были очень красивы). Но мы должны пройти свой сегодняшний путь до «Возничего» пешком.

Хельгу мы взяли с собой, а «учительницу» оставили. Она, наверно, все так и пытается научиться любить и жалеть.

Часть III Планета Лимов